Далеко в глубине Хранилища опять цокают механизмы. Проходит две минуты, и крохотный стеклянный параллелепипед с одной, задней, глухой стенкой, выныривая из темноты, элегантно останавливается прямо перед нами.
Мадс уже сидит рядом в кресло.
– Ну, что, готов?
Я киваю.
Он нагибается, привставая и опираясь о подлокотники, едва заметно прикладывает кончик пальца к глянцевому затемненному стеклу. От прикосновения Мадса его поверхность постепенно оттаивает, набирая привычную прозрачность.
Я смотрю, без любопытства и энтузиазма, понурив голову, лишь с легким трепетом в груди, как перед встречей со старым знакомым, уже зная, что увижу. Но тут мои губы сами собой трогает теплая улыбка.
Сквозь безопасный сумрак стекла самым первым, будто вырвавшись из грузных оков тяжелых, нависших в ночном небе туч, из безмолвия, забытья, тишины, приковывая наши взгляды и торжественно сияя внутри темного прямоугольника короба, появляется яркий, горящий, розово-оранжевый, пульсирующий контрастом цвета месяц.
***
Я сижу и смотрю, не в силах отвести глаз. Скольжу то вниз, то вверх, разглядываю детали. Картина сильно потемнела, цвета потускнели и краска почти не блестит в поворотах мазков, однако на сей раз, удивительно, но это почти не раздражает. Как будто внутри что-то перещелкнулось, и теперь я отчего-то больше не нахожу в этих признаках старения огорчающие, обезображивающие произведение недостатки. Может быть дело в моем особом отношении к этой картине, в воспоминаниях, прожитых бок о бок с ней, но скорее правда в том, что так она просто куда больше соответствует царящему в сердце настроению мрачной, молчаливой, задумчивой печали.
Вокруг тишина, за спиной туда-сюда шагает Мадс, шорох его ботинок – приятное дополнение – не дает забыться и гарантирует безопасность. По его поворотам я невольно отсчитываю время, но уже догадываюсь, сколько бы ни прошло часов на самом деле, я вряд ли захочу отсюда уходить.
Мне нравится вот так сидеть напротив, имея возможность в любой момент вернуться взглядом к небрежному мазку месяца, собраться с мыслями или, наоборот, раствориться в задумке художника. Рассуждать и представлять, как он, быть может, сидя на каком-нибудь скрипучем стуле перед настоящей треногой мольберта медленно заполнял натянутый на подрамник холст густыми слоями блестящей, свежей, странно пахнущей краски, предварительно смешанной до нужного цвета на неудобно большой палитре с овальным отверстием под палец, часто поглядывая на пару крохотных живых эскизов ночного пейзажа, которые так удачно сумел выхватить у мчащейся мимо жизни на пленэре одним поздним летом. Мне почему-то не верится, что автор картины придумал сюжет сам, однако могу поклясться, сделай он это, я бы ни за что не догадался. Я – человек из другого мира, мира, где больше не встретишь таких летних ночей.
Интересно, а писать на настоящем холсте так же трудно, как и изобразить что-то на Экране? Или с кистью и маслом работать легче? Похожи ли наши чувства? Одинаковы ли ощущения? (В голове проносится безумная мысль, она мне нравится, и я оставляю ее на будущее). Надеюсь, этот художник не растерял того трепетного отношения к своим картинам, как я из-за Марты потерял к своим Изображениям… Было бы очень жалко перестать наслаждаться такой красотой.
Эх, глупая… И почему она, в конце концов, отказалась сюда прийти?
Мои мысли текут неспешно, то возвращаясь, то убегая далеко-далеко от висящего передо мной полотна, меня никто не беспокоит и, отрешившись, я просто плыву, безвольный, подхваченный волнами собственных размышлений. Пока наконец Мадс, тихо приблизившись, не говорит.
– Юрген, нам пора.
– Хорошо.
Я не спорю. Встаю. Мадс вновь тянется ко встроенному в стекло датчику, а затем нажимает пару кнопок на панели.
Картина возвращается назад в Хранилище, я провожаю ее взглядом, пока могу разглядеть, также как Марту этим ранним утром. Когда ее окончательно обволакивает темнота, на душе вдруг становится одновременно и легко, и тоскливо. Мрачное настроение отступает. Глядя в пустоту, я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что чувствую, как во мне навеки отпечатался ее след. Улыбаюсь, потому что рядом мой друг. Улыбаюсь, потому что сегодня у меня день рождение. И плачу, с нежностью вспоминая маму.
Да, Мадс был прав, она хотела, чтобы я увидел эту картину. А еще хотела бы, чтобы я был счастлив.
Слезы бегут по лицу, и я ловлю их мягкой тканью перчаток.
– Ну, что идем?
Мадс заботливо трогает меня за плечо.
– Идем.
Я киваю, он широко улыбается. Мы выходим из лабиринта стеклянных перегородок комнаты и, перекидываясь привычными шуточками, едем назад. Назад к поверхности. Назад, в жизнь.
Отдаление
Ловко увернувшись от крупных капель дождя, они то тут, то там срываются с козырька крыши, будто нарочно стараясь приземлиться кому-нибудь за воротник, поспешно вбегаю в открытые двери общего пространства Создателей.
– Бр-р-р…
За спиной смыкаются прозрачные створки, тело обдает приятной волной теплого сухого воздуха.
– Класс…
Я улыбаюсь, стягивая капюшон и подставляя озябшее лицо восходящим струям обогрева. Затем, насладившись ласковым теплом, раздеваюсь, оставляю мокрую куртку в одной из гардеробных ячеек, и неспешно прохожу внутрь общего зала.
Сегодня людей немного, я рад этому.
Пока пересекаю зал по диагонали, разговоры вокруг изредка затихают, переходят в шепот или прекращаются, несколько человек с любопытством косятся на меня, аккуратно выглядывают из-за мягких бежево-кремовых спинок диванов и кресел. Но в основном большинство коллег уже давно меня знают и привыкли, так что я, искренне улыбаясь, пожимаю их протянутые руки, громко здороваюсь, радостно киваю, смеюсь, интересуюсь, как прошла неделя, и сам отвечаю на вопросы. Меня приглашают присоединиться к компании, но я вежливо отказываюсь и пробираюсь дальше к автоматам с едой и напитками.
Марты в общем зале нет. Поэтому я наполняю кружку горячим чаем, подхватываю из контейнера пару печенек, отхожу к столикам и бегло осматриваюсь, ожидая, что она, как обычно, сама выйдет ко мне. Я написал ей, что пришел. Нам надо поговорить. Но ее нет.
Вздыхаю, нервничаю. На меня косятся люди. Это раздражает.
Лучше пойду, сам поищу ее…
Недовольно подхватываю кружку с остатками напитка и торопливо направляюсь в сторону огороженных стеклянными панелями отдельных рабочих мест, продолжая вертеть головой и оглядываться.
Она точно должна быть где-то тут.
От ходьбы чай постоянно норовит выплеснуться наружу, мне приходится следить за движениями и идти медленно, чтобы не обжечься и не пролить его.
Нахожу ее довольно быстро. В одном из стеклянных закутков. Марта сидит одна, погрузившись в Систему, и что-то делает. Подойдя ближе, я невольно останавливаюсь в проходе и смотрю на нее.
Со спины она очень красива, даже в такую сумрачную, хмурую погоду, когда солнце не играет бликами на ее волосах, не подсвечивает мягким бархатистым ореолом тонкие черты ее лица и плавные изгибы фигуры, она все равно невероятно прекрасна. Не в силах удержаться, скольжу взглядом вниз по чуть сутулой спине, по опущенным плечам, вспоминаю, как она улыбалась и смеялась, когда мы отдыхали в горах, как я крепко обнимал ее, ощущая на разгоряченной коже приятную прохладу ее губ. Все жду, что она обернется, но ничего не происходит.
Чай медленно остывает в руке.
Не знаю, почему просто не скажу ей, что я пришел? Не знаю, почему не окликну ее?
Мы толком ни разу не встретились с моего дня рождения. Она не объяснилась, и меня это тронуло. Она избегала серьезных тем, отшучивалась, торопилась куда-то и старалась как можно скорее закончить разговор. Все стало хуже, и теперь дело было не только в глупой робости или стеснении. Она отчего-то не хотела делиться, окончательно закрылась, а я как бы ни настаивал, не смог добиться правды.
Молчание стало ее обычной реакцией, только вот подозревала ли она, сколько боли приносит мне им.
Так и сейчас, сегодня, стоя за ее спиной, уже решившись на тяжелый разговор, я вдруг на секунду подумал, со страхом предположил, что все повторится. Что несмотря на все мои усилия, она опять будет увиливать и опускать глаза, будет сидеть, не проронив ни слова, прилежно выслушивая мой монолог, делая вид, будто она понимает и ей не безразлично, будто ей не все равно, что из-за нее мне так плохо. А потом просто пожмет плечами… Пожмет плечами, промолчит, развернется и вернется к работе.
Нет, я не выдержу…
Радость и восхищение гаснут на лице. Сердце нервно барабанит в груди. Кружка подрагивает, так что мне приходится обхватить ее свободной ладонью.
Я не готов к этому… Если она хочет молчать, я не готов.
Марта по-прежнему сидит спиной ко мне, погрузившись в Систему. Я еще раз окидываю ее долгим, умоляющим взглядом, жду пару секунд, еще надеясь, что она обернется, а потом поворачиваюсь вокруг своей оси и, натянув на губы дружескую улыбку, возвращаюсь к другим коллегам.
Посылка
Бережно обхватываю упаковку. Коробка вытянутая, почти плоская, поверхность чуть шершавая и выглядит непритязательно, но мне это не важно. С усилием тяну на себя, подставляя раскрытую ладонь другой руки. Посылка опускается на нее приятной тяжестью физического предмета.
Закрываю окошко ячейки, быстро возвращаюсь в квартиру, держу коробку перед собой, будто какой-то ребенок гордо шествую по коридору с новенькой игрушкой, и тут же плюхаюсь на диван. Мне хочется распаковать ее медленно и обстоятельно, смакуя ощущения, гадая, какого то, что лежит внутри, ведь все это сделали специально для меня, и другой такой коробки просто нет на свете. Но любопытство быстро берет верх. Я небрежно разрываю податливый, мягкий картон, вываливая все содержимое прямо на подушки.
А затем горящим взглядом оглядываю свое богатство и с восторгом замираю… Замираю, еще не догадываясь, что эта горстка предметов уже завтра навсегда изменит мою жизнь.
Мгновение 6
Передо мной холст и тренога мольберта. В левой руке – палитра, я придерживаю ее большим пальцем, но она все равно пошатывается от любого движения. На палитре аккуратные, отделенный друг от друга вязкие, застывшие лужицы краски, чистые нетронутые цвета, только-только выдавленные из маленьких алюминиевых туб с крохотными, неудобно закрывающимися круглыми крышечками. В пальцах правой ладони – кисть. Ее длинная ручка приятно вытянута от основания к кончику, лакированная поверхность дерева поблескивает глянцевыми стрелками бликов, рыжевато-коричневые волоски ворса собраны в плоский подстриженный пучок.
Однако, подходя ближе к мольберту, я неспешно откладываю и кисть, и палитру в сторону, а вместо них кончиками пальцев обхватываю тонкий стержень угля, его матовая поверхность тут же оставляет на коже темные, маркие пятна.
Уголь хрупок и податлив. Он едва слышно скрипит, когда я легкими движениями наполовину вытянутой руки, локоть чуть согнут, пальцы раскрыты веером, чтобы удобнее было упираться о рамки холста, наношу плавные линии на коричневатую имприматуру. Стержень подрагивает, сталкиваясь с переплетением нитей. В моей голове картина уже существует, рядом в поле зрения – живой эскиз, разрешенный реальностью в композиции, цветах и формах, так что я шаг за шагом следую ему и своим мыслям, почти не позволяя себе импровизировать.
Раз, выделил нажимом черноту падающей тени, два, едва касаясь холста, ослабил границу пятна световой стороны, три – поставил кончиком пару характерных деталей. Проверил пропорции, отошел, посмотрел, закончил.
Теперь дело за красками.
Возвращаюсь и беру в руки инструменты. Подглядывая на натуру, подцепляю кончиком кисти одни за другим нужные цвета, добавляю их в общее пятно в центре палитры. Вожу кистью, заставляя все смещаться в более-менее однородную массу. Ворс кисти опадает, тяжелеет, набухает, вбирая в себя пасту краски, и слегка расползается от нажима. Под слоем цвета я отчетливо чувствую твердую границу палитры, собравшиеся в пучки ворсинки оставляют за собой бороздки-следы. Я до сих пор не нашел, что нужно и продолжаю работать, пробуя склонить колорит то в одну, то в другую сторону.
По краям замеса краска постепенно накладывается слоями, образуя переливы разнообразных оттенков. Заприметив один из них, он выглядит завораживающе и интересно, я решаюсь попробовать, тут же подхватываю его кончиком кисти и кладу на пустой холст первый длинный, энергичный мазок.
Рука движется сама собой, а цветная паста послушно остается на загрунтованной поверхности, перекрывая ее и угольные линии блестящим тонким слоем, кисть не отрывается, продолжая скользить вниз, и постепенно цвет начинает изменяться, это ворс покидает ранее попавшая туда краска.
Эффект потрясает. Я неспешно отрываю кисть. Мазок выглядит почти идеально.
Мне вдруг становится страшно, что я все испорчу, но я продолжаю.
Снова смешиваю краску, снова длинными мазками наношу ее в нужные места холста. Постепенно шаг за шагом покрываю его цветом, сыплю крупными пятнами, что еще потребуют уточнения и детализации. Чувствую удивительную свободу, радость, щемящее сердце волнение, наслаждаюсь ими. Наслаждаюсь цветом, погружаюсь в формы, исследую их, проверяя на прочность собственные навыки. Предметы уходят, превращаясь для меня в абстрактные фигуры, в тоновые соотношения, в границы света, рефлекса и тени. Загораются блики. Я следую за ними взглядом, разгадываю композицию. Возвращаюсь и раз за разом исправляю что-то, когда ошибаюсь и не попадаю. Устаю, но не сдаюсь. Промакиваю пот, перевожу дыхание. Меняю цвета и кисти. Расставляю детали, добавляю акценты, уточняю, подчеркиваю, высветляю, увожу… И вдруг замираю. Реальность на секунду меркнет.
Картина готова.
День Х
– Юрген, откроешь?
Радостный голос Мадса внезапной вспышкой резкого звука разрушает сосредоточенную тишину моей комнаты. Я работаю, сижу перед Экранами, на которых раскрыт интерфейс Создателей, и сперва отшатываюсь, испугавшись, начинаю озираться, но потом улыбаюсь, осознав наконец, что это всего лишь Мадс. Думаю, удивительно, еще далеко до обеда, а он решил заглянуть. И сразу внутри нарастает легкое беспокойство, я нервничаю.
– Сейчас…
Легким взмахом руки позволяю Системе открыть дверь. Мадс стоит на пороге: куртка расстегнута, полы шарфа небрежно лежат на мускулистом торсе, он даже не обмотал его вокруг шеи, волосы взъерошены, на лице довольная ухмылка, голубые глаза горят, на щеках выступили красные пятна.
– Ну, привет.
Что-то в его голосе меня настораживает. Мадс заходит в комнату, створка двери послушно захлопывается за его широкой спиной. Я все еще сижу на диване, наблюдаю за ним одновременно и с испугом, и с радостью. Иногда косо поглядываю в сторону противоположной стены, где на полу стоит измазанный красками холст. Мне стыдно, что я не убрал его. Не хочу, чтобы кто-то догадался, в жизни все получилось совсем не так идеально, как в Мгновении.
– Привет…
Поднимаюсь на ноги. Он поспешно вешает куртку в гардеробную секцию, потом подходит и вдруг, вздохнув, крепко обнимает. Он взволнован, я чувствую сквозь несколько слоев одежды, как сердце бешено колотится в его груди.
– Э-э-э… Мадс?
Не знаю, что это с ним. Аккуратно отстраняюсь. Он разжимает руки, но следы его плотных, упругих, сильных мышц еще ощущаются на моей коже.
– Ты как?
Осторожно интересуюсь, окидывая с ног до головы скептическим взглядом. А он смеется.
– Лучше всех. Поздравляю, новое Лицо. Только… тс-с…
Хитро прищуривает глаза и прикладывает палец к губам.
– Никому пока не говори пару часов.
Я не очень понимаю, он несет какую-то лабуду, хмурюсь и начинаю раздражаться.
– Чего?!
Весь букет этих противоречивых чувств мгновенно отражается на моем лице. Мадс вдруг перестает веселиться, делает вдох и терпеливо поясняет.
– Тебя выбрали новым Лицом, Юрген. Лицом Общества. Понял теперь?
Его губы трогает лирическая полуулыбка.
– А-а-а…
Я киваю. До меня постепенно доходит смысл его слов. Медленно-медленно. Мысли начинают шевелиться, раскручиваться, разматываться, как клубок, уцепившись одна за другую, приближаясь к сути, пока наконец не обрушиваются на меня оглушительной лавиной осознания.
Мамочки!
– Что?!!!
Я почти кричу, широко распахнув рот и стиснув ладони в кулаки. В висках стучит кровь, а глаза, выпучившись от волнения, смотрят прямо на Мадса.
– Агась.
Он смеется, хохочет и не может остановиться. Мы вновь обнимаемся. Его рука нещадно колотит меня по спине, но я не замечаю этого.
– Поздравляю, друг!
Отпускаю его.
– Спасибо, Мадс.
Нам кажется, что мы оба плачем.
– Пф-ф-ф… Вот новость, так новость.
Смахиваю со лба капельки пота и стараюсь успокоиться.
– Точно.
Мадс соглашается. Между нами повисает неловкая пауза. Я собираюсь спросить, откуда он узнал. Официально новое Лицо объявят вроде только вечером. Но понимаю, что это, наверное, глупо, ведь он же Архитектор, и просто предлагаю выпить кофе.