Марсиане с испугом затрясли головами. Один, все-таки, взял папироску, рассмотрел, понюхал и спрятал в карман белых штанов. Когда же Гусев закурил, солдаты в величайшем страхе попятились от него, зашептали птичьими голосами:
– Шохо тао хавра, шохо-ом.
Красноватые, востренькие лица их с ужасом следили, как «шохо» глотает дым. Но понемногу они принюхались и успокоились, и снова подсели к человеку.
Гусев, не особенно затрудняясь незнанием марсианского языка, стал рассказывать новым приятелям про Россию, про войну, революцию, про свои подвиги, – хвастался чрезвычайно:
– Гусев – это моя фамилия. Гусев – от гусей: здоровенные у нас такие птицы на земле, вы таких птиц сроду и не видали. А зовут меня Алексей Иваныч. Я не только полком, я конной дивизией командовал. Страшный герой, ужасный! У меня тактика: пулеметы, не пулеметы, – шашки наголо, – «даешь, сукин сын, позицию». И рубить! И я весь сам изрубленный, мне наплевать. У нас в военной академии даже особый курс читают: «Рубка Алексея Гусева», ей-Богу, – не верите? Корпус мне предлагали. – Гусев ногтем сдвинул картуз, почесал за ухом. – Надоело, нет, извините!
Тайга говорит,
Главари говорят, –
Сидит до поры
Молодой отряд.
Сидит до поры,
Стукочат топоры,
Совет вершат…
А ночь хороша!
Марсиане слушали, дивились. Один принес фляжку с коричневой, мускатного цвета, жидкостью. Другой открыл консервы. Гусев вынул из мешка полбутылки спирту, захваченному с земли. Марсиане выпили и залопотали. Гусев стал целоваться, хлопал их по спинам, шумел. Потом начал вытаскивать из карманов разную дребедень, – предлагал меняться. Марсиане с радостью отдавали ему золотые вещицы за перочинный ножик, за огрызок карандаша, за удивительную, сделанную из ружейного патрона, зажигалку. Со всеми Гусев уж был на ты.
Тем временем Лось, облокотившись о решетчатый борт корабля, глядел на уплывающую внизу, унылую, холмистую равнину. Он узнал дом, где побывали вчера. Повсюду лежали такие же развалины, островки деревьев, тянулись высохшие каналы.
Указывая на эту пустыню, Лось изобразил недоумение, почему целый край покинут и мертв? Выпуклые глаза лысого марсианина вдруг стали злыми. Он подал знак, и корабль поднялся, описал дугу и летел теперь к вершинам зубчатых гор.
Солнце взошло высоко, облака исчезли. Ревели пропеллеры, при поворотах и подъемах поскрипывали, двигались гибкие крылья, шумели вертикальные винты. Лось заметил, что кроме шума винтов и посвистыванья ветра в крыльях и прорезных мачтах – не было слышно иных звуков: машины работали бесшумно. Не было видно и самих машин. Лишь на оси каждого винта крутилась круглая коробка, подобная кожуху динамы, да на верхушках передней и задней мачт потрескивали две элиптические корзины из серебристой проволоки.
Лось спрашивал у марсианина название предметов и записывал их. Затем вынул из кармана давешнюю книжку с чертежами, прося указать звуки геометрических букв. Марсианин с изумлением смотрел на эту книгу. Снова глаза его похолодели, тонкие губы скривились брезгливо. Он осторожно взял книгу из рук Лося и швырнул за борт.
От высоты, разреженного воздуха у Лося начало ломить грудь, слезами застилало глаза. Заметив это, марсианин дал знак снизиться. Корабль летел теперь над кроваво-красными, пустынными скалами. Извилистый и широкий горный хребет тянулся с юго-востока на северо-запад. Тень от корабля летела внизу по рваным обрывам, искрящимся жилами руд и металлов, по крутым склонам, поросшим лишаями, срывалась в туманные пропасти, покрывала тучкой сверкающие, как алмазы, ледяные пики, зеркальные глетчеры. Край был дик и безлюден.
– Лизиазира, – кивнув на горы, сказал марсианин, оскалив мелкие, блеснувшие золотом, зубы.
Глядя вниз на эти скалы, так печально напомнившие ему мертвый пейзаж разбитой планеты, Лось увидел в пропасти на камнях опрокинутый корабельный остов, обломки серебристого металла были раскиданы кругом него. Далее, из-за гребня скалы поднималось сломанное крыло второго корабля. Направо, пронзенный гранитным пиком, висел третий, весь изуродованный, корабль. Повсюду, в этих местах, виднелись остатки огромных крыльев, разбитых остовов, торчащих ребер. Это было место битвы, казалось, демоны были повержены на эти бесплодные скалы.
…В сумерках истории, в полуснах лежали пустые поля, бескрайные, вогнутые, как чаша, подставленная из бездн заре…
Как это? Русь, уже за шеломянем еси?.. В бескрайном курганы уплывали, как черные – на заре – шеломы: назад, в сумерки, в историю… Где-то сзади раскинулось в рассвете поле битв, еще бредящее кровью, криками, гарью; пустынно брошенные, не раскраденные еще деревнями на топливо, стоят рогатки с сетями колючек, разметано железо убийц, кости, помет животных, ямы, зияющие сумраком. Ветер треплет лохмотья бурки, повисшей на железных шипах в безумно-наклонном полете вперед…
Мы уходили за море с Врангелем…
Лось покосился на соседа. Марсианин сидел, придерживая халат у шеи, и спокойно глядел на небо. Навстречу кораблю летели длиннокрылые птицы, вытянувшись в линию. Вот, они взмыли, сверкнув желтыми крыльями в темной синеве, и повернули. Следя за их снижающимся полетом, Лось увидел черную воду круглого озера, глубоко лежащего между скал. Кудрявые кусты лепились по его берегам. Желтые птицы сели у воды. Озеро начало ходить зыбью, закипело и из средины его поднялась сильная струя воды, раскинулась и опала.
– Соам, – проговорил марсианин торжественно.
Горный хребет кончался. На северо-западе сквозь прозрачные, зыбкие волны зноя виднелась канареечно-желтая равнина, блестели большие воды. Марсианин протянул руку в направлении туманной, чудесной дали и с длинной улыбкой сказал:
– Азора.
Корабль слегка поднялся. Влажный, сладкий воздух шел в лицо, шумел в ушах. Азора расстилалась широкой, сияющей равниной. Прорезанная полноводными каналами, покрытая оранжевыми кущами растительности, веселыми, канареечными лугами, Азора, что означало – Радость, походила на те цыплячьи, весенние луга, которые вспоминаются во сне, в далеком детстве.
По каналам плыли лодки и барки. По берегам разбросаны белые домики, узорные дорожки садов. Повсюду ползали фигурки марсиан. Иные снимались с плоской крыши и летучей мышью летели через воду, или за рощу. Крутились ветряные диски на прозрачных башенках. Повсюду, в лугах, блестели лужи, сверкали ручьи. Чудесный был край Азора.
В конце равнины играла солнечная зыбь огромного, водного пространства, куда уходили извилистые линии всех каналов. Корабль летел в ту сторону, и Лось увидел, наконец, большой, прямой канал. Дальний берег его тонул во влажной мгле. Желтоватые, мутные воды его медленно текли вдоль каменного откоса.
Летели долго. И вот, в конце канала начал подниматься из воды ровный край стены, уходящей концами за горизонт. Стена вырастала. Теперь были видны огромные глыбы кладки, поросшей кустами и деревьями между щелями. Они подлетали к гигантскому цирку. Он был полон воды. Над поверхностью, во многих местах, поднимались пенными шапками фонтаны...
– Ро, – сказал марсианин, важно подняв палец.
Лось вытащил из кармана записную книжку, отыскал в ней, наспех, вчера набросанный, чертеж линий и точек на диске Марса. Рисунок он протянул соседу и указал вниз, на цирк. Марсианин всмотрелся, сморщившись, понял, радостно закивал и ногтем мизинца отчеркнул одну из точек на чертеже.
Перегнувшись через борт, Лось увидел расходящиеся от цирка две прямые и одну изогнутую линии наполненных водою каналов. Так вот она – тайна: круглые пятна на диске Марса были цирками – водными хранилищами, линии треугольников и полукружий – каналами. Но какие существа могли построить эти циклопические стены? Лось оглянулся на своего спутника. Марсианин выпятил нижнюю губу, поднял разведенные руки к небу:
– Тао хацха уталицитл.
Корабль пересекал теперь выжженную равнину. На ней лежало розово-красной, весьма широкой, цветущей полосой безводное русло четвертого канала, покрытое, словно посевом, правильными рядами растительности. Видимо, это была одна из линий второй сети каналов – бледного рисунка на диске Марса.
Равнина переходила в невысокие, мягкие холмы. За ними стали проступать голубоватые очертания решетчатых башен. На средней мачте корабля поднялись и защелкали искрами отрезки проволок. За холмами вставали все новые и новые очертания решетчатых башен, уступчатых зданий. Огромный город выступал серебристыми тенями из солнечной мглы. Марсианин сказал:
– Соацера.
* * *
– А вы не торопитесь, Алексей Иванович, – сказал Лось, поглядывая на лазоревые цветы. – История изучения Марса изобилует регистрацией на его поверхности загадочных процессов. Надо вспомнить пресловутые «каналы», за которыми многие видные астроном вели длительную и небезуспешную охоту. Ими было установлено, например, что «канал» Нефеса-Тота, казавшийся в 1939 году еле заметным, в 1941 году раздвоился, а в 1958 превратился в широкую полосу. Эти изменения подтверждены фотографиями. В отчетах знаменитого первооткрывателя «каналов» Скиапарелли упоминался «канал» Эриннис, потом надолго исчезнувший с марсианских карт. А в 1941 году он снова появился. Пока никому не удалось объяснить периодическое изменение цвета некоторых участков Красной планеты, внезапные пылевые бури, целую вереницу необъяснимых происшествий с космическими кораблями, направлявшимися к Марсу, и, наконец, таинственные «вспышки», число которых только в 1894 году во время очередного приближения Марса к Земле достигло четырехсот. 8 декабря 1951 года японский астроном Цунео Саеки углядел яркую точку у марсианского Озера Титонус, сиявшую мерцающим светом 5 минут. В 1954 году японцы наблюдали две таких «вспышки», и в 1958 – четыре...
– Да, заехали, – сказал Гусев.
11. ДЕЯ ТОРИС
Когда мы вышли наружу....
Когда мы вышли наружу, обе стражницы, приставленные к Дее Торис... Он учил меня так…
…«Он учил меня так, – не смутился Дохляк, – если Снарк – просто Снарк, без подвоха, его можно тушить, и в бульон покрошить, и подать с овощами неплохо. Ты с умом и со свечкой к нему подступай, с упованьем и крепкой дубиной, понижением акций ему угрожай и пленяй процветанья картиной...» «Замечательный метод! – прервал Балабон. – Я слыхал о нем, честное слово. Подступать с упованием (я убежден) – это первый закон Снарколова!» «...Но, дружок, берегись, если вдруг набредешь вместо Снарка на Буджума. Ибо ты без слуху и духу тогда пропадешь, не успев даже крикнуть «спасибо».
Когда мы вышли наружу, обе стражницы, приставленные к Дее Торис, выскочили за нами и, по-видимому, намерены были снова конвоировать ее. Бедняжка прижалась ко мне, и ее маленькие ручки крепко ухватились за мою руку. Я сделал женщинам знак удалиться, объяснив им, что отныне за пленницей будет смотреть Сола и при этом предупредил Саркойю, что она поплатится самым неприятным образом, если позволит себе какие-нибудь жестокие выходки по отношению к Дее.
Вскоре я нашел Солу и попросил ее сторожить Дею Торис также, как она сторожила меня. Я объяснил Соле, что просил бы ее подыскать другое жилище, где бы им не пришлось бояться Саркойи, и что я сам намерен поселиться среди мужчин.
Сола взглянула на воинские знаки, которые я нес в руках и на плече.
– Теперь ты великий вождь, Джон Картер, – сказала она, – и я рада это видеть. Воин, чьи знаки одеты на вас, был молод, но это был славный боец, и благодаря своим победам достиг положения непосредственно за Тарс Таркасом, который, как вы знаете, уступает лишь Лоркасу Птомелю. Вы одиннадцатый – в общине всего десять вождей, доблестью равных вам.
– А что, если я убью Лоркаса Птомеля? – спросил я.
– Тогда вы будете первым, Джон Картер. Но вы можете добиться этой чести лишь в том случае, если ваш поединок будет назначен волей всего совета. Главным образом, если Лоркас Птомель нападет на вас, вы можете убить его в состоянии самозащиты, и этим также завоевать первое место.
Я рассмеялся и переменил разговор.
Я сопровождал Солу и Дею Торис в их поисках новой квартиры, которую удалось найти в здании более изысканной архитектуры и расположенной ближе к приемному залу, чем наше прежнее жилище. В этом здании мы нашли настоящие спальни со старинными металлическими кроватями тонкой чеканной работы, спускавшимися на гигантских золотых цепях с мраморных потолков. Стены были украшены картинами, на которых я заметил изображения людей, чего не встречалось на фресках других зданий.
Это были люди, такие же, как я, и гораздо светлее Деи Торис. Они были одеты в величественно ниспадавшие одежды, богато украшенное драгоценными металлами и камнями. Их пышные волосы были чудного золотистого и бронзово-красного оттенка.
Мужчины были без бороды, и лишь немногие из них были вооружены. На картинах был изображен, большей частью, светлокожий светловолосый народ, занятый какими-то играми.
Дея Торис с восклицанием восторга всплеснула руками при виде этих прекрасных произведений искусства, созданных давно угасшим народом. Напротив, Сола их, как будто, и не замечала.
Мы решили занять эту комнату, находившуюся на втором этаже и выходившую на площадь, для Деи Торис и смежную комнату позади – для кухонных и хозяйственных надобностей. Затем я отправил Солу за постелями, пищевыми припасами и необходимым мелким скарбом, причем обещал ей посторожить Дею Торис до ее прихода.
Когда Сола ушла, Дея Торис с милой улыбкой обратилась ко мне:
– Куда же убежала бы ваша пленница, если бы вы покинули ее? Ей оставалось бы только молить вас о защите и просить у вас прощения за те жестокие чувства, которые она питала к вам в последние дни.
– Вы правы, – ответил я, – для нас нет иного спасения, как держаться друг друга.
– Я слышала вызов, брошенный вами этому ужасному Тарсу Таркасу, и мне кажется, я понимаю ваше положение среди этих людей. Но я никак не могу освоиться с мыслью, что вы сами не с Барсума.
– Во имя моего первого предка, – продолжала она, прошу, вас, скажите, откуда же вы?
В ее глазах появился странный таинственный блеск, в голосе звучали умоляющие нотки, а маленькие ручки прижимались к моей груди, как будто желая исторгнуть из моего сердца успокоительные слова.
– Я не знаю ваших обычаев, Дея Торис, но у нас в Виргинии джентльмен не станет лгать для своего спасения. Я никогда не видел загадочной реки Исс, потерянное море Корус останется, поскольку это касается меня, потерянным. Вы верите мне?
И вдруг я заметил, что мне очень и очень хочется, чтобы она мне поверила. Не то, чтобы я боялся ее уверенности в моем возвращении из барсумского рая или ада. Нет, но в чем же дело? Почему меня интересовало, что она подумает? Я взглянул на нее, на ее обращенное ко мне прекрасное лицо, и в ее глазах для меня раскрылась вся глубина ее души. И, встретившись с ней глазами, я понял и... содрогнулся!
Она со вздохом отодвинулась от меня, и серьезно взглянув, прошептала:
– Я верю вам, Джон Картер. Я не знаю, что значит «джентльмен», и никогда раньше не слышала про Виргинию. Но в Барсуме не лжет никто. Если человек не хочет сказать правду, он молчит. Где эта Виргиния, где ваша родина, Джон Картер? – спросила она, и гордое имя моей горной страны никогда еще не звучало так прекрасно, как из этих совершенных уст, в этот давно минувший день.
– Я из другого мира, – ответил я, – с великой планеты Земля, обращающейся вокруг нашего Солнца внутри орбиты вашего Барсума, который мы называем Марсом. Я не могу вам рассказать, как я попал сюда – этого я и сам не знаю. Но я здесь, рад, что мое присутствие может быть полезно Дее Торис.
Она долго и вопросительно посмотрела на меня опечаленными глазами. Наконец она улыбнулась и сказала, вставая:
– Мне придется поверить, хотя я и не понимаю. Я могу представить себе, что вы не принадлежите к современному Барсуму. Вы такой же, как мы, и в то же время другой... Но зачем ломать голову над загадкой, когда сердце говорит мне, что я верю, потому что хочу верить!
В этом была логика – хорошая, земная, женская логика, и если она удовлетворяла ее, то не мне было придираться к таким рассуждениям. В сущности, это была единственно правильная точка зрения в этом вопросе. Наш разговор перешел на общие темы, и с обеих сторон посыпались вопросы. Она расспрашивала об обычаях моего народа и высказала удивительное знание земных событий. На мой удивленный вопрос она рассмеялась и воскликнула:
– О! Каждый барсумский школьник знает географию и осведомлен о фауне и флоре, а также и об истории вашей планеты так же основательно, как и о нашей. Разве мы не можем видеть все происходящее на вашей «Земле», как вы ее называете? Разве не висит она на небе на виду у всех?
Должен признаться, что ее слова поразили меня не меньше, чем мои заявления должны были ошеломить ее.