В гостинице их встретила Александра. Она спускалась вниз, в то время как они поднимались в номер, чтобы переодеться, и притворно схватилась за сердце.
— Вы меня напугали! Ах, простите, простите, это я виновата — задумалась о своём. А вы, милочка, хорошо питаетесь? Вы бледная, словно поганка.
Она окинула взглядом Юрия и насчёт него ничего не сказала. Он был уверен, что его лицо не представляло сейчас ничего, на чём стоило бы акцентировать внимание. Обычная злобная морда человека, который мало что понимает в происходящем.
Отчаявшись дождаться от них хоть какой-то реакции, женщина торжественно сказала:
— Кажется, я вам обещала экскурсию. Что ж, мальчики и девочки, тётя Саша никогда не отказывается от своих слов, равно как и от возможности провести новичков по местным закоулкам. Я как раз собралась отужинать — присоединяйтесь, а после мы немного прогуляемся по гостинице. Надеюсь, вы не боитесь пыли и крутых лестниц?
Алёна и Юра переглянулись. В данных обстоятельствах эта добродушная вежливость (Юрия так и тянуло назвать её назойливостью) выглядела почти гротескной. Но Александра и в самом деле вполне доброжелательно улыбалась. Она в лёгком вязаном свитере с коротким рукавом, полная белая рука покоилась на перилах, а вторая без устали перебирала мелочь в кармане просторных чёрных брюк.
— Вы очень приятная женщина, — сказал он.
— Не то, что десять тысяч пятьсот девяносто пять человек местного населения, да? Что они вам сделали? Нахамили? Наступили на ногу? Неправильно показали дорогу?
Она как будто прочитала мысли Юрия, его это даже немного испугало.
— Всего лишь исчезали с нашего пути. Как пластиковые солдатики, которых сдувает ветром. В лучшем случае просто переходили на другую сторону улицы.
— Правда? — Саша перевела взгляд на Алёну, и та прошептала, видно, вспоминая клоунов:
— Они такие злые здесь. Их что, в детстве не покормили?
— Таков уж местный менталитет. Кто знает, что может оказать на него влияние? Возможно, они живут под какими-то особенными звёздами. Возможно, климат и уединённость, особенно в зимний период, да ещё то, что по городским окраинам запросто гуляют дикие звери: они выходят прямо из тайги, представляете? Две тысячи одиннадцатый год был очень засушливым. Животные буквально с ума посходили. Стая волков задрала маленького мальчика. Прямо в Северном тупике, под окнами жилых домов.
— И что, ему никто не помог?
Саша пожала плечами.
— Волков перестреляли. Зверюги были такими тощими, что рёбра торчали, но огромными, как лошади. Они протащили тело мальчишки полкилометра, прежде чем их догнали. Жуткое зрелище. Я видела фотографии в газете. Ну, ладно. Вам, наверное, не терпится заглянуть домой? — она подмигнула и царственной походкой проплыла между ними вниз по лестнице. — Жду вас внизу.
Юрий многое бы сейчас отдал, чтобы действительно оказаться дома. Чтобы два последних дня стали тревожным сном, а электронная страничка человека, который не мог выбраться из собственной квартиры, начиналась бы со строки: «404. Сервер не найден».
На какой-то миг у Юры перехватило дыхание. Что бы с нами здесь не случилось, мне, возможно, придётся хранить это в себе до конца жизни, — эта яркая мысль вспыхнула в его голове как залетевший в костёр мотылёк и моментально погасла, оставив после себя горькое послевкусие и вопрос: выдержит ли Алёна?
Не знаю, но я постараюсь сделать всё, чтобы выдержала.
Это утверждение не вызвало у Юры ни малейшего сопротивления. Он на самом деле так думал, даже зная, что обещания, которым не суждено быть выполненными, дают куда чаще, чем те, что выполняют. И каждый, давая обещание, уж точно скажет себе: «Я — сделаю. Расшибусь в лепёшку, но сделаю».
Блог на livejournal.com. 19 апреля, 06:45. Без названия.
…Не знаю, когда это случилось. Не могу припомнить, была ли она в клетке, когда рассвело. Наверное, я просто не заметил. Посмотрел снизу вверх (я всегда, когда просыпаюсь, ищу глазами Чипсу) и подумал что клетка пустая, хотя она не пустая! Чипса лежит на дне, лапами кверху, и нет никакой возможности её оживить. Последние дни она была такой тихой!
Я, наверное, тоже убью себя.
Пытаюсь найти хоть какое-то подтверждение мысли, что как искра проскочила у меня между извилинами, — Чипсу убили. Перьев на дне клетки вроде прибавилось. Я мог собрать её обратно, как мозаику… если бы это помогло вернуть её к жизни, так бы и сделал. Я видел место для каждого пера, которое валялось на дне клетки или застряло между прутьями. Под левым крылом — сейчас оно чуть раскрыто — запеклась кровь, но её слишком мало, чтобы вынести громкое и окончательное суждение об убийстве.
Прощай, Чипса. Ты была хорошим другом.
Значит ли это, что жизнь по капле выходит и из меня? Что я умираю? Так же как и насекомые в вытяжке, как растения, как Чипса? Я — последняя живая душа в этой квартире… значит ли это, что кто-то приготовил меня на ужин, закусив перед этим другими оказавшимися взаперти живыми существами?
Я не мог найти в себе никаких признаков приближающейся смерти. Возможно, всё случится внезапно? Может, я ничего не почувствую?
Нет! НЕТ! НЕТ!
Прямо сейчас я чувствую злость. Меня, конечно, никто не собирается лишать жизни. Я должен ещё пожить… мне разрешили ещё пожить — хотя бы для того, чтобы во всём разобрался. Но я собираюсь взять в руки что-нибудь потяжелее и отстаивать право на свою спокойную жизнь сколько смогу. Как древний человек. Или, если угодно, как взбунтовавшаяся лабораторная мышь, которая решила попробовать на зуб палец лаборанта. С самого раннего своего сознательного возраста я был КАРЛИКОМ В БУТЫЛКЕ. Искусственным уродцем, которого долгое время держали в тесной ёмкости, заставляя кости искривляться, кожу желтеть, а нос с едва заметной горбинкой превращая в свёрнутый на бок клюв. Только на меня воздействовали не физически. Но разве душевное уродство — не уродство? Что я мог поделать, зажатый между двумя бетонными стенами? Тянуться вверх. Все годы детства учили меня одному — меняться под давлением обстоятельств. Я был хорошим ребёнком и никогда не спорил с родителями. Возможно, другой бы на моём месте сбежал из дома, но я практически с первого по-настоящему сознательного возраста, с двенадцати лет, уверял себя, что я терпеливый. Я буду ждать, сколько потребуется, пока стены не рассыплются, пока не настанет УДОБНЫЙ момент, чтобы вылупиться из яйца… И когда стены наконец исчезли и передо мной открылся мир, я, сам того не осознавая, продолжал ждать. Я ждал непонятно чего рядом с постелью матери, которая меня уже не узнавала, ждал непонятно чего в пустой родительской квартире, каждый день со страхом косясь на дверь отцовского кабинета, а если и решался заглянуть туда за какой-нибудь надобностью, боже упаси прикоснуться к чему-нибудь на его столе.
Я переехал в другой город только для того, чтобы жить среди чужих вещей, врастать в них, как ветка сливы, привитая к другому дереву, врастает в ствол мачехи.
Но сейчас, осознав это и приняв для себя, я говорю: «Я не собираюсь больше быть карликом, не собираюсь быть веткой. Что бы здесь не происходило, я докопаюсь до правды. Ради Чипсы. Ради себя самого»…
4
Они спустились в кафе через двадцать пять минут. Алёна не хотела есть, а Юра нашёл в номере остатки дорожных запасов — орехи и «сникерс» — и без удовольствия сжевал, поэтому от ужина они отказались.
— Сегодня в меню очень хороший грибной суп, — сказала Саша, но супруги одинаковым движением покачали головами.
Дом и в самом деле казался огромным. Саша провела их по всем закоулкам первого этажа, не забыв заглянуть даже на кухню, где Пётр Петрович собственной ястребиной персоной нависал с ножом над огромным кремовым тортом.
— Ох, это вы, — сказал он, осторожно вложив нож в деревянную подставку с доброй дюжиной хитрых приборов для резки и шинковки. На нём был белый передник, заляпанный кремом, и поварская шапочка.
— Просто знакомлю ребят с обстановкой, — сказала Александра, хихикая в пухлый кулачок. Рядом с правой рукой метрдотеля лежали кондитерские шприцы, а на поверхности торта были горы из безе, в которых затерялись мастичные домики — целые селения, со скотным двором и карликовыми деревьями. Над всем этим склонялось солнце настольной лампы, бросая на пейзаж затейливые тени.
Алёна была под впечатлением.
— Вы сделали это своими руками? — спросила она.
Старый портье показал руки, испачканные в сахарной пудре.
— Иногда они у меня опускаются от бумажной работы. Я, конечно, могу выводить имя каждого гостя каллиграфическим почерком, но иногда хочется, чтобы результат твоих усилий приносил кому-то немного больше радости, верно? Вы двое — вы ведь переживёте, что ваши имена записаны абы как, без претензии на высокохудожественность?
— Конечно, мы вас простим, — сказала Алёна, не отрывая глаз от торта. Она разве что не хлопала в ладоши, и Юра готов был пожать старому портье руку — за то, что тот сумел хоть невольно, но отвлечь её от мрачных дум. Ничего так не поднимает настроение, как рукотворные чудеса, что тебе посчастливилось увидеть ещё незавершёнными.
Пётр раздвинул пальцы, чтобы сдуть застрявшие между ними семена мака. Дёрнул бровью — тут же появился поварёнок, который, не уделяя и толики внимания раскинувшемуся перед ним пейзажу, принялся вытирать стол. На лице мэтра было заметно плохо скрываемое нетерпение, и Саша заторопилась, дёргая за одежду своих подопечных:
— Ну, мы пойдём. Не будем мешать.
Когда они достаточно удалились от кухни и вышли в фойе, она облокотилась на декоративную колонну, на которой стояли в вазе искусственные бегонии (в бутонах Алёна увидела десятикопеечные монетки — их кто-то спрятал между лепестками) и, обмахивая себя обеими ладонями, сказала:
— Хозяин снова взялся за старое! Страх и ужас, гром и молнии! Вы обязаны сегодня вечером заказать по кусочку этого торта.
— Так он не просто прислуга? — спросила Алёна.
— Конечно, никакая он не прислуга, — возмутилась их провожатая. — Вы видели этот царственный профиль? Он владелец этого отеля. Когда-то он был просто поваром-кондитером, но времена меняются, а обычные люди, на большое будущее которых ты не поставил бы, даже если бы тебе сказала так сделать сама королева Британская, вдруг изобретают ракету и летят на ней на Луну. По Петру Петровичу не скажешь, что он принадлежит к этому племени. Он скромник, каких поискать.
Она надолго задумалась, словно не вполне понимая как сделать переход от грандиозной личности хозяина непосредственно к отелю. Наконец, сказала:
— Думаю, вам упоминали о прошлом этих стен. Раньше здесь был госпиталь, потом что-то вроде дома отдыха.
— Для стариков и больных здесь слишком крутые лестницы, — заметил Юра.
— Дом отдыха для психически больных, — не моргнув глазом, сказала Саша. — Здесь почти не было стариков. Были усталые люди, которые приезжали со всей России, чтобы вылечить больные души. Люди, которые почти потеряли себя, люди, что не могли больше существовать в прежней системе координат. Знаете, есть такие — будто проснулся в метро и не можешь вспомнить, куда едет поезд и на какой остановке тебе выходить. Ходишь, бродишь по вагонам…
— По дороге на работу я иногда вижу мальчика, который лазает по деревьям, — сказала Алёна. — Заберётся на самую высокую ветку и сидит, и снимать его приходится всё время разным людям. Иногда вызывают спасателей или полицию, а те обращаются с ним как с нашкодившим котом. Только пинков не отвешивают, хотя я же вижу, как им хочется. Бедный. Нет никого, кто мог бы за ним присмотреть. Я один раз заговорила с ним, спрашиваю: «Зачем ты так делаешь?», а он говорит: «Хочу улететь с Земли». Сказал, что есть на свете одно-единственное дерево, под которое замаскирована настоящая ракета. Ему так старший брат сказал, а брата уже нету: сбила машина. Так вот, он готов посвятить хоть всю жизнь поискам этого дерева.
Мягкие руки Саши касались спинок кресел. Проходя, она иногда останавливалась, чтобы сдуть пыль с картинных рам или мебели.
— Сюда приезжали разные люди. Здесь есть «Комната истории», на третьем этаже — номер, целиком переоборудованный под музей. Я вам его покажу. Дышали свежим воздухом, в тишине гуляли по парку. Машин здесь и сейчас мало, а тогда — вообще, считай, не было, по дорогам изредка проезжали грузовики с молоком, хлебом и другими продуктами, а то приедет кто-то на старом мотоцикле навестить родственников. Вы не смотрите на меня так, — она обезоруживающе улыбнулась. — Меня тогда и в помине не было. Я просто с местными много общалась. Знаете, подсяду к какой-нибудь бабушке, и говорим, говорим… Кроме того, Пётр Петрович работает здесь с незапамятных времён. Когда он в настроении, он рассказывает удивительные истории.
— Было бы логично построить лечебницу на берегу озера, — сказал Юрий.
— Её там и построили. Сначала. Это было деревянное здание, которое потом сгорело. В озере часто тонули пациенты, та ещё проблема. Это не считая диких зверей и самого леса!
— Дикие звери? — переспросила Алёна. — Лес?
— Кому не полезны прогулки по лесу? Но знаете, сотрудников всегда не хватало, а санитарки — бабушки-одуванчики, — не в состоянии были уследить за всеми больными. Не обносить же территорию забором, в самом деле, это противоречило устоям этой организации и её этическим принципам. Понимаете, о чём я говорю? — женщина приложила палец к губам. — Это был дом отдыха, не больница. Место, где уставшие от мира люди могут пообщаться. Так вот, пациенты иногда уходили в лес. Некоторых находили, других — нет. Иногда находили что-то, что сложно было однозначно идентифицировать. Обглоданные кости не скажут, в чьём теле они находились.
— Если они были буйные, их следовало держать в других условиях, — нахмурился Юрий, и Алёна удостоила его осуждающим взглядом.
— Они не были буйными. Они, может, бежали от себя половину своей жизни и просто не могли вовремя остановиться или хотя бы перейти на шаг.
Александра помолчала, прежде чем продолжить.
— И вот, просуществовав почти тридцать лет на одном месте, Дом отдыха для Усталых — существовал он, кстати, под вывеской «Зелёный ключ» — в начале прошлого века переехал в каменное здание в центре города. Это пошло на пользу пациентам. Попробуй-ка утони в ванной! Или пропади бесследно между двумя мощёными дорожками, которые разделяют заросли бузины! Да и пациенты стали поспокойнее. Доктора пишут, что многие жаловались на странные, «тяжёлые», как многие выражаются, сны, но на закате существования дома отдохновения, таких записей стало куда как меньше, чем раньше. Говорили, что эти сны могут быть связаны с datura tatullus — по-нашему «жвачка дурманная», — сорным растением, что в изобилии произрастает на таёжных полянах. В больших количествах, скошенное или примятое к земле, оно испускает дурманящий, пьянящий запах, от которого голова становится словно пустая кастрюля.
Круглые плечи Александры поднялись и опустились.
— Когда «Зелёный ключ» переехал, пациентов стали раз в неделю выводить в лес на прогулки. Организованными группами. Ничего выходящего из ряда вон больше не случалось, но некоторых всё же мучили кошмары.
Юрий поднял руку, как на уроке.
— У меня вопрос, Александра.
— Саша. Иначе обижусь. Я ведь самое большое на десять лет старше тебя.
— Саша. Неужели этих бедняг стоило везти в такую даль? Я имею ввиду сюда, в Кунгельв, как бы не был знаменит этот его санаторий…
— Он никогда не был знаменит, — вставила Александра. — Не было никакой рекламной компании, если ты это имеешь ввиду, как не было и волшебным образом излечённых, восставших и пошедших. Нет. О нём всегда кто-то что-то слышал, но и только.
— Тем более. Спокойных мест в России полным-полно. Таких, где хочется лечь и просто медленно, одну за другой, обрывать ниточки, связывающие тебя с прошлой жизнью, — десятки. Просто хороших — да буквально на каждой городской окраине, — говоря это, Юрий подумал, что Кунгельв и его окрестности при всей его уединённости явно не является тем местом, где хотелось бы встретить старость. По крайней мере, ему.
Александра остановилась и смотрела на него долгим пронзительным взглядом. Кажется, она искала то единственное слово, которое поставит его точку зрения с ног на голову, словно хромого оловянного солдатика — на фуражку.
— Не одному десятку пациентов становилось легче среди наших сосен, — наконец сказала она. Они остановились передохнуть возле открытого окна, через которое проникал робкий вечерний холодок. Москитная сетка трепетала, как крылышки пойманного мотылька. Было уже темно. Юрий подумал, что для начала октября сегодня просто прекрасная погода. — Я читала отчёты. Знаете, иногда я не могу заснуть и, глядя в потолок, лежу и думаю: «Вот оно, самое время, чтобы подняться в музей и покопаться в его шкафах среди старых медицинских журналов». Раздражительные слезали со своих боевых коней, чем больше времени они здесь проводили, тем больше любили нюхать цветы, вместо того чтобы ругаться и бросаться на кого-нибудь с кулаками. Страдающие затяжными депрессиями обретали волю к жизни. Закрывшие себя на замок подбирали к себе ключ и робко-робко, но выглядывали наружу. Почему все они ехали именно сюда? Не знаю. В отчётах и журналах там, наверху, об этом написано очень немного, но у меня сложилось впечатление, что человек, которому суждено было сюда приехать, так или иначе узнавал о «Зелёном ключе». Мистика, скажете вы? Возможно. Самое удивительное даже не это. Самое удивительное — что этот человек находил в себе силы, решимость и достаточно веры, чтобы собрать чемоданы. Вы оба образованные, неглупые люди, и должны знать, как трудно заставить себя что-то делать в такой период жизни. Суметь воткнуть, так сказать, шило в стремительно каменеющую задницу. Как будто, знаете, «Зелёный ключ» или Кунгельв давал им сил взаймы.