* * *
Том жил один. Единственный близкий Человек живёт на Небесах, единственное близкое существо, как ни смешно это звучит, там же. Он забрал женщину всей жизни — что же, она действительно женщина многих талантов. Может, таланты эти Ему нужнее…
Этой ночью Том заснул как младенец. И как младенец проснулся — внезапно, не совсем понимая, где находится. Странный шум поднял его с постели, заставил не одеваясь, босиком проследовать к входной двери и выглянуть наружу.
Шум не был похож на шум ветра в ветвях, на рёв автомобильного мотора. Слишком уж неритмичный.
Том вышел наружу. По тропинке через запущенный сад пошел к калитке, посмотреть, нет ли чего необычного за ней. На полдороге остановился, посмотрел наверх, в странно-подвижное небо. Такое чёрное… Нет, не может быть, чтобы всё небо, точно драпировками театральную сцену, загородили крылья. Это всего лишь ночь, а такая тёмная потому, что луна в другом полушарии.
В следующий миг он получил удар в череп.
— Ох…
Что это? Почему трава щекочет ноздри? Должно быть, у него сотрясение. Но нет, пахнет мокрой землёй и на языке внятный ореховый привкус… Том где-то читал, что при сотрясении запахи уловить не так-то просто. Или это при раке мозга?
Казалось, будто к вискам прикручены две ручки, и Том поднимает себя, схватившись за них руками. Как же вокруг темно… нужно добраться до крыльца, под колпак света, и… Кто-то задел его голову, с шумом рухнул в кусты бузины. Только теперь Том увидел: крылья. Они везде вокруг. Это не ветер и не летучие мыши. Это птицы. Воздух метался от одного крыла к другому, будто загнанный в ловушку зверь.
Том обрёл способность думать. Вороны не видят в темноте, наверное, поэтому так неуверенно себя ведут. Скорее всего вороны — потому что светлую окраску чаек Том сразу бы разглядел.
Где-то разбилось стекло, и птицы закричали. Меньше всего это было похоже на крики птиц. Можно было подумать, что отчаянно, навзрыд плачет младенец. Далеко слева, возле ярких фонарей, как будто бы парят хлопья сажи — это тоже птицы.
На каких-то древних, глубинных инстинктах, пробудившихся в нём, Том сделал вывод — к источникам света лучше не приближаться. Лучше укрываться в тени и ползком-ползком, как кошка… в ночи он видит едва ли лучше ворон, и им, таким разным, лучше не встречаться.
Что их сюда привело? Может, где-то не хватает пищи, и вся популяция этого вида решила склевать клубничку со сдобного, ещё горячего и такого ароматного пирога южных штатов? Что ж, добро пожаловать, гости дорогие. На урожаи мы здесь не жалуемся.
Ранило: к затылку и длинным волосам, казалось, лип сам воздух. Том пополз, держась к земле как можно ближе. Про язык он совершенно позабыл, а тот трепался о нёбо без продыху, облекая словами весь этот взявшийся из ниоткуда стресс.
Хорошо хоть, птицы не слышали его голоса. Может, не смогли распознать, откуда он доносится, а может, не рискнули прерывать молитвы.
Пробравшись в дом, Том стал дожидаться рассвета. Постепенно небо начало сереть. Птицы (а это были действительно вороны) никуда не делись: разве что, больше не метались. Они расселись по высоковольтным проводам, по гребням крыш, на грибках на детской площадке — на любой удобной поверхности. Было часов пять, а около шести группами по нескольку десятков особей они начали сниматься с насиженных мест и устремляться куда-то прочь.
Том позволил себе пошевелиться, кажется, впервые за несколько часов. Суставы скрипели, как будто части несмазанного механизма. Он проследовал к окну на кухне, откуда можно было наблюдать за полётом крайнего клочка стаи, как будто лоскута исполинской тучи, который оторвал разбойник-ветер; проводил его глазами до самых гор на той стороне озера. Там формировался туман, расползался по склонам, словно яичный белок на сковородке.
Неосторожное движение — зазвенела посуда, оставив от тщательно возводимого карточного домика тишины лишь руины. И внезапно отозвалось в комнате жены, как будто там поселилось своё собственное эхо. Надо полагать, похожее на чёрный, растрёпанный ком перьев. Дверь туда не открывалась уже несколько месяцев — с тех пор, как Том последний раз протирал пыль, страшно подумать, сколько всего произошло. Страшно подумать, сколько важных дел отвлекало его от уборки в доме…
На самом деле сердце начинает колотиться, даже когда просто проходишь мимо этой двери. Том переставил всю мебель, даже картины снял и убрал в чулан, завесив открывшиеся, будто шрамы, тёмные пятна на обоях драпировкой, но когда не надо, память работает очень хорошо. Новая обстановка была мёртвой — на этом диване всё равно никто не спал, на столе не побывало даже крохи, или, скажем, брызг от кофе с молоком.
Том открыл дверь в комнату жены. В какой-то мере кто-то внёс в обстановку живость.
Подушка была изорвана и валялась на полу. На туалетном столике, откуда многочисленные фарфоровые фигурки каждое утро наблюдали за преображением Вэнди из сонной женщины в женщину-кипящую-делами, Содом и Гоморра. Стекло разбито. Пол усыпан осколками, похожими на брызги дождя. Как-то раз, восемь или девять лет назад в этих краях прошёл ржавый дождь — капли его имели красноватый оттенок, а лужи выглядели так, как будто их дно и берега состояли из красной глины. Тому виной было, как говорили, обильное цветение каких-то водорослей на морском побережье. Или же, как шутливо, но с намёком уверяли представители мэрии, обильные винные излияния в регионе. Представителям никто не верил, так как эти пухлые одышливые дядьки сами любили заложить за воротник…
Так вот, осколки стекла на полу выглядели точно как тот самый красный дождь. Том проследил за зёрнышками крови и увидел наконец виновницу разрухи. Покачал головой.
— Не задалось утро, да?
Ворона хрипло, даже как-то буднично каркнула. Ни намёка на вопль, который издавали эти птицы ночью.
Том сунулся в дверь, и гостья отпрыгнула, вжалась в свою тень на стене. Каким-то чудом она балансировала на одной лапе, прижимая вторую к животу. Одно крыло у неё было переломано сразу в нескольких местах. На боку рваная рана. Перья разлетелись комнате, точно не знающие покоя мысли, они кружили на невидимой карусели, оседали тут и там и снова поднимались в воздух.
Было ясно, что она не жилец.
Том глянул в окно, где по-прежнему висело молчаливое свинцовое утро, опустился на корточки, привалившись к дверному косяку.
— Что с вами случилось, сестрицы? — сказал он в мутный вороний глаз. — Неужели надоело летать и рыться в мусорных баках?
* * *
Том включил радио, настроился на волну Филадельфии. Конечно, там говорили о птицах. Какой-то еврей как раз вещал: «Неясно, чем вызвана такая активность. Сообщают об «очагах» активности птиц по всей Америке, и даже за её пределами. Целые птичьи водовороты можно было наблюдать минувшей ночью в районе некоторых крупных городов и в плотно заселённой сельской местности. Птицы предпочитают собираться на шабаш — так мы окрестили это явление (нервный смешок) именно в местах, где есть люди».
«Были случаи нападения на людей», — перебил диктор. Он не спрашивал, он утверждал.
«Совершенно верно, — признал еврей. — Птицы растеряны… или чем-то сильно взбешены. Я бы посоветовал людям в регионах с… эээ… птичьей активностью не покидать сегодня дома. Что интересно — вы меня перебили и я не успел сказать — в шабаше участвует далеко не один вид птиц. Все стайные виды собрались на шабаш, и даже некоторые, предпочитающие держаться поодиночке…»
Слова его выглядели нескладными угловатыми, было видно, что он растерян. Этот еврей не знает, что делать, что говорить. Он не хочет успокаивать людей, так как не знает, чем всё это может обернуться, но и паника не входит в его планы.
На всякий случай Том оставил включенным радио, просто убрал громкость до минимума, и под его бормотание ушёл на кухню. Нашлась краюха хлеба, две трети которой он пропихнул в пересохшее горло, а треть отнёс в комнату Вэнди.
В его подачке уже не нуждались. Ворона лежала в том же углу, где Том её оставил. Лапки — сломанная и здоровая — безвольно торчали вверх. Тень, кажется, стала чуть больше. «Впитала в себя птичью душу», — невольно подумал Том. Вэнди любила птиц, мелких пташек она прикармливала, открывая окно и рассыпая на подоконнике крошки, почему-то вспомнилось Тому.
— Ну что ж, подруга, — сказал он, не то вороне, не то своей памяти о жене.
Еврей советовал не выходить наружу, но как только достаточно рассвело, Том уже ходил взад-вперёд по саду. Всё вокруг усыпано перьями, кое-где декоративные кусты и цветы примяты, как будто с неба на них упало что-то упругое и достаточно тяжёлое. В принципе, так оно и было. Незрелые ещё ягоды ежевики лежали на земле.
Отыскал пятачок земли с сорной травой, выкопал ямку и похоронил в ней завёрнутую в газету ворону. Земля сегодня на удивление податливая. Шёлковая земля. Хорошо бы не было ночных событий и вчерашней нервотрёпки… хорошо бы всё было по старому.
Но что-то происходило, и Том не желал оставаться в стороне.
За оградой его окликнули:
— Эй, Том! Всё уже кончилось? Откуда взялись эти птицы?
Том махнул рукой.
Это Дороти, соседка. Там, за окном в ее доме, маячит чёрная чёлка.
— Вам лучше не выходить на улицу. Хотя бы до того момента, пока жизнь не войдёт в привычное русло. Помолитесь, и за меня тоже! Я сегодня не успел.
Нервный смешок.
— Ваша молитва стоит сотни наших, Том.
Она держалась молодцом.
— Вот и молитесь до обеда. Считайте, что я наложил на вас епитимью за какую-нибудь провинность перед Господом. Придумайте сами, за какую.
* * *
Город выглядел, как нечто давно заброшенное. Как сломанная игрушка, выброшенная в пыль у дороги. Перья попадались везде, будто ночью по улицам пронёсся неудержимый в своём буйстве карнавал… Ветер пытался сдвинуть комья сухих листьев, но нынче он совсем немощен. Дорогу пересекали бродячие псы с поджатыми хвостами.
По дороге Том встретил Гарри. Поскрипывание его велосипеда доносилось из-за поворота достаточно долго, и Том немного расслабился. Это были очень знакомые, очень человеческие звуки. Так что, когда Гарри наконец-то вырулил из-за угла красного кирпичного дома семейства Осэйдж, Том почти ему улыбался.
Гарри от роду всего шестнадцать. Он вытянут, будто резинка между двумя пальцами, и прежде чем эту мальчишескую хрупкость и угловатость сменит стать молодого мужчины, пройдёт ещё два-три года. Но не по годам смышлён: приют учит жизни, даже если это приют сонного, и в общем-то ничем не опасного городка.
— Звонила мисс Осборн, — сказал парень, не здороваясь. Он остановился подле Тома, уперев в бордюр тротуара мысок ботинка и теребя, словно в нетерпении, руль. — Она сказала, её конюха вроде бы убили птицы! Выклевали глаза, представляете?
— А где Бэй? — спросил Том, пристально глядя на Гарри.
— Уже там.
Гарри — счастливый обладатель такого длинного носа, что хочется за него ухватить. Нос, естественно, не настоящий, а, как это… метафизический, но зато о его существовании знает, наверное, весь городок, потому как с малых ногтей Гарри суёт его всюду, куда следует и куда не следует. Чаще всего паренька можно обнаружить на побегушках у местного шерифа, где он успешно находит применение своим наклонностям и удовлетворяет (хотя бы частично) неуёмное от природы любопытство.
— А ты чего здесь слоняешься?
Том оглядел велосипед. Примотанная к седлу воздушка, из которой можно подстрелить, разве что, воробья… но похоже, Гарри именно это и собирался делать.
— Как раз собирался туда. Просто… колесю по округе, смотрю, не нужна ли кому-нибудь помощь.
Он боится — понял Том. И круг по этой самой дороге наверняка не первый — руки сами собой поворачивают руль обратно на уже пройденный путь. Он боится неизвестности.
— Идём. Что-то паршивое происходит в этом городишке.
Обычные птицы. Боже, кто бы мог подумать! Воистину, твои пути неисповедимы. Не пришельцы, как в радиопостановке, нет! Чайки и вороны, и другие виды, столетия жившие бок-о-бок с людьми, евшие с ними, фигурально выражаясь, из одной кормушки.
Гарри сказал, словно прочитав его мысли:
— Я всегда подозревал, что когда-нибудь что-нибудь в мире выйдет из строя. Не может быть такого, чтобы всё работало бесперебойно вечно!
Гарри учится на автомеханика, и надо сказать, он быстро ухватил суть. Если что-то где-то работает долго и без перебоя, в конце концов оно обязательно должно сломаться. Тому не слишком нравилась идея, что небесный наш техник по недосмотру не затянул какую-нибудь гайку, но рядом с прочими эта теория стояла на порядок выше.
Даже версия о не слишком внимательном обывателе, которого нужно было толкнуть на подготовленную для него дорожку, не выдерживала уже никакой критики. В самом деле, чтобы отправить человека делать скворечники, или купить в магазине парочку неразлучников, вовсе не обязательно превращать жизнь в кошмар!
* * *
Тому хватило одного взгляда. Конюх жил прямо при конюшне, на втором этаже, и вороны, должно быть, посчитали отлучённого от земли человека наиболее беззащитной жертвой. Ему доводилось видеть трупы — но во время отпевания, казалось, эти люди могли запросто встать и присоединиться к гостям, настолько живыми они иногда выглядели. И ещё спросить: что это за туалетная вода, которой нас обрызгали, и обязательно ли её должно быть так много? Тому приходилось поднимать полог и настоящей смерти — Вэнди, вся в шрамах и рытвинках после болезни, таяла у него на руках. Запах, который от неё исходил, будет сидеть в ноздрях до смертного одра, и только одного Том будет просить у людей, которые придут проводить его в последний путь — чтобы рядом стояла чаша с чем-нибудь благоухающим… нет, лучше кувшин.
Здесь ничем особенным не пахло. Но зрелище искупало отсутствие запаха с лихвой. Маленькая коморка вся заляпана кровью. Стекло, конечно, разбито, труп одной из птиц зловещим знаком распластался на полу. Она сломала шею, когда пошла на самоубийственный таран. Повсюду перья. Конюх сидел у стены между спинкой дивана и тумбой, сидел, притянув колени к подбородку. Больше всего Томаса поразили руки — совершенно белые, с ясно проступающими суставами, они как будто застыли на пороге превращения в птичьи лапы. Под ногтями грязь. Одежда на одном плече разодрана — там потопталась не одна ворона. Глаза, как уже говорил Гарри, теперь путешествовали в желудке какого-то летуна.
Все налётчики, конечно же, убрались прочь. На цыпочках — как будто боясь разбудить тело, Том прошёл к окну и выглянул. Внизу, на траве, виднелась лужа блевотины. Вряд ли мисс Осборн стала заходить в комнату, кроме того, у женщин желудки крепче. Значит, это шериф. Натерпелся.
По скрипучим ступеням Томас спустился вниз. Рассеянно покачал развешенные на крючках уздечки. Шериф Бэй стоял здесь же и жадно курил.
— Бедняга, — Том покачал головой. — Знаете что? Я вызову машину из Грини.
— Я уже вызвал. Как только сюда поехал. Где, хотелось бы знать, они застряли? В птичьем помёте?
Том взглянул на часы на столе: стало быть, прошло уже около часа. Из Грини, ближайшей больницы, расположенной между Бодега и Мэнсоном, ехать максимум двадцать пять минут.
— Что лошади? — спросил Том.
Дэймон Бэй пожал плечами. Этот жест сполна выдавал его неуверенность — кто-кто, а шериф почитал за свою непосредственную обязанность знать, что, где и по чьей вине происходит. Он не привык к таким жестам.
— Лошади в стойлах. Одна или две хромают. Они, очевидно, напугались и пытались вынести ворота, но здесь всё сделано добротно и не успело прогнить.
Шерифу можно было дать тридцатью пять или тридцать семь лет. Примерно столько ему и было. Казалось, по его лицу можно наблюдать за долгосрочным течением времени — каждый прошедший год отражался там новой складочкой или морщинкой. В глазах светился этот же самый возраст: спокойные, ровно тлеющие угли зрелости, уже не открытое пламя, но и до угасания ещё достаточно далеко. Бэй был удивительно точен во всех отношениях.
— Их напугали крики бедняги.
— Если бы птицы вели себя по отношению к ним агрессивно, у нас было бы ещё с полдюжины лошадиных трупов.
Том кивнул. Стойла открытые. Залетай — не хочу.
Над озером кружили чайки. Будто костёр частички пепла, оно выдыхало всё новых и новых особей, а прежние и не думали садиться. Где-то далеко за горами повисла беспросветная серая дымка. Там шёл дождь. Ветер юго-западный, так что, может статься, сегодня их не накроет.
Гарри проследил за его взглядом. Сказал, имея ввиду птиц над озером:
— Это сделали не вороны.
Том промолчал, глядя наверх. Чайки — хуже. Вороны падальщики, а чайки… чайки настоящие хищники.