Но вот чайки… чаек Том видел до сих пор. Они по прежнему казались седым пеплом, но этот пепел стал заметно крупней, и костром, похоже, теперь был город, в окнах которого вспыхивали случайные солнечные лучи.
Он потёр воспалённые глаза, вгляделся ещё раз. Рывком распахнул дверь пикапа. Они снова нападают… и их гораздо больше, чем десяток птиц, совершивших налёт на школу вчера днём. Может быть меньше, чем ворон минувшей ночью, но всё-таки.
* * *
Том восседал за баранкой, как пилот истребителя. Чайки его заметили. Ему не было видно неба, но вот на крышу будто свалился камень. Ещё один, и ещё… «тум! Тум!» — гулкие, как будто колокольный звон, удары клюва.
Ужасно. Люди успели спрятаться под крышу, но тут и там окна зияли выбитыми стёклами, похожими на кричащие рты.
Том снизил скорость, хотя машину, наверное, осаждал уже десяток птиц. Словно пули с чёрными наконечниками-головами носились они над крышами домов. Низко пригнув голову, он разглядывал улицу и тротуары, и наконец увидел то, что увидеть боялся.
Не все успели спастись. Поперёк дороги лежало тело — мужчина лицом вниз. Низ брюк запачкан землёй, спина рубашки в кровавых пятнах. На шее чернела отметина: глубокий след от удара клювом. Волосы пропитались пылью и казались абсолютно седыми; такими же выглядели его туфли.
Кажется, старый Мозес. Старый, добрый Мозес, который любил раскладывать у себя во дворе на свежем воздухе пасьянсы. Душевный Мозес, который приветствовал всякого, кто проходил мимо его забора, предлагал разделить с ним чашечку кофе и почитать вслух прессу — глаза у старика уже не те…
Может, он даже не видел чаек. Может, он воспринимал их как внезапно пошедший посреди лета снег, и вышел посмотреть на такое чудо природы.
Полноте! — Том едва не бросил баранку, поражённой страшной мыслью: — Да многие ли спасутся вообще?
В некоторых домах окна были задвинуты изнутри мебелью: всё-таки кое-кто внял тревожному тону шерифа из громкоговорителя, и за этих жителей не приходилось беспокоиться. Чайки пока не научились ломать двери и делать подкопы.
Он остановил машину у тела, не зная, что предпринять. Дорога здесь узкая, объехать нет никакой возможности.
— Том!
Он услышал это через скрежет клювов об автомобильную крышу и странное копошение в багажнике. Сначала Том подумал, что его зовёт человек из церковного прихода, тот, который внезапно вернулся к нему через предчувствие, и хотел уже воскликнуть «Да! Да, я здесь!», но когда крик повторился, и в нём звучал невыразимый ужас.
Это Гарри! О Господи, это Гарри! Где же он?
Дальше по улице открытый мусорный бак, лежал на боку, точно раненый зверь. Обрывки бумаги и пищевой мусор из его глотки валялись теперь по всей улице. Паренёк высунулся оттуда, махая Тому кепкой. Чайки сейчас же его заметили, и в следующий миг Гарри пришлось забиться обратно и отбиваться от птиц ногами.
Том прикусил губу, включил первую передачу. Почувствовал, как машина перевалилась через тело и услышал свой шёпот: «Я за тобой обязательно вернусь». В который раз уже отметил, как всё-таки нелепо звучат громкие слова там, где они, по идее, должны быть к месту. Просто невозможно представить…
Стоило распахнуть дверь машины, как в атаку на ушные перепонки ринулись целые полки звуков. Это те самые вопли, что издавали ночью вороны, только на особом, чайковом диалекте. Том выбрался, защищая руками глаза, как мог быстро обогнул машину. Одно плечо заломило от тяжести — туда приземлилась птица. Клюнула в руку, пытаясь добраться до лица. Подъехав к баку, Том дотянулся до ручки и распахнул дверь со стороны пассажира. На ушные перепонки ринулись в атаку целые полки звуков. Это те самые вопли, что издавали ночью вороны, только на особом, чайковом диалекте. Почти в мгновение ока Гарри оказался внутри. Захлопнув за собой дверь, он смотрел на Тома полумёртвыми от страха глазами. Мочка его левого уха отсутствовала, а из раны тоненькой струйкой текла кровь.
— Они… они чуть меня не убили, — он со страхом разглядывал Тома, будто желая удостоверится, что он всё ещё жив, и что Том — не ангел, призванный доставить его на пыхтящем железном коне на Небеса.
— Я знаю, мальчик. Видно, чем-то особенно провинились перед Господом и мы, и эти крылатые бедняги. Они, должно быть, страшно страдают, обречённые идти против своей природы.
Пикап крался дальше, по главной улице по направлению к озеру. Слева пивная; огромные стёкла лежали внутри осколками. В полутёмном помещении Том увидел перевёрнутые столы, а между ними — два или три человеческих тела. Как в кино, рассказывающем о «сухом законе» через призму взаимоотношения гангстерских кланов… Только нахохлившиеся птицы явились будто бы из какого-то другого фильма. Том никогда не предполагал, что чайки могут быть такими большими.
— Где ты оставил Бэя?
— На углу Хвойной и Франклина. Он… Его машина…
— Ну-ну. Рассказывай.
— Когда всё началось, мы успели прочесать только две или три улицы. Мисс Янг попросила подождать минуту и вынесла нам молока, а потом стояла и смотрела в небо. Шериф сказал, что нам нужно ехать, а она не отвечала — просто стояла и смотрела. Там были чайки, целые тучи этих птиц. Все, кто кружили над озером, и, наверно, со стороны гор прилетели ещё.
— Шериф мёртв?
— Мы не успели поднять стёкла, в машину сразу набилось пять или шесть чаек… Я сидел сзади, поэтому, — мальчик сглотнул, — я убежал. Видел потом издалека, что его машина стоит и не двигается с места.
Том покачал головой. Заглушил мотор — звуки снаружи обрушились так внезапно, будто машина была наковальней, по которой кузнец и его подмастерья колотили сразу десятком молотков.
Гарри запустил пальцы в шевелюру.
— Нам нужно вернуться за оружием. У него там дробовик.
— Незачем.
— Может, это спасёт кому-нибудь жизни.
— Ты предлагаешь мне менять одну жизнь на другую? — Том встретил долгим взглядом полубезумные глаза подростка. — Мы не можем никого спасти. Всё теперь в руках Бога. Сейчас мы можем сделать лишь одно — найти тех, кому не повезло, и смиренно их похоронить.
Он строго посмотрел на юношу.
— Смиренно. А не паля во все стороны из ружья.
— А что делать с птицами?
Гарри передёрнуло. Будто последнее слово замыкало в организме какие-то нервные цепочки.
Том откинулся на спинку сиденья. Потрескавшаяся кожа обивки пахла воспоминаниями — уводила вглубь, в гиблые туннели памяти.
— Ждать, пока всё это не прекратится. Или пока они не истребят всё человечество на земле.
Словно в ответ на его слова дождь из чаек перестал стучать по крыше. Будто заводные игрушки, у которых кончился завод, птицы опускались на землю, на крыши домов и печные трубы — всюду, где только можно примостить перепончатые лапы. Здесь, в центре города, их было особенно много: будто городок с его серовато-металлическим отливом, как большой магнит, притянул к себе небесную стружку.
Том завёл мотор, и медленно двинулся к перекрёстку, где Гарри оставил шерифа. Чайки меланхолично расходились из-под колёс. Юноша сидел, обхватив себя за плечи: Том ожидал, что он сейчас начнёт призывать давить гадких птиц, но по стёклам автомобиля стекало лишь холодное молчание.
Седан шерифа Бэя полностью перегородил Хвойную и вылез длинным своим носом на Франклина. Круглые глаза-фары невидяще смотрели в пустоту, радиаторная решётка, казалось, искривилась в безумной улыбке.
Автомобиль был мёртв — как и его владелец.
— Не смотри, — сказал Том одними губами.
Стёкла с внутренней стороны машины были забрызганы кровью. Дверца со стороны водителя открыта, Том видел торчащие из-под неё обутые в сапоги ноги.
Он не стал глушить мотор, открыл дверь, готовый в любой момент её захлопнуть. «Моя жизнь ничего не стоит, — думал Том, — Всё, что могло заставить меня за неё цепляться, осталось в далёком прошлом. Но пощадите паренька!»
— Не надо, — прошептал Гарри. — Не выходите туда…
Том спустил ноги — сначала одну, потом другую. Птиц много: хлопанье крыльев, топоток и резкие, сиплые крики вокруг. Дверь закрылась с сухим щелчком, Гарри с той стороны прилип к стеклу. Когда Том проходил мимо белых комочков, они разевали клювы и старались клюнуть в ногу, но сами не приближались. Кто бы мог подумать, что эти крохи загнали людей в норы, а белая раскраска стала воплощением всеобщего ужаса? Скоро её, наверное, будут представлять только в сочетании с красными пятнышками крови…
В случае с шерифом всё оказалось почти так же ужасно, как с конюхом. Разве что глаза ему оставили — зато всё лицо в глубоких ранах, вена на шее прокушена. Пальцы правой руки, которые лежали внизу, на сиденьи, расклёваны до костей.
Одну птицу шериф всё-таки убил — очевидно, ей «посчастливилось» попасть между его кулаком и лобовым стеклом. И вот теперь она лежала на приборной панели загадочным иероглифом, раскинув крылья и выставив вверх лапы.
Том вытащил шерифа, взвалил его на плечо и перенёс в кузов. Получилось, может быть, не так ловко, как с конюхом — Бэй был тяжелее, — но привлекать мальчишку не хотелось.
Потом он проведал мисс Янг, которая, оказывается, успела укрыться в доме, а на обратном пути, повинуясь внезапному порыву, вернулся за мёртвой птицей.
Остаток дня отложился в памяти, как гниющий кусок плоти. Птицы как будто впали в летаргический сон, и выходили из этого состояния, только когда к ним приближались — разевали рты, демонстрировали облезлые крылья. На раны их садились мухи. Где-то слышались выстрелы. В домах хранилось оружие, и многие решили, что настало время ему поработать. Люди точно так же сбивались в стаи: дикие, с кривящимися ртами и глазами, автоматически расширяющимися от ужаса при виде чего-то белого или крылатого. Том и Гарри ни с одной такой группой не встретились. Может, на то была воля случая, а может, Том намеренно вёл машину в объезд.
Мало кто отваживался казать нос наружу, но в окнах мелькали перепуганные лица.
Каждый раз, когда они находили дом с разбитыми окнами, Том стучался в дверь. Если никто не открывал, он проникал внутрь — через окно ли, или как-то иначе — и шёл искать тела. Иногда он действительно их находил, чаще — лишь испуганных жильцов, которые успели укрыться в подвале или забаррикадироваться в какой-нибудь комнате.
— Радио молчит. Телефоны не отвечают — нигде не отвечают! — причитала одна женщина.
— Нас спасут, — сказал Том. — Если никаких новостей нет, это не значит, что ничего не делается.
Впрочем, уверенности в голосе сильно не доставало.
Он подумал: как жалко, что Бэй приказал долго жить и попросил подкинуть его до холодильников. Городу не доставало сильного лидера, того, кто подхватил бы верёвочку улетающего в небо воздушного шарика. Он, Том, взял на себя заботу о мёртвых — о всех мёртвых, забирая с собой даже птичьи трупы. Хорошо бы нашёлся кто-нибудь, кто бы позаботился о живых.
Они вернулись за Мозесом — оставшееся в кузове место Том приберёг для него.
— Если хочешь, малыш, можешь найти тех ребят, что занимаются спортивной охотой. Уверен, они тебя не обидят, — сказал Том, когда освободился от ноши. В кузове у него нашёлся обширный тент, и сейчас руки вытряхивали из его складок капли прошедшего накануне дождя — Или вернуться в приют.
Гарри покачал головой. Губы его превратились в тонкую белую полоску.
— Я помогу вам разгрузить машину.
Дорога разбита, но пикап теперь ехал ровнее. Просел под весом. Из-за поворота, из-за чахлой дубовой рощи показалась скотобойня с холодильными камерами.
Когда всё было кончено, Том и мальчик устроились на передних сиденьях пикапа, открыв двери и спустив вниз ноги. Том пытался согреться, хлопая себя по плечам — кажется, холод склепов угнездился глубоко в порах его кожи. Гарри достал папиросу, спички, и пытался прикурить дрожащими руками. Он честно помогал Тому таскать тела, и теперь нуждался в толике тепла — пусть даже такого, искусственного.
— Интересно, будут они ещё нападать? — спросил он.
Том посмотрел в небо. Пока ещё ни единого просвета. Ни единой, даже небольшой прорехи, куда могло бы сунуть свой нос солнышко.
— Если мы ещё не поняли то, что пытались они вдолбить в голову своими клювами — конечно, будут.
— А как это понять? Вы — поняли?
Том помедлил с ответом.
— Думаю, это можно понять только коллективно. Я бессилен и глуп, пока кто-то где-то орёт и стреляет из ружья. Пока в людях осталась хоть капелька ненависти — мы ничего не поймём.
Гарри пожал плечами, посмотрел в сторону рощи, мимо которой они проезжали. Она хранила гробовое молчание. Всегда были звуки: птичьи трели, шум, когда кто-то неосторожный ронял с веток жёлуди. Их отсутствие било по ушам гораздо сильнее, чем любой, самый громкий, шум.
— Они боятся, — сказал он. — Очень страшно, когда где-то что-то идёт не так, как шло всю жизнь.
Когда горький дым наконец наполнил кабину, Гарри спросил:
— Мы оставим их здесь?
Том покачал головой.
— Мы не сможем вырыть сразу столько могил.
— А птиц?
— Я сам прослежу, чтобы их похоронили как подобает. Если кто-то будет против, сам их похороню.
«Я сам хоронил свою пташку, — сказал себе Том, думая о Вэнди. — Она умирала долго, мучительно, многочисленные процедуры, которые назначали эти языческие шаманы-врачи, только причиняли невыносимые страдания. Они возводили на пути воли Божией стены из хирургических ножей, и снова, и снова, а моя Вэнди вынуждена была ползти через них, цепляясь кровоточащими руками за лезвия… Храбрая Вэнди, неустрашимая Вэнди, отмеченная смертью, она так и не повернула назад, к жизни…»
— Интересно, какая у них религия?
— У кого? — спросил Том, очнувшись.
— Да у птиц. Вряд ли протестантизм или католичество, — Гарри даже слабо улыбнулся. — Не могу себе представить какую-нибудь гагру в митре. Вдруг мы похороним их не по тем обрядам. Может, согласно их обрядам, их тела следует сбрасывать со скал.
Том потёр ладони, посмотрел на глубокие борозды на тыльной их стороне. Сквозь дым они напоминали влажные азиатские каньоны.
— Птицы — они гораздо ближе к Богу, чем мы. Уверен, они понимают, что ничего плохого мы им не хотим. Главное, делать то, что делаешь, с чистым сердцем.
Гарри сказал задумчиво:
— Детям говорят, что Боженька живёт на небе, и они верят, потому что маленькие. Но мы-то знаем, что там вакуум, космос, планеты… до них можно даже долететь, но космонавты вряд ли станут ближе к Богу… Кто-то считает, например, что Бог может жить и где-нибудь на земле. Не обязательно в храмах, а в каких-нибудь искренних вещах. Например, в стоге сена. Вы в это не верите?
Том улыбнулся.
— В некотором роде я ортодокс. Небеса на слух воспринимаются куда как приятнее, чем стог сена.
Гарри улыбнулся в ответ, и оба поняли — это первые настоящие улыбки за целые сутки. Хорошо бы сохранить хоть крохи этого ощущения на будущее, когда придётся возвращаться за новыми телами, когда птицы вновь посыплются на головы колючим кричащим дождём… когда они научатся высаживать автомобильные стёкла и бросаться на лопасти взлетающих спасательных вертолётов — им двоим понадобятся эти искорки, может, последние на всё человечество, и будут они дороже бриллиантов.
Конец
Королевство котов
Ванюша был ребёнком с мальчиками в глазах.
Так говорила мама. Её, бывало, переспрашивали: «может, с мячиками?» Может и так — говорила мама, и смотрела мечтательно в окно. Но в следующий раз обязательно вновь повторяла — Ванюша у нас с мальчиками в глазах.
Эти мальчики веселились, кричали, кувыркались через голову и катались кругами на одноколёсных, как в цирке, велосипедах, тем самым отвлекая малыша. Он только смотрел восторженно и ни на чём не мог сосредоточиться.
В два Ванюша был неуклюжим, почти игрушечным карапузом, которому умилялись старушки. Он не мог ходить, да и ползал еле-еле, а из слов знал только загадочное «ука-гука», от которого веяло дремучим шаманизмом.
В четыре, когда многие ребята уже болтают напропалую и даже считают до десяти, Ванюша научился показывать пальцем в окно, причём с таким видом, что все, кто рядом, обязательно оборачиваются посмотреть — что же так поразило малыша? Ему поставили диагноз «задержка психического развития», и тогда Миша, старший брат Ванюши, которому к тому времени исполнилось семь, стал звать его «мистер-дуристер». Ванюша не возражал. Глядя на старшего брата, он только улыбался да тащил в рот всякую гадость.
Возможно, Мишка и был одним из тех «мальчиков», что не вылезали из своих шумных игр, хотя сам он так не считал, стараясь улизнуть от мистера-дуристера и скинуть заботу о нём на кого-нибудь другого.
Лучше всего у Ванюши получалось рисовать, а точнее — рисовать кота в четыре приёма. Номером раз была крутая дуга, будто в небо стартовала ракета, номером два — глазки и нос, три чёрточки. За номером три шли уши, а в хвосте плёлся хвост, необыкновенно красивый кошачий хвост, изгибающийся дугой, а иногда закручивающейся спиралью. Кто научил его рисовать таких котов, Ванюша не помнил. Мама считала, что это Мишка, хотя последний отрицал, утверждая, что научил бы братца играть в мяч головой, если бы у того были спортивные наклонности.