— Это женщина с фотографии?
— Не перебивай. Да, это она. Когда она исчезла, мой друг не стал, фигурально выражаясь, включать сирены. Он отпустил её. Женился ещё раз, обзавёлся сыном, который умер в возрасте двух лет, вновь развёлся. Не знаю, забыл он её или нет — наверное, не до конца, так как эта фотокарточка пролежала у него с момента их расставания, — когда спустя двадцать восемь лет она вновь возникла на его пороге.
Виль Сергеевич помолчал, глядя как сквозняк, врывающийся в приоткрытое окно и утекающий в дверь, колышет многочисленные драпировки (складывалось впечатление, что там, везде вокруг, прячутся люди, репетируя театральную постановку; но время завтрака давно уже прошло, и кафе, за исключением их двоих, было пусто). Потом подался вперёд и вновь развернул фотокарточку лицом к Юре.
— Он сказал, что она не изменилась внешне. Совсем. Возможно, это просто старческая ностальгия по былым временам, но ум моего друга был очень хваток. Бриллиантовый ум. Излишняя требовательность его, может, и дала слабину, но в общем и целом он был ещё крепок. «Она могла быть её дочерью, — так он говорил, — но это действительно была она, моя бывшая супруга». Эта фотография была сделана, когда они были ещё женаты. Здесь ей тридцать восемь. Сейчас, должно быть, семьдесят-семьдесят один.
— Загадка как раз в вашем стиле, — сказал Юра.
— Не паясничай, молодой человек. К загадке я ещё не приступал, — глаза детектива стали жёсткими, блестящими, как две монетки. Эти глаза — взгляд хорька, готового вцепиться в жертву и не отпускать, — мгновенно стёрли улыбку с лица Юры. — Она провела у моего друга всего несколько часов, отказавшись от предложения остаться ночевать, потом растворилась в сумерках, будто её и не было. Но мой друг утверждал что была. Весь день она изучала его, как зонд изучает поверхность планеты, к которой добирался долгие световые годы. Пристально, не пропуская ни одной детали. Все его вопросы отскакивали, как горох от стенки. Она так и не призналась ни зачем приехала, ни где была всё это время, ни как ей удалось обмануть годы. Уж не изобрела ли она машину времени? Перед тем как уехать, она изрекла страшное пророчество: «Ты умираешь. Тебе осталось полгода, двадцатого августа тебя не станет. У тебя хорошее сердце, но кислорода, который требуется твоему миокарду, скоро будет не хватать. Почувствуешь это не сразу. Примерно сорок три минуты тебя будет мучать ноющая боль в груди, не дающая даже нормально вдохнуть, но к тому времени как приедет скорая помощь, тебя уже не будет в живых. Я не предлагаю тебе обследоваться: сейчас обследование вряд ли что-то покажет, а лечение не даст результата. Но есть ещё время, чтобы спастись. Тебе нужно бросить всё и ехать со мной — прямо сейчас. Дела можешь передать позже, по телефону или в письме».
— Он не поехал?
— Конечно же, нет. Он был большим упрямцем, Моше, и с годами это свойство его характера, как и все негативные проявления у всех на свете людей, только прогрессировало. Но она… наверное, подозревала, что он не согласится. Ведьма она, как утверждал старый прохиндей, или нет — она знала всё с самого начала. Так или иначе, позже Моше обнаружил послание. Оно гласило: «188961, ищи меня в луже». Вот, — для наглядности Виль взял салфетку и, достав из внутреннего кармана карандаш, написал сообщение на ней. — Она раздобыла где-то нож и накарябала его прямо на столешнице в кабинете. Моше, когда показывал, буквально кипел от злости. Это был раритетный стол времён зарождения Антанты, привезённый им из поездки в Париж. Из морёного дуба, покрытый лаком, который, как оказалось, очень легко царапается. Да, мой дорогой Моше был слишком важной птицей для магнитиков.
— А цифры…
— Почтовый индекс Кунгельва. Её визит так потряс моего приятеля, что он позвонил мне. Надо сказать, что я тогда был занят делом этого паренька, Коловрата, поэтому не придал просьбе Моше такого значения. И зря. Он умер ровно в назначенный день, я узнал об этом только осенью, когда вернулся в город и, проходя мимо «Вещей памяти», увидел, что лавка закрыта «в связи со смертью владельца». Моя вина. Я один знал все обстоятельства визита этой дамы и не удосужился даже позвонить в указанный день, чтобы удостовериться, что с Моше всё в порядке. После этого я дал себе зарок, что отыщу эту женщину. И вот я здесь.
Какое-то время сидели в молчании. Юрий почувствовал на сердце холодные пальцы беспричинного, не вполне оформившегося страха. Это третий здесь человек, считая Славу и Марину, который рассказал ему свою историю — и она оказалась не менее бредовой, чем история про запертого в своей квартире Валентина. Велика ли вероятность, что двое людей, прибывших в этот город под очень сомнительными поводами, сойдутся за этим круглым столом?
— И что там насчёт лужи? — спросил он, попытавшись улыбнуться. Получилось не очень.
Виль Сергеевич забрал у Юрия деньги, отнёс их на стойку, подсунув под пепельницу. Кивнул мальчишке-поварёнку, который расставлял в холодильнике десерты, и вернулся к столу. Облокотившись на него (Юра увидел, что локти пиджака детектива протёрты и аккуратно заштопаны), негромко сказал:
— Ещё одна загадка во всей этой истории. Загадка, которая мне пока не по силам. Мне здесь понадобятся свежие мозги, мальчик. Честно признаюсь, я зашёл в тупик.
Юрий раздумывал всего несколько секунд. В детстве он всегда мечтал стать детективом, что раскрывает убийства с той же лёгкостью, как лузгает семечки. В юном возрасте он зачитывался книгами Джеймса Хедли Чейза, представляя себя юным помощником одного из его многочисленных героев, всегда потных и пахнущих табаком. Что ж, мечты сбываются, пусть и с некоторым запозданием. Юнец, которым он был, живо сопереживал бы Вилю Сергеевичу в его злоключениях. Ты сильно вымахал с тех пор, а мозгов, похоже, не прибавилось, — напомнил себе Юрий, — но к чёрту здравый смысл. Здравый смысл остался лежать на подоконнике в их квартире, возле фиолетовой косметички, в которой Алёна хранила свои многочисленные зеркальца и катушки с нитками.
— Сделаю всё, что в моих силах, — сказал он.
— Правда? — Виль Сергеевич будто не ожидал такой реакции.
Юре вдруг пришла в голову мысль: наверное, если бы он рассказал их с Алёной историю, она не была бы отброшена как нечто невероятное в своей глупости и нелогичности. Но всему своё время.
Он пожал плечами.
— Конечно. Почему нет? И моя жена с радостью вам поможет.
— Отрадно это слышать, — мистер Бабочка прокашлялся. — Пойдём-ка, покурим. Есть сигаретка?
Юра вспомнил, что видел в продаже у портье какие-то папиросы.
— Я вас угощу.
— Конечно угостишь. Иначе я тебя уволю.
Блог на livejournal.com. 28 апреля, 05:01. Кажется, что-то сдвинулось с места.
…Мой редут больше небезопасен. Зайдя туда сегодня с блюдом, полным варёной картошки, я увидел мёртвого человека. Это мужчина довольно крупного телосложения, одет в рубашку и коричневые брюки, выглядящие совершенно старомодно. Галстука не было, рубашка застёгнута небрежно, так, что я мог видеть зеленовато-серую плоть его живота. Он был мёртв, это так же точно как то, что снаружи сегодня продолжается вереница пасмурных дней и вся квартира погрузилась в сумрак — даже с включенным светом.
Когда я вошёл, мужчина сидел в кресле. На какой-то миг время словно обернуло вокруг меня свой хвост, отправив на десятки тысяч лет в прошлое. Я увидел тронный зал египетского тирана, прошитый, как нитками, вкрадчивыми тенями, и спины склонившихся в глубоких поклонах подданных. Кресло снова на возвышении, все книги, которые я вытащил из-под его ножек и вынес в своё время на помойку — вид этого импровизированного трона навевал смутные неприятные ассоциации — вернулись на место. Мои пальцы ослабли и тарелка разлетелась на осколки. Голова незнакомца свёрнута набок, будто ему очень хотелось заглянуть за угол. Руки свободно лежали на подлокотниках. Торчащие из манжет рубашки пальцы напоминали основательно пожёванные собаками куски мяса.
Но самым ужасным было его лицо и язык, свисающий на плечо. По белой рубахе и серым щекам мельтешили тени, будто кто-то (я сразу подумал о девочках и их тайном увлечении рисованием) брызгал в него чёрной краской. Глаза заменили белыми нафталиновыми шариками, а зубы измазали чем-то влажным и блестящим.
Он был мёртв, но… в то же время парадоксальным образом жив. Его тело вздрагивало, как под ударами электрического тока. Обуви не было, но были чёрные носки, сползшие до лодыжек, они болтались, словно щупальца выброшенного на берег и протухшего кальмара. Голые ноги между резинкой носков и краем брюк выглядели крайне жалко; они могли принадлежать старику или женщине, но никак не мужчине такой комплекции. Волосы в белой пыли — это могла быть как седина, так и извёстка или перхоть. Мне показалось, что он потянулся ко мне через комнату. Начитавшись готических историй, я было подумал, что он хочет что-то сказать, сообщить СТРАШНУЮ ТАЙНУ СВОЕЙ СМЕРТИ, и даже подался навстречу, но вдруг почувствовал, что не могу дышать. Воздух отныне требовалось грызть зубами. Стискивая руками, скребя горло, я с каким-то отстранённым вниманием отметил, что тени, что беспрестанно скользили по лицу и одежде мужчины, принадлежали невидимым мухам. Когда какая-то из них садилась на фарфоровую, почти прозрачную щёку, можно было различить крылышки и лапки. Они залетали в его рот, выползали из носа, бесшумно, как облака.
У меня начало темнеть в глазах. Я никогда не ходил в бассейн, не любил плавать и нырять. Как может воздух меня сторониться? Я ведь так его люблю, пусть и не подозревал об этом… до этого часа…
Я шарахнулся назад, запнувшись о ножку стула, упал. Огромным неуклюжим крабом попытался уползти в коридор, но не сумел преодолеть порог, который возвышался надо мной, как великая китайская стена. Закричал. Звук собственного голоса испугал меня до полусмерти. Волны его раскатывались по квартире, не встречая сопротивления. За закрытой дверью ванной комнаты тихо охнула раковина. Покосившиеся картинки в комнате девочек покосились ещё больше. Западающая клавиша «Р» в клавиатуре моего компьютера с щелчком встала на место. Я поднял глаза. Квартира вновь превратилась в покрытый мхом холм, молчаливый и мёртвый от высосавших все соки зарослей крапивы на макушке.
Призрак исчез. Всё как раньше. Только кресло по-прежнему было троном; тень от его спинки, неожиданно чёткая, несмотря на рассеянный свет, похожа на лезвие гильотины, приближающейся к моей шее.
Я узнал! Ни одной фотографии с его участием не обходилось без тёплой улыбки, проблёскивающей сквозь щетину. Это он в шляпе, пальто и с портфелем спешил на поезд. Он позировал с двумя своими детьми (третья малышка, должно быть, была на подходе): старшую он непринуждённо держал одной рукой, похожей на ковш экскаватора (никаких синюшных вен, только прозрачно-голубые, словно полноводные реки), а ту, что помладше, усадил себе на шею. Это он был той крышей, что опекала и поддерживала здесь жизнь, и с его исчезновением одного дождика было достаточно, чтобы превратить всё семейство в сообщество мокрых кошек, а в дальнейшем — кошек-призраков…
4
На улице, словно большая гусеница, ползущая по проезжей части и пригибающая своим волосяным покровом к земле кусты и деревья, свирепствовал ветер. Мистер Бабочка удостоил озабоченным взглядом флигель на крыше противоположного дома, который вращался из стороны в сторону. При каждом порыве голуби срывались с крыш и, описав круг, садились обратно. Прохожие спешили по своим делам, уставив глаза в землю, к обуви их прилипла ржавая листва, будто каждый успел с утра отслужить положенный ему час на городском кладбище.
Прикурив, Виль Сергеевич сказал:
— Единственная на весь город лужа, которую я нашёл, находится между Воробьиной и улицей Королей, во дворе дома номер шестнадцать — по Воробьиной. Говорят, даже в самое жаркое лето она не пересыхает полностью. Это и правда очень… впечатляющая лужа. Когда-то там провалился асфальт, и с тех пор, как часто бывает, её скорее перестали замечать, чем добились от городских властей какой бы то ни было реакции. Приблизительно два метра в диаметре, а насколько глубиной, этого сам чёрт не ведает, — мужчина зажал сигарету в зубах и растопырил руки. — Кто-то, похоже, утопил там не одно ведро щебёнки. Вижу по глазам: хочешь спросить, действительно ли я верю, что между этой шикарной женщиной и грязным рассадником комаров есть связь? Да, верю. Это ключ, что она сама дала нам в руки. Нужно только знать, куда его вставить и в какую сторону повернуть. Слушай, я не одержимый, ничего такого, я просто верю, что если бы люди уделяли чуточку больше внимания мелочам и версиям, которые зачастую сходу отметают, у нас было бы куда больше ответов на вечные вопросы. Глянь сюда.
Из внутреннего кармана, оттуда же, откуда он доставал фотокарточку женщины, на этот раз появилась стопка фотографий, сделанных на старый цветной «Полароид», одну из тех моделей, которая сама печатает снимки. На них действительно была лужа — ровно такая, какой её описывал старый детектив. В разных ракурсах. Особое внимание уделено отражению пасмурного неба, которое походило на масляное пятно на старых брюках; а также парящей высоко вверху кроне тонконогой сосны — она была похожа на аиста. Запечатлены даже робкие граффити, исполненные местными подростками на стенах окрестных домов.
— Есть идеи?
Виль Сергеевич выжидательно смотрел на Юру. Молодой человек тасовал снимки как колоду карт, потом вернул их владельцу.
— По поводу фотографий — нет. Эта лужа ничем не отличается от любой другой. А что насчёт озера? Знаете, у мальчишек, с которыми я работаю, есть много сленговых словечек. Дай им волю, они назовут «своим в доску пацаном» даже Иисуса Христа.
Виль Сергеевич скорчил рожу и быстро огляделся по сторонам.
— Эту версию я тоже проработал. В первую очередь. У местных… скажем так, очень меняется к тебе отношение, когда ты называешь лужей их повод для гордости. Но, тем не менее, я проверил. Нашёл рыбака, который согласился покатать меня на лодке, — он усмехнулся, но почти сразу посерьёзнел: — Это озеро производит впечатление бездонного. Даже местные не знают, какое оно в самой глубокой точке. Не думаю, что там что-то есть. Стоит ли говорить, что в округе никто о нашей красавице слыхом не слыхивал… Добрый день. Как ваше самочувствие после… э… недавних прискорбных событий?
Юра обернулся и увидел жену, словно в нерешительности стоящую в дверях. Изнутри крикнули, чтобы не пускали холод, и она, сделав шаг вперёд, позволила двери закрыться. Потом подошла к сидящим за столом мужчинам. На вопрос Виля девушка с улыбкой покачала головой.
— Бывало и получше.
На ней джинсы и тонкий свитер — одежда, едва ли подходящая для капризного октября с его частыми сменами погоды.
Виль Сергеевич пошаркал ногой.
— Вряд ли вам помогут мои рассуждения на тему того, как устроена жизнь. Мы живём в эпоху мира и благополучия, но не каждый мир обходится без грохота орудий и кровопролитных событий. Так же как не каждый, с кем ты едешь по утрам в лифте, благополучен.
— Ничего, — сказала она. — Всё нормально.
Юра в этом сомневался. Алёна была ребусом из безобидных картинок, за которыми угадывалось страшное слово. Наверное, настало время, когда каждому требуется побыть в своей скорлупе и хорошенько поразмыслить. Когда-то он этого боялся. Теперь думал, что, возможно, краткая передышка будет весьма кстати.
Юра потянулся к жене через пространство, разделяющее их руки, но в последний момент остановился. Она сделала вид, что ничего не заметила. Наверное, направляясь на крыльцо за глотком свежего воздуха, она не ожидала встретить здесь мужчин. Холод проник под одежду и заставил девушку опустить задранные рукава. Вместо того чтобы обнять, Юра потянулся и поправил ей воротник.
— Хочешь, расскажу тебе невероятную историю? — спросил он.
Виль Сергеевич покряхтел, но учитель выразительно позвенел мелочью в кармане, и престарелый детектив неохотно кивнул. Кратко, как мог, Юра пересказал жене то, что услышал получасом ранее, мельком упомянув о хобби детектива. «Я уже не в том возрасте, чтобы иметь хобби», — пробормотал он, но перебивать не стал. Алёна пришла к тому же выводу, как и Юра получасом ранее — мистеру Бабочке понравилась бы причина, которая привела их сюда, — но её обуревало совершенно другое чувство. Делиться с кем-либо историей о таинственном дневнике в интернете, впустить его в собственную одержимость… не то же самое, что полоснуть себе ножом по горлу, но близко к тому. Опасно близко. Впрочем, одержимость ли это, или судьба? Сейчас Алёне недоставало уверенности в этом вопросе. Был только один способ проверить. Вернуться и попробовать жить дальше, как ни в чём не бывало.