— Чипса, это правда ты?
Старуха ждала. Попугай тоже. Алёна опустилась на корточки. Сложно сказать, насколько это животное вписывалось в картину мира, которую нарисовала для себя девушка. Валентин писал, что похоронил её в картонной коробке из-под консервированных томатов… Оглядевшись, девушка нашла её в числе нескольких других коробок, задвинутых за шкаф.
— Мы не знакомы, — сказала она птице. — Но я знала твоего хозяина.
Попугай повернул голову. Выглядел он неважно.
— В городе есть ветеринары?
— Да кто ж их знает? — подала голос старуха. — Даже если есть, разве видали они подобное чучело? Скажут: «Это не птица, а демон», и будут правы. Иногда он болтает что-то таким бесовским голосом, и тогда я бегу со всех своих костлявых ног отсюда подальше.
— Можно, я заберу её с собой?
Алёна думала, что старуха сразу согласится, но она задумалась:
— А вдруг вернётся этот мальчик? Вдруг он постучится ко мне и спросит: «Ты кормила моего попугая, как я просил?», и что я на это скажу? Что отдала назойливой девке, которая сегодня есть, а завтра — исчезла без следа?
— Я не исчезну. Я живу здесь, в гостинице. Оставлю вам телефон. Позвоните и спросите Алёну Хорь. Поверьте, если Валентин появится, я примчусь сюда сразу же, не успеете опомниться.
— Милая моя. Я прекрасно знаю, как ненадёжны человеческие судьбы. Они как цветы в хрупких вазах — чуть подует ветер, и вот лежит уже груда осколков. А цветок улетел и не сказал куда, и вернётся ли когда-нибудь, — старуха смотрела снизу вверх в глаза женщине, облизывая белесым языком уголок рта. — Твои планы остаться или уйти — не более чем эта ваза.
Алёна не на шутку разозлилась:
— В таком случае вам можно не опасаться, что мой друг внезапно объявится. Он ведь тоже был приезжим. Может, его уже нет в живых?
Старуха молчала так долго, что солнце успело закрыть облако.
— Забирай, — сказала она наконец. — Забирай и уходи. Моя вахта закончилась.
Она пошла по коридору к выходу, и Алёна поспешила следом, неся клетку за приделанное сверху кольцо. Попугай расправил крылья, пытаясь удержаться на жёрдочке, мусор посыпался на пол, отмечая их путь, как цепочка следов отмечает путь пилигрима в пустыне. Лампочка моргнула над головами. Перед тем как покинуть квартиру, Алёна заглянула в ванную, увидела белеющую в полутьме раковину, трубы, все в ржавых подтёках, и, ощутив приступ тошноты, бежала оттуда, словно побросавшие вилы восставшие крестьяне перед многочисленной армией.
Сын старухи выглядывал наружу через приоткрытую дверь своей квартиры. Он увидел бабку, медленно запирающую дверь квартиры напротив, увидел Алёну, держащую перед собой клетку с попугаем, и плотнее укутался в покрывало теней.
— Птичка ушла, — пробормотал он. — Птичка ушла… но она вернётся. Мы будем ждать, и она прилетит домой.
3
Где-то ругались. Сначала это был просто разговор на повышенных тонах, мужской голос звучал увещевающе, женский — словно рёв воды в трубах. «Вот теперь здесь всё как в обычных гостиницах», — хотел сказать Юрий. Когда-то в юности, ещё до того как он занял спокойное, тёплое, несмотря на довольно низкие зарплаты, местечко преподавателя, он основательно поколесил по стране, работая страховым специалистом. Компания снимала ему комнаты в самых дешёвых отелях, в старых советских зданиях, нередко переоборудованных из общежитий. Продавленные кресла в фойе, через дорогу столовка, на углу — рюмочная, под окнами по ночам поют песни пьяные подростки. Он засыпал под шарканье по коридору, под чей-то плачь и неверный топот по лестнице, будто там поднималось странное трёхногое существо. Эта ругань, звучащая до ужаса обыденно, всколыхнула в нём воспоминания, заставила неприятно заёрзать в кресле. Учитель стал думать об их с Алёной отношениях, похожих на яхту, дрейфующую жарким полднем в ожидании бриза. И всё бы ничего, но только минувшей ночью налетел шторм, который оставил от парусов одни лохмотья.
Нужно было бы извиниться…
Да нихрена! Она сбежала, пока я спал. Куда? Куда — ясно. Только тот факт, что голова ещё порядочно кружилась, пригвоздил задницу к обивке дивана, вынудив бросить ключи от машины обратно на стол возле двери.
Юра злился, так, как не злился ещё никогда. Разорвал на клочки пачку вишнёвых «Кисс» с оставшимися сигаретами и разбросал по дивану. Достал их холодильника бутылку пива и пил прямо из горла, поглядывая на дверь — пусть первое, что она увидит, когда войдёт, будет то, как двигается его кадык. Но первую бутылку он допил прежде, чем она пришла. И вторую тоже. Повторить, против обыкновения, не хотелось. Он сидел с пустотой внутри и распухшим животом, положив очки на колени и потирая глаза. Алёна зашла, тихо разувшись, сняв и перебросив через руку пальто, поставила на стол клетку с птицей, дорогой трофей, который непутёвый отец семейства привёз в подарок своим дочерям. Упала в кресло. Повисла гнетущая тишина. Многое нужно было сказать, но никто не торопился быть первым.
Потом возник этот шум. Точнее, возник-то он давно, но по-настоящему действовать на нервы начал только сейчас.
— Это Марина, — сказала Алёна. — Марина и Слава. Они…
Ого, у наших голубков тоже есть проблемы, — подумал Юра, вдруг успокоившись. Одна из бутылок, стоящих возле его ног, упала, и он принялся катать её по полу босой ступнёй. — Что ж, нужно привыкнуть. Возможно, это покажется сухой, высокопарной истиной, озвученной уже тысячи раз, но семейная жизнь без драм невозможна. Чувство, когда партнёра хочется задушить на месте, в сотни раз сильнее любви, это как вспышка фотокамеры рядом с ровным, мягким сиянием звёзд. Благодаря этой вспышке, этому прыжку в бездну, чувствуешь себя человеком, а не просто персонажем старой, забытой всеми поэмы.
Юрий не планировал весь день сидеть как истукан, он намеривался что-то делать. Раздуть огонь, как спели бы в старой песне. Сказать что-то резкое. У неё, конечно, уже готов цементный раствор и рыжие кирпичи, Алёна примется за работу по возведению стены сразу, как он откроет рот, но Хорь пообещал себе: он будет быстрее, напористее, он превратит свой язык в таран, который не оставит от её баррикад камня на камне.
Крики вдруг усилились, переместившись в коридор. Хлопнула дверь, да так, что со стола с мягким стуком свалился рулон салфеток. Женский голос дребезжал как старая пила. «Я никогда не просила тебя…», — вот что расслышал Юра. Потом всё слилось в неразборчивый шум; раздался такой грохот, что они подпрыгнули на месте. Молодой учитель почувствовал, что внутри него что-то разбилось. Склянка с водой, да. Она затушила огонь — до поры до времени.
Хватаясь друг за друга, они выскочили в коридор, пропустив нескольких человек из фойе, также спешащих на звук. Среди них была Саша. В правой её руке дымился утюг, провод которого был переброшен через шею. Обернувшись, в конце коридора Юра увидел стоящие в ряд кружки с кофе, разложенную на гладильной доске одежду, а ещё — тазик воды и электробритву. Всё вместе это напоминало страшилку, в которой обитатели небольшого городка внезапно исчезают, оставляя после себя недоеденный обед и включенные бытовые приборы. Как по хлопку в ладоши.
Возле лестницы собралась толпа. Все были необычно тихими. Супруги тянули шеи.
— Пропустите-ка.
Грузный мужчина лет пятидесяти раздвинул перед собой онемевших постояльцев. Юрий несколько раз видел его в коридоре, и один раз — курящим возле входа в отель. «Не найдётся ли у вас тридцати рублей?» — спросил он тогда, оценивающе взглянув на Хоря, и тот, подивившись несоответствию импозантности лица мужчины и вопроса, отдал ему целых пятьдесят.
Взяв за плечи, словно игрушечного солдатика, здоровяк отодвинул Славу, пробурчав: «Не нужно тебе туда смотреть», спустился по лестнице. Несмотря на внушительные габариты, шаги его были мягкими, как у кошки, ступени, которые скрипели под ногами почти у каждого, не издали ни звука, будто обрели вторую молодость. Мужчина опустился на корточки возле тела; толпа, слегка осмелев, подалась вперёд, и супруги наконец увидели, что падение с лестницы не кончилось для Марины ничем хорошим. По короткому взгляду, которым мужчина удостоил зрителей, Юрий понял: он знал с самого начала. Знал, что её уже не спасти.
— Вызовите скорую, — сказал Слава не своим, хриплым голосом. Как от взрыва петарды посреди церковной службы, от него шарахнулись все, включая Алёнку. Юра не шевелился; он как зачарованный смотрел на распростёртое внизу тело. Шикарные чёрные волосы разметались, укрывая лицо и шею, простое белое платье выглядело сугробом, из которого торчали ноги, обутые в синие туфли на низком каблуке. Одна туфля почти слетела и болталась исключительно на большом пальце.
— Прости, сынок, — покачал головой мужчина. Он был в старом пиджаке и просаленной жёлтой рубашке — словно сошёл с экранов телевизоров, прямиком из американских фильмов пятидесятых. Юрий назвал его про себя «мистер Бабочка», за несуразную синюю бабочку, которая таилась в загибах воротника. — Никакая скорая ей уже не поможет. Хотя, конечно, вызвать нужно. Для порядка.
Он обвёл глазами присутствующих.
— Что здесь произошло?
— Она шевелится, — сказала Саша, проигнорировав вопрос. Было заметно, что, несмотря на всю кошмарность произошедшего, ей хотелось вернуть себе роль первой скрипки. — Я видела, она только что пошевелилась.
Глаза мужчины на миг вернулись к распростёртому у его ног телу и задержались там ровно настолько, чтобы ещё раз удостовериться в том, во что многие пока ещё отказывались поверить.
— Такое бывает, — сказал он со вздохом, слегка рассеянно потирая лысину между двух островов тонких серых волос. — Электрохимические процессы не сразу прекращаются даже со смертью мозга. Это может давать побочные эффекты в виде сокращения мышц. Никакой мистики.
— О, господи… — Саша прикрыла пухлый рот рукой.
Мужчина молчал, не торопясь повторить свой вопрос, но подразумевая его; Слава уткнулся головой в стену. Картина над его головой, изображающая залитые солнцем поля (Юра предполагал, что для местных жителей такой пейзаж сродни фотосъёмке с Марса), накренилась. Собравшиеся заговорили все разом, и замолкли, будто выключили звук, когда снизу прибежал Пётр Петрович. За телефоном в его руках тянулся провод. Он кому-то звонил, прижимая трубку плечом к уху. Лицо его ничего не выражало, а глаза ощупывали бездыханное тело с внимательностью, с которой он, возможно, рассматривал строчки в своём монументальном журнале.
Только теперь у кого-то проклюнулся голос. Заговорила одна из щуплых, бледных женщин, тех, что любят гулять в саду за зданием бывшей лечебницы и проводят там почти весь световой день, отлучаясь только на обед, да ещё когда портится погода. Кажется, её звали Ритой.
— Он толкнул её, — сказала она, перебирая край своего простого платья в крупный белый горошек. — Я была здесь, я видела…
Слава что-то неразборчиво промычал. Шея его стремительно бледнела. Испугавшись, как бы бедняга не хлопнулся в обморок, Юра подошёл к нему поближе.
Саша спустилась по лестнице вниз. Вместе с Петром Петровичем, который оставил телефонный аппарат прямо на ступеньке (из снятой трубки доносились короткие гудки), они перевернули Марину на спину, так, что стало видно вздувшиеся на шее синяки. Голова была смещена к одному плечу, глаза приоткрыты, под веками полоски белков. Саша осторожно поддерживала голову. Было видно, как ей непросто. «Такая хорошая девочка, — повторяла она — Такая хорошая девочка. Мы все её любили». Юрий со всей ясностью для себя понял, что ещё немного, и она обнаружит в себе не только растерянность. Она обнаружит в себе гнев. Её мягкие руки превратятся в молоты, и тогда Славе не поздоровится.
— Скоро здесь будут медики… и полиция, — сказал Пётр Петрович, обращаясь к Славе. — Я рекомендую вам никуда не отлучаться.
Мужчина кивнул. Кожа на его щеках и шее натянулась и мерцала нездоровым блеском, словно натёртая воском. Вокруг кружились мошки; они танцевали в лучах света над лицом Марины, над её открытым ртом. Юрий понял откуда они взялись лишь спустя десять минут, когда во главе с Петром Петровичем все спустились в фойе, и мистер Бабочка рассеянно выложил из карманов на подлокотники кресла, где он устроился, несколько яблочных огрызков.
Рита продолжала:
— Они ругались, а я просто шла мимо. Он едва не пришиб меня дверью. Я стояла вон там, а они всё ругались. И когда он толкнул её, я не смогла ничего сделать.
Она посмотрела на свои ладони, на грязные заскорузлые ногти.
— Мои руки уже не такие, как двадцать лет назад. Как бы я смогла ему помешать? Но Господь всё видит. Господь всё видит и прощает грехи только тем, кто искренне раскаивается.
— О чём они говорили? — спросил мистер Бабочка. Теперь он стоял возле перил лестницы, крутя в руках ключ от номера. На указательном пальце правой руки был крупный перстень с чёрным камнем, показавшийся Юрию редкостной безвкусицей.
Рита открыла рот чтобы ответить — подбородок её поднялся, глаза раскрылись широко-широко, даже морщины разгладились (вот, что значит быть кому-то нужным — подумала Алёна), — когда в разговор вклинился сам Слава.
— Я не убивал её, — сказал он.
— Лжёшь, — каркнула женщина, взбешённая тем, что он попытался сорвать её звёздный час. Платье натянулось на плоской, высохшей груди, когда она сделала вдох, прежде чем продолжить. — Я видела…
Но Слава её не замечал, он отступил назад и прильнул к стене спиной.
— Мы ссорились, да, — сказал он, глядя поверх голов. Алёна, как и многие собравшиеся здесь женщины, ожидала, что он пойдёт вниз, к Марине. Сядет прямо на пол, на бурую ковровую дорожку, что стелилась по лестнице, положит на колени голову несчастной и будет её качать, как ребёнка. Ничего подобного не произошло. Взгляд Славы был направлен вверх, будто он надеялся что-то прочитать в тёмных пятнах на побелке. Юрий понимал, в чём дело. Такой же точно взгляд был у Пашки. — Она хотела уехать. Не знаю, что на неё нашло, но она вдруг заявила, что мне нужно вернуться к жене и ребёнку. Я пытался объяснить, что у нас с женой не осталось ничего общего. Я бы забрал дочь к себе. Да, она жила бы с нами здесь и была бы счастлива. Но Марина… Марина не хотела больше тратить на меня время, она хотела уехать. Выйти на трассу, поймать машину. Разве она не понимала, что разбивает мне сердце? Я знал, что это не может продолжаться вечно. Всё было уж слишком хорошо. Но почему прямо сейчас?
— Это твоих рук дело? — очень тихо спросил мистер Бабочка.
Слава вздрогнул, посмотрел на него. Продолжил:
— В Марину как бес вселился. Он сказал ей: «Беги», и она побежала. Я не толкал её, клянусь жизнью собственной дочери! Я только выскочил следом, хотел переубедить как-то, успокоить, и… увидел, как её каблук соскользнул с верхней ступеньки. Я не успел ничего сделать, понимаете? Не успел её спасти.
Он подался вперёд, заглянув прямо в глаза этой старой женщине, Рите; она вздрогнула, как от пощёчины.
— Я бы ни за что не толкнул её, ты, тупая сука, — в устах Славы эти слова звучали мягко, с почти отеческой заботой. — Она была всей моей жизнью… Я только теперь начинал жить — впервые с того момента, когда сломал ногу и не пошёл на открытие парка аттракционов на Чистых Прудах, где были все мои друзья. Впервые с того лета, когда отец с матерью сказали, что мне нужно устроиться на какую-нибудь работу вместо того, чтобы целыми днями протирать штаны в лесу за городом, кататься на лодке и жечь костры. Как будто вся моя жизнь была затянувшимся, тяжёлым сном во время болезни, а сейчас наступило пробуждение. И если ты насмотрелась по телевизору сериалов, это не значит, что в жизни всё происходит точно так же. Если ты вообразила себе, что я мог бы толкнуть любимую с лестницы вот этими вот руками, которыми я дотрагивался до её лица, кормил с ложки мороженым и помогал укладывать волосы, ты — настоящее чудовище.
Рита не могла выдавить из себя и слова. Нижняя губа её треснула от какого-то внутреннего напряжения, кровь редкими каплями падала на платье и моментально впитывалась, оставляя на крупных белых горошинах бурые пятна.
— Что конкретно вы видели? — спросил у неё мистер Бабочка.
— Как она выбежала, а потом он… — слабым голосом сказала женщина. — Я видела его сзади, его спина мне всё загородила. А затем она вскрикнула и кубарем полетела по лестнице вниз.
— То есть вы не видели, как он толкнул её?
Женщина молчала. Её щуплые ноги в сандалиях нервно наступали друг на друга, словно хотели таким образом вознести хозяйку к потолку, вернуть ей роль обвиняющей гарпии, что парит над головами, намечая себе жертву. Но это было уже невозможно.
Полиция приехала тихо, без сирен и мигалок. С ними явился доктор, пожилой господин в длинном чёрном плаще. Они с Петром Петровичем обменялись рукопожатиями (доктору хватило одного взгляда, чтобы понять, что можно уже никуда не спешить), после чего он, поставив у ног старомодный кожаный саквояж, приступил к осмотру.