— Он? — Алёна заглотила крючок, словно самая голодная рыба на свете. Она подалась вперёд, так, что старуха едва не захлопнула дверь перед её носом. — Вы знаете его?
Кажется, женщина решила, что её пытаются запугать или в чём-то обвинить. Выражение лица изменилось: теперь это была ассиметричная уродливая маска.
— Я здесь живу уже семьдесят восемь лет, моя милая. Знаю всех, и многих уже пережила.
Девушка сложила руки на груди, пытаясь от чего-то защититься.
— Вы видели, как менялся город…
— Он не менялся, — перебила старуха. Голые доски пола у неё под ногами вспучились, не то от влаги, не то от старости. Веяло холодом, как из склепа.
Алёне требовалось время, чтобы прийти в себя. Юрий хотел было поднять оброненную ею эстафетную палочку переговорщика, но заметил что-то, что заставило его окаменеть: старуха была не одна. За её спиной кто-то стоял.
— Так значит, знаете? — спросила Алёна, не поднимая глаз. — Как его зовут?
— Стучитесь вы хоть головой, никто бы не открыл, — старуха прочистила горло, издав сухой смешок. — Там уже никто не живёт.
— Как давно? Умоляю вас, мне нужно знать.
— Если вспомнить… да, то был ношный год. Очень тёмный, очень страшный. Около двух лет назад. Суховей и страшная жара, а к осени как хляби небесные разверзлись. Тогда многие уехали, кто на запад, а кто на восток, а кто вообще неведомо куда.
— И он?
Старуха натянула губы на выступающие вперёд зубы (удивительно, что человек в её возрасте способен сохранить их все), сделав рукой знак: «Не скажу больше ни слова». Алёна сдалась. Чтобы соврать, ей не потребовалось делать над собой усилие.
— Это… один мой родственник. Он не выходит на связь уже давно. Мне важно знать, что с ним сталось.
Лоб старухи разбила новая трещина, глубже и извилистее остальных.
— И ты даже не знаешь, как его зовут, милочка?
Алёна моргнула и сказала:
— Валентин. Его зовут Валентином.
И наткнулась на непонимающий, совиный взгляд. Старуха оттянула воротник домашнего халата, облепляющего тощую фигуру, словно болотная трава — будто ей было жарко. Юра подался вперёд, пытаясь разглядеть тень за спиной, но та отодвинулась вглубь коридора, набросив на себя саван темноты. Может, просто мерещится… Алёна и вовсе, похоже, ничего не видела.
— Неужели там жил кто-то другой? — спросила она голосом, в котором чувствовалось движение земных пластов.
— Да не знаю я, как звали-то его, — призналась старуха. Она вытянула шею и вперила недобрый взгляд в Юру. — Парень как парень. Смурной такой, еле ходит — я его на лестнице обгоняла. Такие они сейчас. А один раз видела, как он гонял голубей и счищал ихнее дерьмо с карнизов и лепнины. А с нашего дома никто вот не счищал, — она поджала губы. — Что это за работа для молодого человека? Что это за молодой человек без ответственности? Почти сапожник без сапог.
Она помолчала, улыбаясь своей зубастой улыбкой и раскачиваясь из стороны в сторону.
— Валентин, значит… Так или иначе, он уехал.
— А вы не видели, как он уезжал? — вмешался Юра. — Много у него было с собой вещей? Не сказал, куда подался?
— Ничего не видела.
— И вы не пробовали стучать? Звонить?
Старуха безразлично пожала плечами.
— Зачем мне это? Чай, мне и сыну моему за это копеечки бы не перепало. Люди появляются, люди пропадают… обычное дело. Я такого много повидала.
Алёна произнесла одними губами: «Значит, он не вернулся». Она тёрла запястья, это было задумчивое, почти медитативное движение.
Конечно, старуха больше ничего не скажет. Мужчина собрался обнять жену за талию и увести, аккуратно, как большую хрупкую вазу, спустить вниз по лестнице, но умирающий, иссыхающий на глазах мир старухи вдруг разверзся перед ними, как жерло вулкана: она подалась вперёд, блеклые глаза метались от одного человека к другому. Кожа на щеках опасно натянулась, казалось, ещё секунда, и раздастся громкий треск, босые ноги, иссечённые многочисленными, давно зажившими ранками и царапинами, перекрученные артритом, одна за другой, как рыбацкие лодки, исчезающие у горизонта, переступили порог.
— Я уже стара, — сказала она, словно сообщая большую новость. — Но до сих пор не знаю, что бояться-то надо… Этот мальчик, Валентин, просто один из многих. Один из тех, с кем мы никогда не говорили. Один из тех, кого мы не пускали на порог. Дурная примета. Иди прочь, не поднимая глаз. Не выходи из дома в дождь. Не надрывай свою глотку ради беспокойных бродяг, что скитаются по городу в поисках жилья и средств к существованию — уже через несколько лет ты вряд ли… вряд ли их увидишь. Пропадут, как сор. Но что поделаешь, если они живут рядом, через стеночку?
Не поворачиваясь, старуха указала рукой на дверь девятой квартиры, в точности как это делала Алёна. Девушка, которую от старухи отделяло каких-то полметра, раскачивалась на месте, как загипнотизированная; Юра же почти не слышал старческих речей. Он заглядывал в сырую дыру за спиной хозяйки, мальчишка, приподнявший крышку заброшенного колодца в чаще леса и увидевший там бывшего узника. Коридор с открытыми нараспашку дверьми. Нигде не горел свет, но того, что сочился из окон в комнатах, хватало, чтобы разглядеть среди дрожащих, как жилы, бельевых верёвок голову мужчины на костлявых голых плечах, его выступающие височные гребни, отвисающую нижнюю челюсть с резиново поблёскивающими зубами, безвольные, лягушачьи губы и абсолютно лысый череп. По подбородку и отвисающей нижней губе его ползали мухи… или показалось?
— Поневоле начинаешь вслушиваться, — старческий голос упал до хриплого шёпота. — И слышишь… всякое. Такое, что нельзя просто оставить на земле и уйти. Что, когда однажды услышишь, милая, будешь носить с собой до конца жизни.
— Вы слышали, как он пытается выбраться, но не захотели помочь? — прошептала Алёна.
Но старуха имела ввиду другое. Валентин пропал из её головы, как его и не было.
— Девочки так кричали… и музыка ещё играла — страх какая музыка! То ли Бах, то ли тарарах, то ли ещё кто… Я не слышала из-за неё ни звука, но прикладываешь к стене ладонь — и стены вибрируют. От криков вибрируют. Эти дети были заперты там всё время… не по-христиански это. Не по-божески… да есть ли здесь бог? Ночами я слышала, как в вентиляции кто-то ходит, и выдумывала укрытие, если в моей кухне окажется одна из этих бедняжек. Так ведь укрытие нужно подыскать такое, чтобы не нашёл мой собственный сын. Вы знаете, он ведь тоже из этих был…
Где-то внизу вдруг раздался громкий звук — грохот, словно целая секция стены отвалилась и, рухнув всей своей массой, проломила перекрытия между этажами. Секундой спустя другой шум: чердак массово покидали голуби, шум крыльев и их испуганное курлыканье, похожее на голоса с того света, заставили людей испуганно оглядываться. В глаза старухи вернулась осмысленность, кости сердито затрещали, когда она подняла над головой руки, защищаясь от чего-то.
— Они наказали меня за то, что я слушала, и за то, что пыталась помочь, — сказала она, отступая назад и затворяя дверь — Юра до последнего вытягивал шею, пытаясь разглядеть другого обитателя квартиры. Позже он спросит у жены: «Ты заметила?», на что она ответит: «Бедняга просто душевнобольной. Разве ты не видел людей с отклонениями? Таких, будто они только что вернулись с прогулки по луне?»
Но тот парень не был похож на беспечного лунонавта. Он был похож на самого дьявола.
Клацнул замок. Голос повис в воздухе облачком пыли:
— Идите восвояси. Ничего для себя вы здесь не найдёте.
2
Спустились вниз и вышли на улицу прежде, чем Алёна вновь смогла выдавить из себя хоть слово:
— Она… говорила про семейство Соломатиных. Это она колотила в стену, когда включали проигрыватель с «Божественной поэмой». Всё сходится, слышишь? Картинка сложилась.
Юрий ничего не говорил; он думал, что, возможно, увидит клубящуюся возле мусоропровода пыль или рухнувшую у кого-нибудь из жильцов дверь, ставшую причиной громкого звука, но всё было спокойно. В дырах, кое-как замаскированных лепниной, шныряли мыши. На листах фанеры, которые кто-то давным-давно прислонил на площадке второго этажа, кто-то крупно, размашисто написал ругательство. Хорь подумал, что когда они шли наверх, его не было, но он, конечно, не был в этом уверен. Пахло краской и жареными кабачками. Никто из жильцов не выглянул, чтобы узнать причину шума.
— Мы должны отсюда уехать, — сказал он.
— Зачем? — дрожащие пальцы вытащили из сумочки полупустую пачку вишнёвых сигарет. Юра даже не знал, что она их с собой брала. — Есть зажигалка?
— Чёрт возьми, женщина, мы должны отсюда уехать!
Он видел как зубы за тонкими, аккуратно подкрашенными губами стиснули фильтр. Казалось, двор вышит на восточном ковре, и руки продавца прямо сейчас споро сворачивают его, чтобы передать покупателю. Целое распадается на отдельные, ничего не значащие детали, каждая из которых вызывала отвращение. Груда покрышек с тухлой водой. Раздавленный машиной уж. Ботинок, застрявший между стволом и нижней веткой вяза у дома. Огромные чёрные муравьи, копошащиеся на газоне — будто не знают, что приближается зима. Кто-то идёт, шатаясь, в пятидесяти метрах справа и заворачивает за угол. Может, парень, который вёл этот дневник?
— Всё совпадает, разве ты не видишь? — голос Алёны, внешне спокойный, не мог обмануть мужчину.
— Пока совпадает, — безжалостно сказал он. — Этот засранец собрал манатки и был таков, не оставив и весточки. Мы уезжаем — прямо сегодня. С меня хватит.
Если бы Алёна могла взять метафизическую лопату и немного разбросать землю вокруг его сердца, она бы увидела, что оно стучит так, что, кажется, вот-вот даст сбой. Он был ошеломлён количеством смутных ощущений и дурных предчувствий, которые бродили вокруг с самого их приезда. Вдруг вспомнился тот несчастный мальчишка, Пашка, что не захотел ехать к бабушке. Под его песочного цвета волосами, неряшливо лежащими на лбу, была распахнутая форточка, и теперь Юра чувствовал, что такая же точно открылась и у него в голове.
Прямо сегодня, прыгнуть за руль, завести мотор, усадить жену, если понадобится, то силой, и вырулить на шоссе.
На стёклах очков осела подъездная пыль, Юра снял их, чтобы вытереть о край пальто. Он видел, как Алёна нагнулась, но не видел, что она подняла с земли камень. Как раз в тот момент, когда инструмент для зрения вернулся на место, она, закусив губу и размахнувшись, швырнула булыжник вверх.
Юрий никогда не видел, чтобы что-то кидали с такой силой и точностью. Разве что по телевизору, когда показывали чемпионат по метанию ядра, но это было не то. Там работали мышцы и годы тренировок, здесь же — что-то вроде веры, патологической убеждённости, что камень покинет ладонь с нужной скоростью и достигнет места назначения. Булыжник рассёк воздух со свистом, достойным падающего с большой высоты снаряда, и врезался в стекло точно посередине оконной рамы в окне третьего этажа — там, где, судя по дневнику, была кухня. Брызнули осколки; серебристым облаком они зависли в воздухе, а потом плавно, как конфетти, устремились к земле.
Алёна смотрела вверх, словно ожидала что из окна сейчас, одна за другой, начнут выпрыгивать несчастные девочки, а следом заросший, обезьяноподобный мужик с взглядом путешественника по другим мирам, и, наверное, готовилась их всех ловить. По её вискам ползли капли пота, грудь вздымалась. В тот момент, когда облако осколков достигло козырька над подъездом, Юрий схватил жену и оттащил к проезжей части. Мир, словно отражение в луже, по которой пошли круги. Кто-то кричал. Слов было не разобрать, но ясно как день — кричат им. Поднялся ветер; кроны елей стукались друг о друга с сухим треском. Дырявый сетчатый забор, что опоясывал гаражный массив, гремел, словно караталы в руках у вошедшего в экстаз кришнаита.
— Идём… — Юра чувствовал, как горло его рвётся, словно бумага. — Бежим, ради Бога!
И они побежали. Алёна до последнего оглядывалась, чтобы посмотреть что там, в окне. Чёрный его квадрат катился за ними, переваливаясь через углы.
Они бросились в какой-то переулок, проскочили под балконами, похожими на зубы старой лошади, взлетели по каменной лестнице в три ступеньки, обежали с двух сторон фонарный столб… На соседней улице тихо. Здесь лотки с овощами и каким-то нехитрым подержанным скарбом, продавцов, по местной традиции, не видно. Солнце, уже частично спрятавшееся за крышами, по кальке рисует тени. Шум голосов затихает, но потом, когда они вырываются из тёмного, воняющего помоями переулка, снова нарастает. Стараются идти, как ни в чём не бывало. Юра берёт Алёну за руку, она холодная и влажная, словно хвост селёдки. Оба смотрят вниз, Юрий замечает про себя, какая старая здесь мостовая. Многих камней и декоративных элементов уже нет, в чёрной земле укоренился мох и сухая трава. Канализационные люки старые, с городским гербом и римскими цифрами.
Никто не гонится, но они успели сегодня засветиться слишком во многих местах. Кто-нибудь да запомнил. Парень в очках, симпатичная девушка с примесью монгольской крови. Наверное, приезжие. А где в этом городе будут в первую голову искать приезжих?
На Алёне не было лица. Она то и дело спотыкалась, и если бы супруг не поддерживал бы её и не направлял, растянулась бы где-нибудь на газоне, на подстилке из осыпавшихся листьев. Волосы выбились из-под заколки и разметались. По их расположению, словно кам по прядям хвоста чёрной кобылицы, Юра прочитал: подавлена. Не знает, что делать дальше.
— Нужно сообщить в полицию, — сказал он. На уме совсем другое, но сказал именно это. — Там, в квартире номер девять, возможно, лежит мёртвый человек. Вот что, оставим анонимную записку. Или воспользуемся телефоном-автоматом. Ты видела здесь телефоны-автоматы?
Алёна покачала головой.
Блог на livejournal.com. 19 апреля, 05:22. Только проснулся. Жутко хочу в туалет.
…Не было возможности писать. Около часу ночи выключился свет: в комнате я умудрился превысить все стандарты разумности, маниакально зажигая каждую электрическую лучину, начиная от экрана монитора и верхнего света и заканчивая налобным фонариком и пыльной гирляндой, которая нашлась в одной из коробок в Коробочной Пирамиде вместе с осколками ёлочных игрушек. Наверное, выбило пробки — я мыслю прежними стандартами, тут уж ничего не могу с собой поделать — свет погас до утра. Отчасти то, что он включился, значит, что какая-то связь с внешним миром сохранилась.
Я сел спиной к закрытой двери, положил перед собой нож и, кажется, уснул. Никто меня не беспокоил, хотя в реальности существа в коридоре я уверен как прежде. Это была волшебная ночь: звуки замерли здесь, как в птичьей клетке, которую накрыли одеялом. Хорошая аналогия, правда, Чиимммммммммммм
…
Чипса. Она мертва…
3
Они бы могли ещё долго плутать, сворачивая на кажущиеся знакомыми улицы и открывая для себя новые грани городка, микроскопического на карте, но сложного, как головоломка, однако тот, словно повинуясь чьей-то воле, выпихнул их к знакомой парковке и монументальным дверям «Дилижанса». Хорь заметил, что несколько кирпичей вывалилось из кладки крыльца, образовав неправильной формы дыру. Было ли это раньше? Похоже, да, просто не замечал. Вселенная подсовывает ему всё больше деталей, соринок и занимательных крупных планов в надежде отвлечь его от главного. Что это — главное? Она могла бы не беспокоиться. Ему всё равно не дано понять. Юрий ощущал себя редкостным тугодумом.
Их машина по-прежнему была на парковке единственной. Мужчина подошёл, чтобы смахнуть с бампера хвою (Алёна осталась на тротуаре, проводив его задумчивым взглядом). Как же хочется стащить вниз вещи, прыгнуть за руль и уехать! Нет ничего проще и естественней бегства. Но бегство — это то, чему Юрий никогда не стал бы учить своих подопечных. Первый порыв уже прошёл.
— Прости за то, что я тогда сказал, — вымолвил он, возвращаясь. — Я запаниковал, понимаешь? Как неуч, которого вызывают к доске. Конечно, мы останемся, пока ты не будешь готова ехать.
Юра ожидал благодарного кивка, хотя бы кроткого «спасибо», и почувствовал жгучую обиду, когда она просто отвернулась, изучая фасад старинного здания.
— Я не знаю, к чему я готова.
Стало холодно. Мандраж погони давно прошёл. На сердце положили кусок льда. Того и гляди вставят соломинку и выпьют.
Солнце почти зашло.
— Как насчёт того, чтобы пройти внутрь и выпить горячего кофе? Моя королева согласна? — если это прозвучало саркастически, то Юрий и рассчитывал на такой эффект. Он был неправ, но, всецело отдавая себе в этом отчёт, ничего не мог с собой поделать. — У нас будет целый долбаный вечер, чтобы обо всём подумать.