- Хороша? – усмехнулся Тарабрин.
- Хороша, стервь, - искренне согласился я.
- Это наша знаменитость, Митрий. Наша эмансипэ. Как у Тургенева в ««Отцах и детях»». Только, что не курит и собой красива. Но мужикам спуску не даёт. Они у нее тут по половице ходят. Вдова. Мужа ее лет пять назад зимой волки задрали вместе с лошадью. Она его должность тут наследственно приняла. К земле у них тяги не было, вот я и пристроил их тут к делу. Ну, давай, устраивайся, обживайся. По секрету скажу: Василиса в море купаться любит, - подмигнул проводник хитрым глазом.
И ушел Тарабрин, бросив меня у этого железнодорожного состава из никуда в никуда. Пешком ушел.
Василиса расстаралась на хороший вкусный ужин, который подали из ресторана в купе.
После того как проводник унес грязную посуду, я создал ««форточку»» в 1912 год в Елисеевский гастроном в Москве (про него я точно знал, что интерьер не поменялся) и умыкнул оттуда бутылку шустовского коньяка ««Финь шампань»» и шоколадку ««Эйнем»».
Другая ««форточка»» далась непросто, но поддалась. В Америку 1968 года, где в найденном ««на деревне к дедушке»» магазинчике на заправке спёр я знакомые со школьных времен пару пластиковых пачек сигарет ««Филипп Моррис мультифильтр»». Прямо за спиной продавца. Жвачку еще ««Ригли»» мятную.
Успел только первый полтишок принять, явилась Василиса с постельным бельем и вопросом - не надо мне еще чего?
Горячо поблагодарил за гостеприимство, сделал пару комплиментов ее внешности и как бы невзначай погладил по бедру, переходящему в тугую попку. Очень удобно так, сидя, приласкать стоящую радом женщину.
- Не балуйте, барин, - шлёпнула Василиса меня по ладони. Не сильно шлёпнула, так… обозначила границы.
- Прежде чем девушку лапать, ты бы, барин, хоть бы бусики подарил. А то я чувствую себя чисто девкой гулящей, а не честнОй вдовой.
Вот это отповедь!
- Устыдила, сдаюсь, - сказал я, поднимая руки как пленный. – Больше приставать не буду. Без бус…
Рассмеялись тут оба.
- Садись, Василиса, - показал на кресло напротив себя через столик. – Выпей со мной за знакомство. Расскажи про здешнюю жизнь.
Купе было своеобразным. Такие вагоны сейчас не делают. Вроде как на одного человека, но мягкий пружинный диван был в нашем понятии полуторного размера, обит темно-красным плюшем. Стены отделаны темно-зелёным линкрустом. Столик складной как обычно в вагонах только шире и красного дерева и в углу стационарное кресло из такого же плюша. Напротив дивана дверь в душ и умывальник, через которые можно было пройти в соседнее купе. Дверки сантехнические можно было закрывать и снаружи и изнутри. А вот ватерклозет, куда ходить по большой нужде, только в конце вагона, подключенный фановой трубой к септику, который находился со стороны коридорных окон. На окнах занавески шелковые цвета беж. И красное дерево везде. А все металлически части из полированной бронзы. На столе лампа керосиновая, тоже бронзовая под вычурным стеклянным абажуром в стиле модерн. Роскошь царская. И удобство не меньшее. Тот, кто этот вагон делал, любил не производство, а людей, их комфорт.
Разливая коньяк, задал наугад вопрос.
- Ты же не крестьянка, как я посмотрю.
Не столько на лицо ее посмотрел при этом, сколько на руки.
- Угадал, барин, - Василиса села в кресло. - Я – поповна. А муж мой был пришелец, которого Иван Степанович из Австрии притащил. Но он был не немец, а русский или как сам обзывался – русин. С железками он у меня рукастый был, вот его сюда и определили смотрителем. А после него уже я тут за всем этим заведованием приглядываю. А к земле у меня тяги нет, хоть с детства я приученная к такой работе. И акушерки из меня не вышло. Но я грамотная. Происхождение обязывает. Вот меня Иван Степаныч после смерти мужа и пристроил сюда.
- И часто у вас волки так шалят? - спросил я с интересом.
- Год на год не приходиться. Только теперь каждую зиму на серых загонную охоту устраивают. И шкуры тёплые, и развлечение для мужиков. – Помолчала немного. Потом резко подняла лафитник. - Помянем моего Ваню. Душевный он человек был, хоть и старше меня намного, а забыть не могу.
Выпили.
Поставив стопку нас стол, Василиса решительно сказала:
- Вы идите, Дмитрий Дмитриевич, покурите на воздухе, пока я вам тут постелю.
- Тарабрин сказал, что ты в море купаться любишь, - спросил я, вставая с дивана.
- Люблю, только хорошие места далеко отсюда. Лошадь надо брать с двуколкой.
- Зачем лошадь, когда у меня есть автомобиль. Он быстрее домчит, только успевай дорогу показывать.
- Идите уж курить, - поторопила меня хозяйка. - А то, как стемнеет, на свет мошка разная налетит, окно не откроешь.
В тамбуре я вынул и снова засунул в карман пачку сигарет.
Открыл «окно» к себе домой, на первый этаж в подъезде, ударившись с непривычки плечом о стену.
Дома слазил на дальнюю антресоль, в которой у меня, как у гоголевского Плюшкина, хранилось всё, что рука не поднялась выбросить. Нашел там тонкую пачку советских четвертных билетов, оставшихся необменянными с 1993 года. И улыбнулся победно. Где брать бусы я уже знал.
Открыл ««окно»» в полдень во дворах Якиманки за церковной оградой храма Иоанна-воина у мусорных контейнеров. Якиманка в это время называлась еще улицей Димитрова. На мое счастье никого не встретил, кроме бродячих котов.
Распугав местное дворовое собрание кошачьих депутатов, вышел на улицу и уверенным шагом вошел в ««Художественный салон»».
Пройдя мимо прилавков с причиндалами для художников, прошел сразу к витринам с изделиями народных умельцев. И там увидел то, что мне было нужно.
Это ожерелье привлекло меня сразу – крупные полированные кораллы красного цвета в филигранном серебре. Кубачинская работа. Цена была для советского человека отпугивающей – сто двадцать рублей. Для многих тогда – месячная зарплата.
Поговорив пару минут с продавщицей, стал обладателем еще пары серебряных серёг с подвесками из таких же кораллов. И как бы - работой одного мастера.
Оказавшись вновь у дверей желтого вагона в далёком прошлом, с удовольствием закурил американскую сигарету, наслаждаясь качеством, с которым давно уже табак и в Америке не делают.
Тихо, тепло, небо вызвездило, саранки поют. Благодать!
Хорошо быть проводником. Столько проблем с ходу решаются.
Помню, я на это ожерелье в своё время долго облизывался, заходя в салон по два раза на неделе, пока не решился купить его первой жене в подарок - гонорар неожиданный подлетел за брошюрку в обществе ««Знание»». Пришел весь из себя гордый в салон, с деньгами на кармане, а ожерелью этому кто-то уже приделал ноги. Купил, не поскупившись.
Было это в году так тысяча девятьсот семьдесят седьмом. Вот я и выбрал время распухания собственной жабы от дороговизны филигранной вещицы. И успел перехватить.
Когда накурился, диван уже был застелен свежим бельём и накрыт рыжим верблюжьим одеялом. Василиса еще не ушла, прибираясь в купе по мелочи.
Закрыл дверь в купе, явив взору прикрепленное на двери зеркало.
Сказал Василисе.
- Встань сюда и закрой глаза.
Женщина послушно выполнила мое пожелание.
Осторожно надел на ее шею кубачинское серебро с кораллами, застегнул замочек под затылком, раскидав запястьями две косы замужней женщины.
- Теперь смотри, - сказал я, придерживая ее двумя руками за талию.
Василиса вспыхнула румянцем. При мягком свете керосиновой лампы она показалась мне ещё прекрасней и я, не удержавшись, мягко поцеловал ее в шею, чуть пониже правого уха.
- Какая красота, - восхитилась женщина. – Это мне?
- Тебе, - ответил я и снова поцеловал ее в шею.
Женщина крутнулась в моих руках, повисла на шее, и залепила – другого слова не подобрать - мне благодарный поцелуй в губы.
Казалось бы – вот он диван, рядом. Места на двоих хватает. Но… продернула меня внезапно сильнейшая зубная боль.
Всё, как Тарабрин обещал, черт бы его побрал.
Вот в кои веки только-только вновь на женщину потянуло - и тут такой облом.
Глава 3
Не помогало ничего. Ни взятые из двадцать первого века болеутоляющие пилюли; ни отвар шалфея, который для меня варила Василиса; ни шептания и заговоры бабки-массажистки. Всё напрасно. Дикая боль как вонзилась в мою челюсть, так и не отступала.
И так уже три дня прошло в неутихающих страданиях, когда вернулся Тарабрин.
- Я предупреждал тебя, Митрий, что так будет. Терпи. Ничего не поможет. Только время.
И ушел.
А я терпел, сиднем сидя в купе.
А что делать?
Честно сознаюсь, если бы мне только пообещали прекращение этой дикой боли, то я, не задумываясь ни секунды, выдал бы все секреты, которые только знал. И свои, и чужие. Только никому эти секреты не были нужны. И боль не прекращалась.
От инъекции морфия по предложению приглашенного Василисой велеречивого доктора из ближайшей станицы, я отказался сам. Не хватало мне еще на иглу сесть. Тем более что ««баян»» у эскулапа был древнее мамонтов – стеклянный многоразовый. А про одноразовые пластиковые шприцы он даже не слыхал.
На четвертый день в страданиях появились проблески облегчения, но зубы стали выпадать один за другим. Сами. Первыми те, что с коронками из металлов. За ними остальные. Последними выпала парочка новомодных дорогущих имплантатов.
Счастливыми глазами смотрел я в зеркало на свой абсолютно беззубый рот и смеялся от радости, что ничего больше не болит. Да что там радости – счастья!
Кухарке объяснил, как делать протёртые овощные супчики на мясном бульоне по советским больничным рецептам. И с удовольствием их поглощал. А то целых четыре дня на воде даже без хлеба просидел, подвывая и поскуливая от боли.
Василиса всё это время возилась со мной как родная мать, хотя в первый момент жутко на меня обиделась. Потом вроде как поняла, что ничего личного... Просто болезнь внезапная приключилась. Не ко времени. Но когда это болячки прицепляются ко времени? Даже к школьникам они норовят являться в каникулы.
Возилась со мной Василиса, сочувствовала и жалела по-бабьи. Самоотверженно ухаживала как сестра милосердия за раненым бойцом.
Один раз только тихо ужаснулась, когда увидела на столике чайное блюдечко, полное моих зубов. Бывших моих.
Тут же попыталась меня успокоить. Вздохнула и произнесла несколько обречённым тоном.
- Мужика и беззубого любить можно.
В ответ я разжал кулак и на ладони протянул ей оставшиеся у меня коралловые серьги.
Обтёрла она моё вспотевшее лицо водой с уксусом, чмокнула в щёку и только тогда взяла подношение. Хотя и скокетничала.
- Лишнее это, но мне приятно.
И моментально отбежала к зеркалу мерить серьги, прикладывать эти висюльки к своим ушам.
- Значит ли это, что наша договорённость о походе к морю ещё в силе? – спросил я в ее спину.
- От вашего здоровья зависит. Я всегда готова в море поплавать,- вертела Василиса головой перед зеркалом.
Провёл языком по еще опухшим дёснам и махнул рукой.
- Поехали.
Море.
Для москвича море - всегда событие. Особенно море тёплое.
Керченский пролив в этих временах больше походил на широкую реку, покрытую многочисленными песчаными островами. Если на противоположном берегу понастроить домов, то все бы напоминало бы мне турецкий Босфор в Стамбуле. Тот тоже больше на реку похож, чем на морской пролив.
Холмистая лесостепь обрывалась высоким земляным обрывом, который местный люд обзывал скалами. Внизу под обрывом – небольшой песчаный пляж, ограниченный крупными валунами, меж которых билась и крутилась волна. Запахи дорожной пыли и степного разнотравья внезапно перебили запахи йода и соли.
Вниз вела только узкая вихляющая по обрыву тропинка. Так что машину мы оставили наверху, а сами вниз пешком потопали. Василиса впереди. Я за ней, как за Сусаниным, хватаясь для баланса за колючие кусты шиповника.
Не успел я разложить покрывало с полотенцами, как Василиса, резво скинув с себя сарафан и рубашку, смело пошла в воду голышом, совершенно меня не стесняясь. Только косынка осталась на её голове.
Стоял я и напряженно думал, как самому быть – плавки снимать или нет? Вроде как на нудистском пляже в плавках не положено. И что знает Василиса про натуризм? Это вообще тут так положено или только для меня?
Пока размышлял об этом, Василиса плюхнулась в воду и поплыла сажёнками. Даже насладиться ее ладной фигуркой не успел. Раз-з-зява!
Отметил только, что на вид у неё ни грамма целлюлита.
Интересно: а как оно будет на ощупь?
- Что стоите, Дмитрий Дмитриевич? Вода еще теплая. Плывите ко мне. – Крикнула женщина из пологих бирюзовых волн.
И я решился. Стащил с чресл свои пафосные плавки от фирмы ««Speedo»» и, разбрызгивая воду, голышом побежал в море на её голос.
Потом баловались, играя в догонялки на воде.
Плескались водой на мелководье.
И, наконец, твёрдо ощутив под ногами песчаное дно, целовались взасос, дав волю рукам.
На ощупь целлюлита у Василисы также не обнаружилось. И грудь была упругой, как у девушки.
У самого голова закружилась как в юности.
Как оказались мы на пляже, на заранее расстеленном мной покрывале - не помню. Помню только что было мне хорошо. Как в сорок лет. Никаких особых изысков. Все рабоче-крестьянским способом – бутербродом. Но насладительно! …
Василиса, отдышавшись, счастливым тоном заявила.
- Ох, как легко мне. Перо в зад вставить – полечу как птица перелётная над морем.
- Тебе понравилось? – спросил я.
- Как могло не понравиться? – Удивилась женщина. - Почти пять лет бобылкой откуковала.
- И что? За пять лет у тебя никого не было? – вот характер мой неугомонный, журналистский, выпытывать информацию, даже если она и вредна в данный момент. Но как-то мне не верилось в такое. Подозревал я, что Тарабрин из каких-то своих соображений её под меня просто подложил. Ловушка медовая.
- Я честная вдова, - завила Василиса. – Замуж второй раз никто меня не позвал. А блядовать - не в моих правилах. Не так я воспитана.
Встала и пошла в море - подмываться, крикнув из воды:
- Не смотри!
Я послушно отвернулся.
И всё как-то не верилось мне, что такая женщина тут меня пять лет ждала. В самую свою бабью пору. Да и не принц я на белом коне, а старый козёл.
Сатир.
Фавён.
Не кораллами же я ее купил кубачинскими? Бусы – это так... Ритуал. Показатель серьезных намерений.
Но если только скажет, что я у нее второй мужчина в жизни… То…
- Вставай. Одевайся. Домой поехали. Можешь поворачиваться.
Василиса стояла надо мной полностью одетая. Когда только успела?
- Ты еще скажи, что я у тебя по жизни второй, - выплеснул я свою подозрительную эмоцию.
- Не второй. Третий, - спокойно ответила Василиса. – Вторым у меня был муж. А ты женатый?
- Нет. В разводе.
- В разводе… - покачала она головой. – У нас тут такого не водится.
Встал. Подошел. Обнял. Поцеловал.
На поцелуй женщина охотно ответила.
- Ночью ко мне придешь? – спросил.
- А ты этого хочешь? – заглянула мне в глаза.
- Хочу.
- Я подумаю, – улыбнулась хитро.
Бабы - они бабы и есть. Не могут без интриги.
Стал собирать наши тряпки. Не то уже солнце, чтобы на пляже загорать – самый конец бархатного сезона.
- Мало поплавали, - с сожалением сказал я, паркуя машину около пульмановского вагона.
- Нормально, - ответила Василиса. – Достаточно для одного раза, да и некогда - дел полно. Ты машину свою подальше отгони к тупику, а то сейчас водовозы приедут – заправлять вагоны водой.
Поставил ««Джетту»» около полувагона с углём у самого тупика, оформленного как пирамида из шпал. А сам за вагоном, скрывшись с глаз охранника с винтовкой за плечами, создал ««окно»» домой. В Москву ««осевого времени»».
И сразу в горячий душ – соль с себя смыть.
В вагонном отеле Тарабрина душ есть, только холодный, ну разве за день чуть солнцем вода под крышей нагреется. Как дальше будет – не знаю, но пока пульмановский вагон не отапливается, хотя Василисины помогальники каждый день долбят кувалдами крупные куски антрацита на угольную мелочь. И складывают ее в деревянные короба в тамбурах. Поближе к печкам. На грядущую зиму.
Отросшую щетину я сбривать не стал. Оформил только под будущую аккуратную бородку. И голову побрил сам, как мог. И задумался над добычей крема-эпилятора. Смена моего имиджа должна сбить соседей от внимания к некоторому омоложению моей тушки. А про почерневшую бороду скажу, что крашу ее. Вот вам всем! И показал зеркалу кукиш.
Вытираясь большим махровым полотенцем, сделал несколько звонков знакомым, чтобы меня совсем в Москве ««осевого времени»» не потеряли. И не стали усердно разыскивать со всеми собаками пропавшего пенсионера с хорошей квартирой в наследстве.