– Спасибо! – от души поблагодарил Торис. У него были интонации и повадки заправского обманщика, запах дорогого алкоголика и, судя по всему, слабый характер. Совершенно не подходящая кандидатура на роль Божественного! И все же ему выпала эта доля. Означает ли это, что его, как и Шабо, выбрали против воли? Но ведь не кто иной, как именно он, лживый сеньор Торис, выбрал Ришиного брата для заклания!..
Лживый сеньор Торис, меж тем, продолжал.
– Я хочу тебе рассказать о твоей работе, об источнике Средоточья и сокровенных плодах Древа жизни. А еще о том, почему для твоего брата и вообще для всех нас так важны твои способности пифии.
– Рассказывайте, – разрешила Риша, когда Император замолчал. Ей все же стало немного интересно. Из своих предчувствий она знала, что Торису удастся убедить ее сотрудничать, представляла себе и примерную канву их беседы. Но она не знала подробностей. Список, который огласил ей Торис, звучал интригующе.
Божественный чуть-чуть придвинулся к ней поближе.
– В незапамятные времена, – начал он негромко, своим публичным, респектабельно-коньячным тоном. Он звучал двулично, этот тон, но в то же время – в пику признательному сбивчивому лепетанию – очень внушительно. Те, кто слышали Ториса только в этом амплуа, вполне могли поверить, что он достоин называться Сыном Солнца, – в незапамятные золотые времена, когда светила были молодыми и яркими, а предки умели от души смеяться, росло на острове посреди спокойного моря прекрасное дерево. Кора на его мощном, в сотню обхватов стволе была цвета бронзы, а листья – синие и серебряные, спелые, как ржаной колос. Древо плодоносило румяными яблоками – отборными, наливными плодами, и яблоки эти клевали птицы. Белые птицы-невелицы, легкокрылые младые души. Они питались зрелыми плодами великого древа, мужали, матерели, обретали сияние и силу. А когда в мире за кругом спокойного моря зачинался младенец, какая-нибудь готовая к полету душа покидала насиженную крону и неслась на незримых крыльях навстречу тихому зову. Душа озаряла тварную оболочку будущего детеныша, и они начинали зреть вместе в материнском чреве, а потом вылуплялись наружу – союзом небесного и земного, невыразимой гармонией любви и триумфом жизни над смертью.
Детеныш рос, видоизменялся, его душа крепла в нем, расправляла крылья, чтобы однажды – в миг высшего прозрения – покинуть бренное тело и вознестись в эфирные потоки горнего воздуха, стремящегося в центр, к мировому древу. Так смерть и вечное возрождение торжествовали друг над другом в беспрерывном круговороте вещей.
Но все течет, все изменяется, и даже вечный коловорот бытия рискует временами угодить в ухаб. Однажды баланс сил нарушился, и та чаша весов, идеальной гирей для которой служила смерть, стала тяжелеть. Напуганные накапливающейся несоразмерностью, люди взмолились к обоим своим родителями – небесному и земной – с просьбой дать им мерило порядка. И родители вняли мольбам. Древо мира зачало от источника сущего, и на свет появились новые существа, ангельские, – судьи и пастыри, и смерть над ними не имела власти. Они сами решали, когда им умирать, и уходили в чертоги безносой лишь тогда, когда сами были к тому готовы. С их появлением, казалось бы, вселенский коловорот вернулся в привычную колею. И вращался в ней до тех пор, пока не подступило время новой беды.
Не стало мира между кровными – земными и небесными – родственниками. Забыли они общие корни. Судьи и пастыри остались с материнскими племенами, а отцовские, непоседы, алча идеального, отправились на поиски лучшей доли. Они позабыли общий с земными братьями и сестрами язык, и, совершив круг, нашли идеал в лице судей и пастырей. Они решили, что те владеют несуществующим – даром бессмертия.
И разгорелась распря из-за ничего.
Пастыри и судьи, которым надлежало быть беспристрастными, заняли сторону материнских наследников. А небесные силой добились того, чего им так хотелось, – бессмертия, да только суть его извратилась до собственной противоположности. И все смертные дети стали глухи к тихим голосам родителей.
Испокон веков жили мы, ангельские пастыри и судьи, вокруг заповедного тихого моря, посреди которого возвышается до небес первородное мировое древо. Здесь рождались мы в ленивых волнах и кормились от корней Древа, пьющего соки из недр земных, и, пробужденные Мудрыми жрицами, отправлялись в дальние странствия, чтобы служить выбравшему нас народу.
Здесь собрались мы в последний раз, привлеченные воплем плохо умерших братьев, чья кровь, пролитая в тяжелые волны моря Средоточия Хаоса, призывала нас к отмщению. Здесь мы дали клятву нашим погибшим побратимам, так никогда и не пришедшим нам на смену: клятву охранять материнскую колыбель от любых чужаков и не оставить нашей службы до тех пор, пока сама Владычица Земная не велит нам этого. Мы нарушили эту клятву лишь однажды, но мы защищали Матерь и детей Ее, ради их же блага, и мы вынуждены оказались эту клятву нарушить. Я расскажу об этом когда-нибудь позже, миннья.
Спустя четыре года после непростительного преступления мы затворили пределы наших владений, чтоб никакая скверна, никакая зараза не проникла к нам извне, и с тех пор несем бессрочную вахту, следим за порядком, надеясь, что однажды коловорот возвратится на предначертанный ему путь. Поколения жрецов-агнцев и мудрых матерей состоят при нас в почетном карауле, разделяя с нами тяготы служения.
Но ни разу с тех пор, как нечестивые младшие братья наши, небесные отпрыски, совершили над нашими народами свое вэмпэ, мерзкое злодеяние, отомстить за которое согласилась Праматерь, – ни разу с тех пор мы не слышали больше Ее голоса и не лицезрели Ее благодетельных чудес. Каждый год умирают агнцы, каждое полнолуние пляшут Мудрые матери в дыму высоких костров, каждый день слепые сестрицы, такие же, как ты, миннья, омывают созревающие в источнике ангельские тела. Но чуда оживления, чуда воскрешения не происходит, а будущее темно и мертво.
Твой отец, миннья, староста вашего племени, и в прежние времена таких, как он, называли Верховными жрецами, вождями-шаманами. Твоя мать, и твоя бабка, и ее мать и бабка, и их, – все они были Мудрыми матерями, способными слышать и понимать голос древней крови, текущей в их жилах наследием бесчисленных предков. Твой брат держал трудные экзамены и с честью заслужил право стать агнцем. И, наконец, ты, малышка Морион, – наследница славных чуров-синричихи, отмеченная судьбой при рождении, награжденная мудростью и пророческим даром, ты – единственное наше упование.
В мире за пределами завесы чаша весов давно уже изнемогает под тяжестью плохой смерти, и, сколько бы мы, верные старой клятве, ни старались, ее миазмы проникают и в наши владения. Равновесие нарушено столь всерьез и так давно, что надежда вернуть коловорот в правильную колею истончается с каждым часом, и я боюсь, что это отнюдь не фигура речи. С твоей судьбой и с твоим даром ты, Морион, единственная за все эти долгие годы нашей бесплодной службы, у кого есть хоть какие-то способности хоть как-то противостоять напирающей извне мертвечине. Ты мудра и тебе доступно грядущее – это ли не знак, что Праматерь выбрала тебя своей проводницей, чтобы донести до всех нас Ее всемогущую волю.
Я, назначенный императором на этом витке, и мои ангельские коллеги-побратимы, – пока что мы те немногие, в чьих силах удерживать нашу чашу весов в устойчивом положении. Но с каждым днем, с каждым часом мы теряем силы. Исстари Матерь всегда нас поддерживала, напитывала новой мощью, очищала скверну, которую мы забирали из внешнего мира. Она милостиво принимала нас к себе, на вечный покой, когда мы понимали, что время вечного покоя настало для нас. Но сейчас сама Матерь больна и не может быть больше для нас опорой. И мы Ее бросить в трудный час не можем: как истинные любящие сыновья мы должны Ее защищать и научить тому же молодых, которые – может быть – придут нам на смену.
Но с тех пор, как предки воззвали к Матери для мщения и Она откликнулась, – ни разу с той поры ни одной Мудрой матери не удавалось вместить в сосуд нам на смену ни одной души добровольно ушедшего на заклание агнца. Никогда с того самого памятного, кровавого и злого дня ни один из плодов Мирового древа под руками сестриц-мойщиц не пробудился. И лишь тебе одной, Морион, это удалось. Ты – одна такая, кто владеет даром мудрости и кому ведомо будущее.
Мои ангельские коллеги-побратимы сомневаются, что у тебя хоть что-то стоящее получится. Всецело поглощенные борьбой с вэмпэ, мертвечиной, нарастающей снаружи, они уже давно во всем разуверились и почти утратили надежду. Но – так уж вышло, что на этом витке жребий играть роль императора выпал мне, – и потому от имени Чимаирэ, своей божественной ипостаси, я говорю тебе, миннья: я – верю. Ты послана нам самой судьбой, самой Праматерью для спасения. Твое происхождение, твои способности, и даже самая натура твоя – благие знамения. Они нам надежду сулят.
И я молю тебя, – он вдруг зашевелился, встал с кровати, жестко зашуршав какими-то дорогими тканями, сместился, очутившись прямо перед Ришей. Благоговейно коснулся ее сложенных на коленях рук своими стянутыми плотными перчатками пальцами. Риша сообразила, что он стоит перед ней на коленях. Театральный жест, наигранный, как и все остальные, но от этого не менее впечатляющий, – я молю тебя, миннья, пожалуйста, помоги нам! Окажи содействие в том общем деле, которое я и мои коллеги-побратимы творим вот уже более двух веков! Ведь, в конце-то концов, речь идет о судьбе целого мира. – Он умолк, продолжая держать девушку за руки, и Риша услышала, как он глубоко вдыхает и выдыхает, успокаиваясь после столь проникновенной речи.
Он попросил ее, хотя мог повелеть; встал на колени перед ней, хотя это она должна была пасть ниц, едва только он переступил порог этой комнаты. Он был лживым – человеком, или чем-то большим, чем человек? – и он уже несколько раз обманывал ее, чтобы получить свою выгоду, но в этой рассказанной им истории не чувствовалось фальши. Ведь Праматерь и вправду больна. Она при смерти, она умирает, а глумливые черви пожирают ее вечно живую плоть. И отчего-то именно ее, Ришу, черви выбрали себе в собеседницы. А сеньор Торис – Император и, если его история правдива, брат тем самым статуям, чьи мокрые волосы так любила гладить Риша, – призывает ее помочь ему. Он слабак и враль, но, может быть, все же достаточно силен, чтобы защитить Шабо от зловещих подземных тварей? Может ли он стать надежным союзником? Похоже, в этой битве с нежитью Риша и Торис на одной стороне.
– Я не знаю будущего так глубоко, чтобы предсказать, какая участь ждет меня и Шабо, – сказала Риша.
– Это правда, – согласился с ней Император. И твердо добавил: – Я готов пойти на риск.
Риша мотнула головой.
– Но я… Прежде чем ответить вам, да или нет, не могли бы вы, сеньор… – решительно проговорила она и, сбившись, замолчала, краснея. Критерий истинности не казался ей слишком уж достойным доверия, но это был единственный доступный ей способ проверки хотя бы части его слов.
– Да-да? – с неподдельным рвением подбодрил ее Торис.
– Я хотела бы, если можно, конечно… Я хотела бы потрогать ваши волосы, сеньор, – призналась, наконец, Риша и смущенно опустила голову.
– Вне всяких сомнений, милая, – с облегчением и с ностальгической теплотой в голосе отвечал ей Император, – я почту за честь. Целая вечность миновала с тех пор, как моя собственная Мудрая матерь делала это для меня.
Позвякивая украшениями, он придвинулся к Рише ближе. Пальцев на ее ладонях он не разжимал, и она, чуть помедлив, сама высвободила левую руку. Занесла ее, примериваясь, чтобы точно положить куда нужно. Он подался к ней сам, подставляя макушку под ладонь. Риша сделала глубокий вдох.
Его теплые волосы ощущались как нечто драгоценное. Целая сокровищница волос – ровно расчесанных и идеально уложенных. Не спеша, она повела рукой вниз по макушке, наслаждаясь гладкостью скольжения. Он затаил дыхание под ее рукой, а потом осторожно, точно боясь ее спугнуть, выдохнул.
– Ты настоящая, – сказал он ей.
– Вы настоящий, – в унисон ему вынесла вердикт она.
Застигнутые друг другом врасплох, оба весело рассмеялись. Впервые за несколько месяцев Риша смогла дышать легко и свободно. «Может быть, для Шабо еще есть надежда, – подумала она, и кивнула сеньору Торису, отнимая руку от его волос. Он поймал ее за руку и, бережно поднеся ладонь ко рту, легонько, галантно поцеловал. Учтивый, любезный дядюшка, сам Божественный. – Он стар и неглуп, и он борется с нежитью вот уже более двухсот лет. Быть может, он не позволит нежити погубить моего Шабо?..»
Не зря ведь черви сказали Рише, что жизнь брата в ее руках.
Она приняла предложение Ториса. Других вариантов у нее все равно не было, но все же роль в пьесе следовало играть убедительно, хоть и непонятно, для кого. Черви говорили Рише, что наслаждаются представлением. Что ж, вполне возможно, они были единственными зрителями на этом спектакле. И все же Риша исполняла свою роль не для них. Мама и бабушка покинули этот мир, отец отказался от нее, Ами убила себя, а Берилл выслали прочь из дворца. Но у Риши по-прежнему оставался Шабо. И ради него, ради спасения его жизни, Риша готова была пойти на сделку с кем угодно. К тому же будущее тоже успокоилось после того, как она согласилась содействовать Божественному.
Риша много времени проводила с ним и с братом, с каждым, разумеется, по отдельности. Шабо – одному из претендентов на роль новогоднего агнца – предстояли длительные тренировки и духовная практика совместно с юными Мудрыми матерями. Между ним и одной из них должна была установится прочная эмоциональная связь. Чтобы контакт произошел, душевное состояние Шабо должно было быть стабильным. И если для этого ему необходимо больше времени проводить с любимой сестренкой, что ж, значит, так тому и быть! В крайнем случае, если бы им запретили встречаться, Риша не преминула бы нажаловаться Торису. А уж тот, пожалуй, отыскал бы способ угодить вещей миннье. Он и так, без просьб, старался во всем ее опекать. Однажды мимоходом она проговорилась, что занимается ваянием, и Торис распорядился придать ей зрячую девушку в сопровождающие.
Теперь Риша на законных основаниях могла посещать занятия мастерицы Порфиры и, по словам вдохновленной наставницы, делала успехи. После смерти Ами Ришу стали одолевать приступы тревоги, особенно по ночам: хотя черви больше не снились ей и не пытались разговаривать, порой ей казалось, что они только дожидаются минуты, когда Риша утратит бдительность. Она перестала спать, просила дать ей маковой настойки. В конце концов, весть долетела до Ториса. И вот в один из юпитеров – он взял за правило приходить по этим дням, словно бы вместо Ришиных смен на подземном озере (до контакта со статуями ее пока не допускали, ссылаясь на отсутствие напарницы) – он явился к ней с визитом. И принес с собой котенка.
«Он ласковый и смышленый, – сказал Торис, передавая Рише маленькое существо. Котенок тут же принялся тыкаться мордой в сложенные лодочкой ладони девушки – крошечный, хрупкий и почти совершенно лысый, как крыса. Его длинные усы щекотали кожу. – Никуда от тебя не уйдет, когда привыкнет».
«Но нам запрещено держать животных в бараке», – возразила Риша, бережно ссаживая котенка на юбку. Он был такой малюсенький и костлявый, что она опасалась прикасаться к нему лишний раз, боясь сломать.
«Я распоряжусь тебя в лазарет переселить», – с готовностью предложил Торис.
Риша, подумав, покачала головой.
«Да, миннья, пожалуй, ты права, – тут же, немного смущенный, согласился с ней Божественный. – Ты можешь жить в каморке сторожа рядом с бараком твоего брата!» – тут же нашелся он.
Риша снова подумала. После смерти Ами и ссылки Берилл у нее не осталось близких друзей среди девушек. Остальные слепые мойщицы старались не подавать вида, но все же они сторонились Ришу из-за ее «особого статуса». Слепые девушки и прочее окружение Ришы не догадывались, что к ней наведывается сам Император, но им достаточно было знать и то, что она пользуется расположением хозяйского посланника. Ее не обижали – еще бы! – но и в ближний круг, на посиделки у очага после дневных работ, тоже никто больше не звал. Идея перебраться поближе к брату и зажить в собственной каморке вместе с миленьким зверьком пришлась Рише по душе.
«Я согласна», – сказала она.
«Отлично! – воодушевился Торис. – Немедленно отдам распоряжение! А ты пока подумай, как котика назовешь».
Время шло, и к середине осени Риша переехала поближе к Шабо. Зрячая помощница по имени Нортия, которая сопровождала ее на занятия в скульптурную мастерскую, стала помогать Рише по хозяйству. Она была послушницей какого-то придворного культа, принадлежала к дворцовым служанкам самого младшего ранга, и была старше Риши всего на год. Ей нравился Шабо: хотя Нортия в этом не признавалась даже, кажется, самой себе, но чуткое ухо Риши было не провести. Шабо, впрочем, к сестриной помощнице никакого интереса не проявлял.