Ощущаю на себе чей-то взгляд и поднимаю голову. На противоположной стороне лужайки, среди деревьев неподвижно замерли слабо светящиеся силуэты. Много, не меньше пары десятков. Призраки смотрят на меня и словно чего-то ждут.
— Чего вы хотите? — спрашиваю я. — Что это за место?
Внезапно среди привидений начинается что-то, вроде паники. Всего несколько мгновений и среди деревьев не остаётся ни единого «облачка». Пытаясь понять, в чём причина этого внезапного бегства, я смотрю по сторонам и замечаю, как слева от меня под высоким ясенем светится одинокий силуэт. Это — женщина. Она улыбается мне и от этой улыбки мне почему-то становится невыразимо страшно. Это она заставила бежать других призраков? Но почему? Что тут вообще происходит?
От вопросов, не имеющих ответа, начинает болеть голова.
Внезапно на поляне становится много темнее. Поднимаю голову и вижу, что непроницаемая туча полностью закрыла диск луны. Светляки торопливо разлетаются, исчезая в чаще леса, а огоньки на деревьях гаснут один за другим. Страх и тревога становятся такими сильными, что не в силах противиться ужасу, я разворачиваюсь и бегу прочь.
Светлый тоннель, по которому я шла к таинственной поляне, всё ещё позволяет мне двигаться без препятствий. Однако же, когда я оборачиваюсь, то вижу, что тьма преследует меня по пятам и уже почти настигает. Я вскрикиваю и пытаюсь бежать как можно быстрее. Страх того, что я окажусь в абсолютном мраке, посреди ночного леса почти лишает меня разума и остаток пути полностью выпадает из памяти.
Прихожу в себя лишь тогда, когда перед глазами возникает знакомая ограда. Из последних сил карабкаюсь внутрь и оказавшись за оградой, падаю на землю и некоторое время лежу неподвижно и всхлипываю. Да, идти за призраком в ночной лес было не самой лучшей идеей. Едва хватает сил, чтобы забраться в сарай и закрыть дверь.
Падаю на плащ и проваливаюсь в бездну сна.
6
Веду пальцами по шершавой холодной стене. То ли мне кажется, то ли стена мокрая и липкая — трудно определить, потому что вокруг — полная темнота. Ну да, я же заперта в сарае. Впрочем, откуда в сарае появилась каменная стена? Отдёргиваю руку и некоторое время стою неподвижно, ощущая толчки сердца. Быть может мне показалось и на самом деле это дерево? Еще раз касаюсь пальцами, да нет — точно камень, холодный и влажный.
Вот теперь сердце определённо напоминает дятла, долбящего дерево клювом. От ударов в грудь становится больно, а ноги дрожат и подгибаются. Мало мне было ночной прогулки в лесу так теперь ещё и это!
Прижимаю сжатые кулаки к груди и закрываю глаза. Стою так некоторое время, пытаясь успокоить птицу, рвущуюся наружу из груди. Получается, но дрожь в руках и ногах остаётся. Медленно открываю глаза и осматриваюсь. То ли тьма на самом деле не такая густая, как мне казалось прежде, то ли я привыкла, но теперь я вижу слабый проблеск света в нескольких шагах от себя. Такое ощущение, будто там находится проём прямоугольной формы. Возможно, я вижу дверь.
Кроме того, во мраке начинают проступать кое какие предметы, которые кажутся мне знакомыми. Особенно вот этот, совсем рядом. Он напоминает… Да быть этого не может!
Я нахожусь в нашем семейном склепе и стою рядом с саркофагом, где похоронен папа. Обычно я приходила сюда с каким-нибудь источником света — с масляным светильником или свечой. Именно поэтому сразу не сумела определить, куда попала.
Хорошо, я понимаю, где очутилась, но остаётся вопрос: как? Как я выбралась из сарая, потом перебралась за ограду и добралась до кладбища?
Впрочем, я как-то слышала про мальчика из Веренара, кажется его звали Франсуа. Так вот бывало, что по ночам он выходил из дома и гулял по деревне. Несколько раз его находили в ближайшем лесу. Священник говорил, что мальчуган одержим бесами и что следует провести сеанс изгнания чертей, чтобы спасти невинную душу. А знахарь спорил со святым отцом и утверждал, что это — какая-то болезнь и её следует лечить. Родители Франсуа не стали дожидаться ни лечения, ни сеанса изгнания, они просто собрали пожитки и уехали в Гавардан.
Неужели со мной происходит нечто похожее? Только этого не хватает!
Ладно, так или иначе нужно возвращаться домой, покуда не наступило утро, и Матильда не обнаружила мою пропажу. Едва ли удастся доказать, что в этом нет моей вины.
Касаюсь пальцами крышки папиного саркофага и поглаживаю холодную плиту.
— Папа, — тихо говорю я. — Прости, что потревожила твой покой.
И медленно иду к выходу. Всё ближе открытая дверь, так что ещё несколько мгновений и я окажусь на кладбище. Вижу звёздное небо, деревья и памятники, голубые в свете луны. Почему-то я не ощущаю обычного покоя, который встречал меня здесь во время моих ночных посещений. Всё вокруг точно пропитано тревогой и ожиданием чего-то грозного. Точно шёпот кого-то невидимого, который предупреждает о неведомой грозной опасности.
Замираю на мгновение, собираясь с духом и делаю последний шаг.
То есть, пытаюсь сделать. Упираюсь в какую-то незримую преграду и не могу выйти наружу. Такое ощущение, словно в дверях висит прочная невидимая материя, которая прогибается, когда я пытаюсь выйти, а затем отшвыривает меня назад.
И вот теперь мне становится по-настоящему страшно. Неужели я никогда не смогу выйти из склепа наружу? Да, я хотела остаться здесь с папой, но это было добровольное решение, а сейчас кто-то злобный насильно запер меня вместе с мёртвыми. Не хочу так!
Несколько раз разбегаюсь и толкаю плечом незримый барьер. Тщетно, он не поддаётся. Обессилев, я сажусь на землю, прижимаясь спиной к стене склепа. И тут понимаю, что внутри что-то изменилось. И от того, что вижу, по спине начинают бежать мурашки.
Папин саркофаг открыт.
Тяжёлая каменная крышка сдвинута. Кстати, очень странно, но темноты в склепе больше нет. Вокруг как будто разлито непонятное голубое сияние, в свете которого я хорошо различаю усыпальницы и ниши для покойников. Смотрю по сторонам: не появился ли какой-нибудь источник света? Нет, всё так же, как и было.
За исключением открытого саркофага.
Мне страшно, но любопытство оказывается сильнее страха. Делаю шаг за шагом, покуда не оказываюсь рядом с открытой усыпальницей. Ожидаю увидеть папу. Точнее, то, что от него осталось. Это пугает, так что прежде, чем, заглянуть внутрь, я стою с закрытыми глазами и собираюсь с духом. Потом берусь за края саркофага и смотрю.
Саркофаг пуст. Мало того, внутри всё выглядит так, будто кто-то приготовил внутри красивую удобную постель с шёлковым белым бельём. Подушка, перина, простынь. Но кто спит в могилах?
Сама не знаю почему, но касаюсь белья, поражаясь его гладкости. Странный порыв заставляет перешагнуть через стенки усыпальницы. Ощущаю сильную сонливость и обещая себе, что лишь попробую, кладу голову на подушку, поворачиваюсь на бок и выпрямляю ноги. Всё, можно спать…
Ощущение внезапного пристального взгляда, заставляет открыть глаза. Рядом с саркофагом стоит красивая черноволосая женщина и глядит на меня со странной улыбкой на ярко-красных губах.
— Теперь — это твой дом, — тихо говорит женщина и внезапно задвигает крышку саркофага.
А я подскакиваю на старом плаще и некоторое время не могу понять, на каким свете нахожусь. В голове всё кружится и кажется, будто я — ненастоящая, словно меня, Аннабель, подменили, подбросив вместо неё кого-то другого. Ну, как в тех историях, где феи воруют маленьких детей, а вместо них оставляют подменышей. Очень странное ощущение и я с огромным трудом возвращаюсь к реальной жизни.
Прихожу в себя и сразу же слышу чьё-то удивлённое ворчание. Это — Луи. Мужчина стоит возле открытой двери сарая и с изумлением на лице трогает засов. Потом Луи глядит на меня.
— Неужели забыл? — говорит он. — Так вроде… Нет, не понимаю.
Я, конечно, могу рассказать ему про ночную гостью, однако едва ли Луи поверит в эту историю, скорее решит, что у меня не всё в порядке с головой.
— Доброе утро, — я поднимаюсь и отряхиваю соломинки, прилипшие к юбке. — Что-то случилось?
— Да вот, — Луи разводит руками, а после принимается тереть высокий лоб. — Оказывается, я вчера забыл закрыть сарай. Если бы эта гадина увидела, уже бы вцепилась в глотку. Ну, сама знаешь.
— Да, хорошо, что она никогда не просыпается раньше полудня. — я глажу расстроенного мужчину по плечу. — Не переживай, всё же закончилось хорошо, разве не так?
— Ну да, — он вздыхает. — Как ты тут, не сильно страшно было?
— Спала без задних ног до самого утра, — при воспоминании, как я удирала от настигающей тьмы в ночном лесу становится не по себе. И ещё этот сон про склеп без выхода… Ну да, а так действительно спала без задних ног. — Тут даже получше, чем на моём сундуке. Надо попросить Матильду, чтобы разрешила почаще ночевать в сарае.
— Это ты меня утешаешь, — Луи машет рукой. — Ты уж прости, если что. Я действительно…
— Всё, забыли, — я целую Луи в щёку. — Не переживай.
— Ладно, пошёл я. Матильда приказала нам с Жаком привести в порядок карету, так чтобы ей было не стыдно, когда она приедет на королевский бал.
В дверь всовывается лохматая голова Фора. Старый пёс позволяет почесать себя за ухом, а после внезапно начинает принюхиваться. Собаке что-то не нравится и тихо зарычав, она пятится прочь. Седая шерсть на загривке стоит дыбом.
— Что это с ним? — задумчиво спрашивает Луи. — Пару раз видел такое, когда к стенам подходили волки.
— Ну, у меня тут живут очень страшные мыши, — говорю я, а сама вспоминаю, как Констанц рассказывала, что коты и собаки способны чувствовать привидений. Неужто Фора почуял следы призрака, посетившего меня ночью? Сейчас всё это кажется необычайно реальным сновидением. А вот сон про склеп, напротив, кажется воспоминанием о реально произошедшем. В голове всё мешается.
Луи ещё раз просит прощения и уходит, а я выхожу наружу. Ещё раннее утро и за оградой деревья стоят в плащах из серого тумана. Тихо попискивают какие-то птички, а облака греют свои животы в розовых лучах невидимого пока солнца. Констанц идёт от колодца с ведром воды и машет мне рукой.
— С добрым утром, красавица, — улыбается повариха. — Мыши не кусали за пятки? Как спалось на новом месте?
— Мы с мышами подружились, — улыбаюсь я, в ответ. — Они пообещали, если что помочь перебрать крупы.
— Да, да, — смеётся Констанц. — Мыши — они такие. А знаешь, — она ставит ведро на землю и подходит ко мне. Осматривается, нет ли кого поблизости, потом говорит, понизив голос. — Для меня этот сарай просто хранилище приятных воспоминаний. Когда я была моложе, мы с Жаком проводили тут такие горячие ночки! Впрочем, — Констанц грозит мне пальцем. — Тебе ещё рано знать про такое. Оставайся той чистой доброй девочкой, какой была.
— Что, до самой старости? — удивляюсь я. — Я вроде бы в монашки не собиралась.
— А зря, — Констанц качает головой. — В монастыре так спокойно, даже не думаешь, что там, за стенами. У меня двоюродная сестра стала монашкой. Так вот, она ни разу об этом не пожалела.
Нет, это явно не для меня. Да, мир вокруг беспокоен, а временами даже жесток, но я никогда не хотела спрятаться от него за высокими стенами монастыря. Это как… Это как запереть себя в склепе. Странно, почему мне в голову пришло именно это сравнение? Из-за ночного кошмара? Может быть. До сих с содроганием вспоминаю, как напрасно пыталась выйти из запечатанной усыпальницы.
Умываюсь холодной водой, с удовольствием ощущая прикосновение ледяной влаги. В такие моменты ты ощущаешь себя по-настоящему живой. Я же не Жанна с Анной, которые ненавидят умывание, а рот полощут через раз, так что разговор с ними временами становится серьёзным испытанием для моего несчастного носа. Как ни странно, но Матильда, в отличие от своих дочек, тщательно следит за собой, а когда принимает ванну, льёт в неё содержимое десятков бутылочек, купленных мачехой в Париже.
Достаю спрятанную возле колодца коробочку, в которой храню смесь соли и соды. Тщательно втираю белый порошок в зубы, а после полощу рот холодной водой. Осматриваю открытый рот в отражении — ни единого жёлтого пятнышка. Осталось привести в порядок растрёпанные волосы, и я готова вступать в новый день, что бы он мне ни готовил.
Ах, если бы он готовил мне поездку на бал!
Это ничего, что моё платье перемазано золой; думаю, что до вечера я успею привести его в порядок. Как представлю, что попаду в королевский дворец, увижу всю эту красоту, а главное…
А главное, я мечтаю о том, чтобы тот черноволосый красавец обратил на меня внимание и пригласил на танец. Один-единственный танец и я буду счастлива! Я же прошу у судьбы так немного, почему бы ей не исполнить это моё желание?
Ну а для того, чтобы судьба исполнила моё желание, следует немного постараться и самой. Наливаю воду в корыто для стирки и очень долго работаю над испорченным нарядом. Единственное, что меня беспокоит: успеет ли ткань высохнуть до вечера. Но и для этого есть решение. Я разжигаю камин в гостевой комнате и ставлю перед ним деревянную рогатину, на которой развешиваю отстиранное платье. Вот так будет хорошо.
Едва успеваю закончить с этим, как слышу Матильду. Мачеха почти кричит и в её голосе слышно раздражение, почти гнев:
— Золушка, чтоб тебя черти взяли! Где ты бродишь, проклятая лентяйка?
Ну вот и всё, спокойная часть дня закончилась. Теперь следует готовиться к его худшей части.
По крайней мере до вечера.
7
Как я и предполагала, покоя мне нет до самого вечера. Впрочем, не только мне, но от этого не становится нисколько легче. Даже терпеливая, всепрощающая Констанц временами шепчет себе под нос что-то нелицеприятное, но явно относящееся к Матильде и её дочерям.
Те же, словно утратили разум, или как бурчит Луи, черти унесли его в преисподнюю. Тут мы с ним сходимся в том, что неплохо бы чертям закончить работу и унести в ад и всё остальное. Так, чтобы это остальное отстало от нас и хотя бы не мешало делать то, что само и поручило.
Как можно готовить к балу платья, если тебя непрерывно шпыняют, называя тупоголовой дурой, не способной даже приготовить одежду к торжественному выходу. Жанна и Анна стоят у меня за спиной и больно щипают за бока, пока я пытаюсь выгладить выбранные ими костюмы. От этого угольки пару раз едва не высыпаются на ткань, а это всякий раз вызывает вопли испуга и новую волну обвинений в криворукости. Очень трудно сдерживать себя и не приложить обоим гадинам гладилкой по физиономиям.
Потом появляется Матильда и с озадаченно-недовольной физиономией интересуется, готово ли её платье и если не готово, то почему я занимаюсь какой-то ерундой? После этого мачеха сбрасывает платья дочерей со стола. Не знаю, кто этим больше огорчён — Анна с Жанной или я, успевшая потратить на глажку кучу времени и сил. Сейчас я даже не знаю, кого больше хочу ударить гладилкой: Матильду или её противных дочурок.
— Займись делом, — бросает мачеха и выплывает из комнаты. — Не успеешь — пеняй на себя.
Стоит ей выйти, и Жанна хватает меня за волосы с одной стороны, а Анна — с другой.
— Это ты во всём виновата! — шипят сёстры с двух сторон. — Если бы ты не была такой медлительной дурёхой, наши платья были бы уже готовы. Тупая ленивая Золушка!
Они сильно дёргаю меня за волосы и уходят, обещая мне огромные неприятности, если работа не будет закончена до вечера. Поднимаю платья с пола и осматриваю. Ну что же, всё не так плохо, начинать с самого начала не потребуется, так, немного пройтись гладилкой.
Наряд Матильды отнимает куда больше времени, чем платья её дочерей. Пока я наконец-то привожу в порядок праздничную камизу, котту и сюрко, ощущаю, как руки превращаются в неуклюжие непослушные хозяйке плети, а спину так ломит, словно я постарела лет на двадцать и превратилась в жалкую старуху. А ведь ещё предстоит наряжать мачеху, а это тоже отнимет немало сил.
За окнами начинает смеркаться, когда я возвращаюсь к платьям Жанны и Анны. Тем не менее времени ещё вполне достаточно, так что я, ещё могу успеть к началу бала.
Ну, если Матильда согласится взять меня с собой. Впрочем, я даже готова отправиться в королевский замок пешком, благо до него не так уж и долго идти. Папа говорил, что от нашего дома до дворца около семи лье — сущие пустяки для Аннабель, если она хочет попасть на торжество.
— Если всё будет хорошо, — говорю я в то время, как Матильда осматривает приготовленный наряд, — можно я поеду вместе с вами? Пожалуйста, я так хочу побывать на королевском балу!
Матильда на мгновение замирает, а после бросает косой взгляд на меня. Такое ощущение, будто меня колют спицей — взгляд холодный и неприятный. Потом мачеха косится на дочерей, которые терпеливо и молчаливо (что на них не похоже) ожидают своей очереди.