Погружённая в свои мысли, она спросила:
— Юр, как называлась та забегаловка, мимо которой мы проходили в самый первый день, помнишь? Перед тем как встретили тех подонков в клоунских костюмах? Ты ещё сказал, что вряд ли там можно рассчитывать на хороший гамбургер.
— Лу… — Юра поднял глаза и сквозь стёкла очков посмотрел на Виля Сергеевича. — «Лужа»… если мне не изменяет память.
— Барышня! — вскричал мистер Бабочка. Он протянул свои огромные лапы, цветом напоминающие спелый абрикос, взял в них руки Алёны и несколько раз встряхнул. — Что бы я без вас делал? Что бы мы с моим помощником без вас делали, кстати, ему не мешало бы поделать какие-нибудь упражнения на запоминание. Или попить таблеток. Она правда так называлась?
— Думаю, да.
— Прекрасно! — на одутловатом лице заиграл румянец. — Великолепно! Нам не стоит терять времени. Ты помнишь, где это? Отправляемся прямо сейчас.
Глазами Алёна показала, что хочет поговорить. Шутливо отпросившись у Виля Сергеевича, Хорь нырнул за супругой в парадную отеля, в узкое пространство между двумя дверьми, забитое садовыми инструментами и всяким хламом.
— Послушай… — Алёна повернулась к нему и, схватив за рукава пальто, просительно потянула их вниз. — Давай уедем. Прямо сегодня.
— Что я слышу? Ты готова собраться и уехать? Попугай поднял тебя на смех с твоими безумными теориями?
Юра с содроганием услышал в своём голосе что-то, похожее на злорадство. Он словно наблюдал за собой со стороны — так мальчишка, стоя у окна, наблюдает, как главный школьный хулиган покидает двор верхом на новеньком велосипеде его недруга.
Алёна опустила голову. От её волос пахло гостиничным мылом.
— Нет, попугай ничего не сказал. Я просто решила, что, наверное, всё это ни к чему хорошему не приведёт. Когда-то я думала, что не сумею выжить в мире без волшебства и тайн, загнусь, как бабочка, что выползла из кокона в момент первых заморозков… Но сейчас появилось новое странное чувство: некоторым тайнам лучше оставаться неразгаданными.
— Знаешь, что? — Юра старался говорить как можно мягче, но внутренне он горел. Пряжка ремня соскользнула с пояса брюк и впилась ему в живот, это выводило его из себя. — Не хочешь лучше прокатиться с нами? История этого сыщика не менее бредовая, чем та, что привела нас сюда, и только что она получила развитие. Я хочу посмотреть, чем всё закончится.
— Я тебя совсем не узнаю, — беспомощно сказала Алёна. — Ты же воплощение прагматичности. Рядом с тобой я всегда чувствовала, что обеими ногами стою на земле. А теперь… скажи, ты делаешь это назло мне?
— Назло? — это слово взорвалось на зубах Хоря как петарда. — Ты хочешь поговорить о моих чувствах? Что ж, слушай. Я сейчас словно читаю продолжение одного из любимых моих детективных романов. Лучше! Участвую в нём. Иногда я, фигурально выражаясь, оборачиваюсь и разглядываю свою жизнь как цепочку следов. Спрашиваю себя: «Что я буду рассказывать детям? Как в шутку называл своих учеников дуралеями, а они меня — дуралееводом? Как однажды полез с компанией в горы и сломал себе палец?» Просто цепочка следов на песке. А этот след… этот след уже тянет, если не на след на Марсе, то как минимум на след в джунглях какой-то экзотической страны.
— Я понимаю, — сказала Алёна, опустив глаза. Юра с трудом разобрал её голос сквозь шум вентиляционной системы. — Иди. Мне что-то нездоровится. Подожду в номере.
Юра повернулся и вышел. Виль Сергеевич курил, облокотившись на «Хёндай», по-прежнему единственный на парковке, и посматривал на часы. Было видно, что ему не терпится тронуться в путь. Юрий испугался, что ему придётся возвращаться следом за Алёной в номер за ключами от автомобиля, но они вдруг оказались в кармане. Он уставился на них как на мышиную отраву, которую кто-то насыпал ему в пальто.
«Эй, — спросил он себя. — Что я делаю неправильно? Ответ всё не принимается, дорогуша… раз-два, это не только слова».
Помнится, один третьеклассник, в классе у которого Юра замещал Юлию Сергеевну, научил его этой считалке. Они тогда совершенно не знали, чем заняться: по расписанию была математика, а доли и дроби даже для Юры были тёмным лесом. Поэтому они просто сидели и говорили, а впоследствии преподаватель долго размышлял на тему того, что дети этого возраста как дурные маяки среди скал, к которым заблудшие рыбацкие лодки и потерявшие курс корабли слетаются словно мухи на мёд. В трюмах хватает богатств — среди них человечность, честность, порядочность, — но всё это погружается на дно, когда просмоленное брюхо разбивается о рифы детского эгоцентризма.
Три, четыре — меня нету в этом мире. Пять, шесть, у меня для вас весть.
Дети — лоскуты первобытной тьмы, поверх которой родители, общество и школа пытаются пришить заплатки из весёленькой джинсовой ткани. И сейчас возникло чувство, что он, преодолев значительное расстояние по крутому склону горы к её вершине, совершенному, чистому, доброму разуму, сорвался и катится вниз, в свои юные года, поросшие жёстким кустарником, и дальше — туда, где тень от мрачных туч, завихряющихся вокруг вершины, закрывает все помыслы и стремления, кроме самых первобытных.
Семь, восемь, когда наступит осень, девять десять — вас всех повесят.
Блог на livejournal.com. 29 апреля, 01:14. Провожу исследования.
Человек в кресле появляется, когда я вхожу в комнату с тарелкой в руках. Не важно, полная она или пустая. Он исчезает, когда я падаю перед ним ниц. Скорее всего, слова или мысли не имеют значения: последний раз я мычал что-то совсем нечленораздельное. Значение имеет сама ПОЗА ПОКОРНОСТИ. За сегодняшний день я провёл четыре эксперимента, держа тарелку так и этак, переворачивая её дном вверх. Каждый раз он сидит в одной и той же позе. Каждый раз я чувствую недостаток воздуха. Это было бы похоже на заевшую в VHS-магнитофоне плёнку, которая вновь и вновь демонстрирует одну и ту же сцену, если бы не было так реально. В глазах не было и намёка на узнавание: в каждый мой новый приход он видел меня как в первый раз.
Но он вполне реален. Не призрак или что-то типа того, а настоящая, благоухающая мертвечиной туша. Я не хотел навлечь на себя его гнев, поэтому вместо ножа, как сначала собирался, швырнул в него банку с корвалолом из ящика с лекарствами в ванной. Она с тихим звоном отскочила от зубов сидящего в кресле мужчины и ухнула — клянусь, я и не думал, что так получится! — прямо в его нагрудный карман. Ноль реакции. Как обычно, коленопреклонная поза отправила его в небытие. Кто знает, где теперь лекарство? Иногда я вспоминаю об этой баночке с ностальгией. Принимает ли Елисей Геннадьевич таблетку, когда находит, что сердце его больше не колотится?
5
Хорь очнулся, когда вдавил педаль тормоза, чтобы пропустить на пешеходном переходе нескольких подростков. Возможно, излишне резко. В салоне стоял затхлый запах, того рода, что появляется в давно заброшенном доме. Юра опустил со своей стороны стекло. Детектива странный запах не смущал. Он изучал водителя круглыми совиными глазами.
— Оба моих брака были браками во всех смыслах этого слова, — сказал он. — И точно также я могу назвать бракованным время, которое за ними последовало. Первый раз я отходил почти два года, второй — всего несколько месяцев, но их тоже жалко. Ты особенно не теряйся. Помни, что всех, кто советует с головой уйти в работу, равно как и тех, кто советует пуститься во все тяжкие, нужно гнать в шею. Лучше всего помогает бросить всё, взять отпуск на несколько месяцев, снять со счёта всю наличность, оставить сотовый телефон дома и улететь туда, где ты никогда не был.
— Вы это к чему? — чуть резче, чем собирался, спросил Юра.
— К тому, что у вас двоих не всё гладко. Я не претендую на роль семейного психолога или адвоката по бракоразводным процессам, но по статистике, когда дело доходит до таких проблем, жить вместе вам осталось недолго, мои голубки.
— Оставьте свои измышления при себе, — сказал Хорь. — Я люблю её. И не позволю каким-то там недомолвкам разрушить наш брак.
Виль Сергеевич покачал головой. Куртка, наброшенная поверх неизменного пиджака, была расстёгнута, а руки спокойно лежали на животе.
— Боюсь, эти недомолвки далеки от каких-то там. Присмотрись к тому, что сейчас между вами происходит. Это не страсть, не уважение, не ровное и тёплое, как мамин пирог, чувство. Между вами проблема, которую следует решить. А решить её — я говорю это, глядя на тебя и видя, на что ты способен, а на что нет — вы сейчас не в состоянии.
Юра подумал, что проблема, о которой говорит этот доморощенный психотерапевт — фантом. Её просто не может существовать. Он любит Алёну, а она, убегая в своих мыслях и стремлениях далеко вперёд, тем не менее каждый раз оборачивается, чтобы подождать его.
— Давайте оставим эту тему, — попросил он, вытирая пот со лба. Ветер, что врывался в окно, был довольно холодным, но Юре всё равно не хватало воздуха.
Некоторое время ехали в молчании. Юрий думал, что придётся покупать новую карту, но дорога сама впряглась в их механическую самоходную телегу, чтобы довезти до нужного места. Перед каждым поворотом в голове включалась маленькая жужжащая машинка, которая стрелкой, похожей на стрелку электроприбора, показывала, в какую сторону следует включать поворотник.
— То есть ваш заказчик скончался? — спросил он между делом. Молчание тяготило — хотя престарелый сыщик, кажется, не испытывал никакого дискомфорта и спокойно пялился в окно. — И некому будет заплатить вам за работу?
Мистер Бабочка отмахнулся.
— Я продам материал в какую-нибудь газету. Знаете, как они обожают таинственные истории из маленьких городков? Те, в которых не фигурирует обкурившийся коноплёй наркоман, я имею ввиду… стой! Разве это не она? Это она, она!
Юра аккуратно припарковал машину возле выкрашенного в грязно-зелёный цвет одноэтажного каменного строения, зажатого между двумя жилыми домами. Когда-то здесь был и второй этаж, но теперь он сгорел, и из-под новой крыши вбок торчали гнилые чёрные зубья, как у одного из тех причудливых доисторических людей, которых одно время находили на Васюганских болотах. Уцелевшие помещения на первом этаже привели в порядок, заменили, где это особенно бросалось в глаза, подкоптившиеся стёкла и повесили неоновую вывеску, словно перекочевавшую прямиком из семидесятых: «Лужа. Бар только для своих».
Они находились в западной части города, и если посмотреть поверх крыш в ту сторону, где по вечерам поднимается вороний галдеж, можно увидеть иссиня-черную шапку хвойного леса. До него здесь, похоже, рукой подать, а где-то рядом раскинуло свои неподвижные, как кисель в стакане, воды озеро. Юра подумал, что детектив со своим неповторимым лицом актёра второго плана из малобюджетного фильма в стиле «нуар» пришёлся бы весьма к месту в заведении такого формата.
Виль Сергеевич вышел из машины и направился к дверям. На ступенях крыльца стояли пустые бутылки, коробка из-под консервов, заменяющая урну, заполнена бычками и серыми комками плевков. Фонарь, которому не повезло находиться в двух шагах от заведения, разбит и к тому же покорёжен, будто его, перепутав с пальмой, долго тряс орангутанг. В подворотне, сразу за углом, возле соседнего дома кто-то спал. Наружу торчали только ноги в сапогах, причём левый беспрестанно шевелился.
Юра подумал, не перепарковать ли машину подальше, лучше всего за пару кварталов отсюда, но Виль Сергеевич уже собирался исчезнуть внутри, и молодой учитель не мог позволить, чтобы после их с Алёнкой неоценимой помощи все мандарины с тарелки достались мистеру «истина где-то рядом». Воображение рисовало ему женщину в облегающем чёрном платье, с сияющими в свете дрянных ламп волосами, восседающую на крутящемся стуле у барной стойки. В высоком стакане у неё битое стекло, по краю — сахар и помада. В глазах завсегдатаев восхищение и гордость.
Выбравшись из машины и ощутив давление неподвижного, как гипсовая глыба, воздуха на кончике носа, Юра вспомнил серьёзный, немного сердитый взгляд Петра Петровича, когда тот доставал из-под лакированного стола пачку сигарет для продажи, а потом пересчитывал мятые бумажки, которые учитель выгрузил на лоток для монет.
— Сегодня все сидят дома, — сказал он, блеснув золотым зубом в глубине рта. — Наступает пора дождей. Вам бы уехать до того, как всё начнётся.
— После Питера нас сложно напугать какой-то водой с неба.
Костлявые пальцы разглаживали купюры. Где-то неподалёку в кране журчала вода. Рыжие кирпичи, которыми был отделан сводчатый потолок, влажно блестели, словно дождь грозил начаться прямо отсюда, из нитей кальянного и сигаретного дыма, заблудившихся в местной вентиляции.
— Это не просто вода с неба. Многое здесь меняется, когда идёт дождь, — метрдотель наклонился вперёд, сделав рукой суеверный знак, будто собирался перекреститься, но забыл, как это делается. — Старые божества оживают. Я-то знаю, у меня со вчерашнего дня ноет спина.
— Спасибо за предупреждение, — сказал Юра, прерывая хозяина отеля. Ему хотелось быстрей уйти.
Видно, он никак не может прийти в себя после двух смертей в своём отеле, — решил Хорь, вспоминая этот разговор, а потом эту мысль заглушила другая, более острая, более нервная: как в воду глядел старый. Будет дождь. И сильный.
Стрижи носились над самой головой, выхватывая из воздуха огромных сонных насекомых. Пустые пакеты и обрывки газет, повинуясь шёпоту ветра, ползли по проезжей части.
Словно в ответ на его мысли где-то вдали жалобно задрожали стёкла, и только потом, после того как их дребезжание стихло, послышалось низкое ворчание грома.
Блог на livejournal.com. 29 апреля, 22:00. Ольга.
…В спальне девочек под одной из кроватей я нашёл вырезанное ножом или лезвием имя: ОЛЬГА. Как призыв к оружию, как мольба, как надежда. Почувствовал, как ёкнуло сердце. До конца дня ходил как обухом ударенный…
Глава 9Если не случится чуда
1
Алёна всецело отдавала себе отчёт, что тогда, в коридоре, она едва не призналась. Остановило лишь одно: стойкое ощущение, что это не то место, где следует уходить в вираж в отношениях. Всего-то одно предложение, восемь слов, каждое из которых было так же трудно произнести, как построить из такого же количества кирпичей здание. «Прости меня, милый, я не могу иметь детей». Проблема в том, что их следовало сказать ещё лет пять назад. Принести этого неказистого птенца сразу, как он выпал из гнезда.
Каждый острый предмет желал ей зла. Это не эвфемизм — ручка, которой Юра делал пометки на карте, парочка столовых ножей (один точь-в-точь такой, каким Слава порезал себе руки), и даже маникюрные ножницы, каким-то образом сумевшие сбежать из косметички; все они нацелили свои хищные клювы в её живот.
Это жуткое ощущение появилось не сразу. Иной раз, сидя дома под настольной лампой среди раскиданной одежды, в которой она пришла с работы (как то: длинной юбки, серой блузки на лямках с жёлтым цветком на груди), в одном нижнем белье, Алёна думала: «Как долго я ещё смогу притворяться обычным человеком?» Так же как в детстве она чувствовала себя ангелом или тонкорукой феей со стрекозиными крыльями, сейчас её тело превращалось в тушку неведомого науке насекомого, большого неуклюжего жука в лучших традициях Франца Кафки. В этом не могло быть абсолютно ничего хорошего. Она была насекомым, которое не знает для чего предназначено. Собирать пыльцу? Этими неуклюжими многосуставчатыми конечностями, похожими на щётки для обуви? Летать? Вряд ли под жёсткими подкрылками прячется что-то, кроме серой мясистой спинки. Среди всего того, для чего не годилась новое тело, имелось ещё кое-что, что, быть может, не так расстраивало в сравнении со всем остальным, но именно оно было причиной этому тихому помешательству. Иметь детей? Как может родить это лоно, похожее на перезрелый червивый фрукт? Её органы не предназначены ни для зачатия, ни для вынашивания.
«Это врождённая патология, — вынес свой вердикт врач. — И её не исправить».
Он ещё долго рассказывал про дисфункцию яичников, про жидкости, что циркулируют не там и не в том количестве, в каком должны, но Алёна не слышала. Она даже не читала бумажку, которую он ей выдал. «МЕДИЦИНСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ» было написано в шапке, и за этим чудилась неотвратимость двух сближающихся звёзд. Вот ведь беда: все эти годы она даже не помышляла о детях. Детство, как считали её родители, должно было быть счастливым и беззаботным. Но большинство детей, которых она знала пока училась в школе и проводила время в детском саду, были крикливыми, жестокими обезьянами. В их мире главенствовала лишь сила, их мир подразумевал строгие рамки, в которые нужно вписаться — ещё строже, чем у взрослых, — а Алёна тогда ещё не научилась и не понимала, зачем нужно притворяться.