Импровиз. Надежда менестреля - Русанов Владислав 13 стр.


— Годится. А что везёте?

— Погибшего товарища. Смотреть будешь?

— Буду. Положено.

— Тогда иди сам к телеге. Он, хоть и боевой товарищ, но нюхать линий раз труп не хочу.

Бурча под нос что-то похожее на «а зачем тогда в город везти?» стражник подошёл к телеге, приподнял рогожу, которой накрыли тело знаменщика. Сморщился — трупный запах смешался с лавандой. Потыкал кинжалом в солому, но теперь уже скорее для очистки совести. Махнул рукой.

— Проезжайте.

В гробовой тишине отряд въехал под надвратную башню. Крепостные укрепления в Вожероне не отличались особой мощью. Вал, заросший некогда зелёной, а нынче пожелтевшей от жары травой — одуванчики, цикорий, молочай, на глазок казался не выше одной сажени, а над ним — стена высотой локтей пять-шесть, не больше, сложенная из желтоватого пористого камня, кое-где выщербленного, кое-где потрескавшегося. Реналле это не понравилось. Она помнила слова отца о том, что каждый пран обязан поддерживать в боевой готовности свой замок. От этого во многом зависит — останется ли замок в его собственности или перейдёт в собственность другого дворянина, более удачливого или более расчётливого.

Конечно, времена междоусобиц в Аркайле давно миновали, но дальновидные главы Домов — особенно маленьких и небогатых, не обладающих весомыми связями при герцогском дворе — продолжали обучать личную гвардию и заботились о крепости собственных замков. Возможно, здесь, на юге, дела обстояли иначе? Нельзя же верить, что у Дома Бирюзовой Черепахи не хватало денег на починку городской стены. Наверняка, пран Клеан своё родовое гнездо содержал в полном порядке и рассчитывал на прочные стены, случись что. На Вожерон, скорее всего, просто было жалко золота. А вдруг начнётся война?

Да-да, та самая война, предчувствие которой витало в воздухе. Особенно здесь и сейчас.

К удивлению Реналлы, готовившейся увидеть запустение, на улицах Вожерона хватало людей. Не сравнит с Аркайлом, конечно, но для небольшого провинциального городка вполне сносно. Спешили по своим делам мастеровые с ящиками инструментов — кто-то с рубанками и стамесками, кто-то с мастерками. Хозяйки из небогатых семей и служанки из домов побогаче возвращались с рынка с полными корзинами покупок. Прошагал лоточник, торгующий вразнос всякой мелочёвкой — ленты, иголки, нитки, кружевные воротнички. На одном из перекрёстков на глаза попался трубочист с лестницей на плече, оживлённо торгующийся с молодкой в накрахмаленном капоре, которая высунулась из окна второго этажа. Перебирая чётки, проплыли два монаха, объёмистые, как бочки из-под вина.

И всё-таки Вожерон отличался от ранее виденных Реналлой городов. Поначалу она не могла понять, чем же именно, потом сообразила — им навстречу не попалось ни одного праздношатающегося. Не прохаживались щёголи-праны со шпагами на боках, поглядывая по сторонам с нескрываемым желанием вызвать кого-нибудь на дуэль. Не было видно красавиц, ершивших «выгулять» новое платье. Впрочем, благородные дворянки могли оставаться дома по вполне прозаической причине — мощёная улица, как сказал лейтенант Пьетро, была в Вожероне лишь одна и соединяла северные ворота с городской площадью, ставшей для местных жителей одновременно и рыночной, и соборной. А на остальных улицах даже в летнюю жару пешеход мог вляпаться в грязь. Никто не стеснялся выплеснуть в окно помои или ночной горшок. Ну, и не удивительно. Если в столичном Аркайле лишь при отце герцога Лазаля начали штрафовать за подобные изыски, да и то в той части города, что примыкала к Собору Святого Кельвеция и дворцу, а в кварталах, где жила беднота, всё продолжало идти веками установленным порядком.

Но, как бы то ни было, а в тревожно замершем в ожидании войны Вожероне, все люди ходили по делу. И конечно, едва ли не каждый второй прохожий, встреченный небольшой кавалькадой, был военным. Патрули стражников в начищенных кирасах с протазанами на плечах. Наёмники из Роты Стальных Котов, приветствовавшие лейтенанта и его спутников. Местные ополченцы, одетые кто во что горазд, со шпагами, аркебузами, арбалетами, тесаками. Некоторые из них сопровождали подводы с фуражом и провиантом, некоторые сохраняли видимость порядка и походного построения — очевидно, отправлялись для решения каких-то военных задач за пределами города. Мирные горожане их не боялись, да и вообще не выказывали какого-то особого опасения. Как будто и не стояла в каких-то полутора-двух днях пути армия Аркайла, готовая обрушить на мятежников всю свою мощь. Либо верили в безоговорочную победу своих, либо не могли и подумать, что покорные признанному герцогу войска начнут сражаться с повстанцами. Хотя, конечно, история знала множество примеров, когда любое недовольство в провинции подавлялось из столицы огнём и мечом, при этом с жертвами среди мирного населения никто не считался. Но при Лазале войн было гораздо меньше, чем при его сиятельных предках. Стычки с Унсалой и Трагерой происходили в сотнях лиг от здешних мест и южане расслабились, полагая, что и в этот раз сия чаша их минует. Владетельные праны договорятся между собой, военные побряцают оружием и разойдутся по «зимним» квартирам, а торговцы и мастеровые уже на следующий год перекроют доходами все убытки от года нынешнего, затрудняющего движение купцов по державе.

Во всяком случае, горожане перешучивались с ополченцами и с наёмниками, махали руками, провожая в дорогу. Женщины улыбались, «строили глазки», кидали солдатам яблоки и свежевыпеченные булочки. В Вожероне царил дух настороженности, но не страха, лёгкой неуверенности, но не отчаяния.

Рота Стальных Котов квартировалась на западной окраине города. Они заняли конюшни одного из зажиточных торговцев, который пропал без вести пару месяцев назад, в самом начале мятежа, и несколько домов, примыкающих к ним задними дворами. На вопрос, куда подевались их хозяева, лейтенант сделал загадочное лицо и, улыбаясь, ответил, что им сделали предложение, от которого нельзя отказываться. Наёмники разломали несколько сараев и хозяйственных пристроек, вытащили строительный мусор и получилось достаточно место для размещения повозок, запасов огненного зелья и даже палаток. Поскольку в городе оставалось не так много «стальных котов», большинство которых патрулировали окрестности и составляли костяк гарнизонов захваченных мятежниками фортом, все помещались и даже место оставалось.

Здесь чувствовался порядок и строжайшая дисциплина. Часовые в начищенных кирасах и шлемах с плюмажём на входе во двор и рядом с некоторыми из палаток, где очевидно хранились бочонки с порохом. Чистота. Корзины и бочки строго в ряд. Даже телеги стояли так, что ни одно дышло не высовывалось вперёд.

Выбежавшие дневальные по конюшне приняли из рук приехавших поводья и увели лошадей в стойла.

Навстречу гостям из распахнувшейся двери появился высокий пран с отменной выправкой. Тёмно синий камзол с желтоватыми кружевами на обшлагах выглядывал из-под кожаного потёртого колета. Такие на северном материке назывались «бычьими» и шились из дублёной кожи, которая защищала от рубящих и приходящихся вскользь ударов шпаги. Военные использовали их, как лёгкий доспех, или пододевали под кирасы. На поясе у прана висела тяжёлая шпага медным, позеленевшим от времени эфесом. Реналле она напомнила ту, которую вручил её сыну пран Гвен альт Раст перед отъездом из Аркайла. Не парадная игрушка, а настоящее боевое оружие. Лицо воина наискось перечёркивала чёрная повязка, закрывавшая правый глаз. Но она отнюдь не уродовала его. Напротив, в сочетании с каштановыми чуть вьющимися волосами, остроконечной бородкой с заметной проседью и подкрученными усами, он выглядел крайне привлекательным. Благородная седина напомнила Реналле о менестреле, покинувшем родину этой весной. Наверное, они были приблизительно одного возраста с шагавшим ей навстречу праном. За сорок, но меньше пятидесяти. К этим годам мужчины достигают в жизни всего, чего хотели и могли. А кому не удалось, значит, так ему и оставаться неудачником и тряпкой до самой смерти. Никогда ему не командовать солдатами на поле боя, не вести в сражение галеру или каракку, не покорять толпу музыкой, не стать советником герцога или великого князя, не отправиться посланником в далёкие земли. Остаток дней проведёт он на вторых ролях, и то, если более удачливые и смелые захотят что-либо поручить.

Для кого-то возраст зрелости и мужества, а для кого-то — утраченных надежд и растоптанных мечтаний.

[1] Эскадрон — подразделение тяжёлой кавалерии в Аркайле, Кевинале, Трагере. В разные времена эскадрон состоял от 120 до 500 всадников.

Глава 5, ч. 1

Опираясь спиной на мачту, Ланс играл на флейте. Эльшер алла Гафур не солгал. Инструмен оказался очень и очень неплохим. Пожалуй, за него просили на рынке не меньше полусотни «башенок». Конечно, ни в какое сравнение не идёт со скрипками и цистрой, которые некогда принадлежали менестрелю. Не говоря уже о свирели, возраст которой исчислялся не одной сотней лет. Когда альт Грегор увидел её впервые, он подумал, что так не бывает, слишком невероятным казалось везение, а испробовав древнюю реликвию в деле, понял, что готов заплатить любые деньги. Полторы сотни золотых «лошадок». Многие знакомые праны были готовы продать совесть, честь и Родину за вчетверо меньшую сумму. Но флейта шкипера Эльшера не позволяла придраться к выбору айа-багаанского моряка. В самом деле, палисандр, отделанный серебром, отзывался на легчайшее прикосновение магии.

С таким чувствительным инструментом Ланс не имел дела уже очень давно. Пожалуй, с тех самых пор, как безвозвратно утратил свои, за баснословные деньги купленные и с великим тщанием оберегаемые. Ксилофон, цистра, две скрипки и свирель, которая, по утверждению продавца, помнила руки людей, видевших Вседержителя собственными глазами. Когда после мошеннической со стороны браккарцев дуэли он бежал из Аркайла, то инструменты остались в замке герцога. Так же, как и слуги — туповатые, но исполнительные Бато и Бето. Ну, эти-то как раз не пропадут. В Аркайле хватает господ, которым именно такие слуги нужны. Без мозгов, но работящие. А то и в порту могли пристроиться грузчиками. Силушки у них не занимать стать. Лишь бы Коэл тогда догадался вывести их потихоньку из замка. А если даже и недосуг капитану стражи было заниматься чужими слугами, то издревле закон герцогства гласил — слуга за хозяина не ответчик. Вот наоборот частенько случалось… Любопытно, что в последнее посещение Аркайла Лансу даже в голову не пришло ни Коэла спросить о судьбе слуг, ни у Регнара поинтересоваться — как там его инструменты? Разве о них он думал? Безумен был, как есть безумен… Вот уж воистину, кого Вседержитель желает наказать, того лишает он разума. Так сказано в Писании.

Несколько дней альт Грегор привыкал к звучанию флейты и искал особые подходы к ней. К каждому музыкальному инструменту нужно отыскать свой путь, свою тропку, свои приёмы, тогда он отзовётся и отблагодарит чудесной музыкой. Даже окарина или пастушья дудочка зазвучат так, как никогда ранее. Истинный менестрель не только придумывает музыку, но способен её исполнить на чём угодно. Хоть на бутылках, подвешенных за горлышки к потолочной балке в корчме. А то придумывать гениальные творения всякий мастак. Любой самоучка, едва-едва освоивший азы обращения с магией, начинает сочинять музыку и почему-то уверен, что лучше него никто никогда ничего не придумывал. Попытавшись исполнить нетленные творения перед людьми (не важно — перед рыночной толпой или в кругу тонких ценителей), они часто испытывают жуткое разочарование. Некоторые не могут его перенести и навеки теряют интерес к музыке. Сетуют на бесчувственных зрителей, ничего не понимающих в возвышенном искусстве. Попытаться отточить ремесло и создавать, в самом деле, хорошую музыку им не приходит в голову.

Сам Ланс альт Грегор пору ученичества прошёл давно. Ему посчастливилось всё-таки закончить Трагерскую музыкальную академию. Хотя в те годы казалось, что несчастнее подростка нет во всех двенадцати державах. Но учителя сумели вбить в его голову главное — умение критически относиться к тем мелодиям, которые юный менестрель играет, и навыки усидчивости, способствующие подчинению любого музыкального инструмента. Даже самого норовистого.

Потратив пару страж на «притирание» к флейте, Ланс уже мог использовать её возможности на полную силу. Все уникальные оттенки звуков и полутона, весь широкий диапазон почти в четыре октавы — от ноты «ре» второй октавы до ноты «до» пятой октавы. А уж потом начал играть от души, импровизировать, как и любил поступать во всех жизненных ситуациях.

Жизнь менестреля — сплошной импровиз. Жизнь — это музыка, а она не терпит косности и рутины. Играть одно и то же из года в год? Что может быть скучнее? Это могут стерпеть разве что придворные маги-музыканты, которые редко придумывают что-то своё, но вынужденные постоянно развлекать правителей и их лизоблюдов музыкой известных сочинителей. Ну, и ученики, конечно, вынужденные отрабатывать наинуднейшие гаммы и упражнения. Настоящий менестрель всегда в поиске, созидает новые созвучия и мелодии, играет с темпом и ритмом… И плюёт на тех, кому его творчество не по нраву. Своего слушателя он найдёт всегда. Найдёт, влюбит в себя и удержит на протяжении многих лет. Почему так не получается с женщинами? Или, вполне возможно, получается, но не у Ланса альт Грегора. А всему виной, по всей видимости, неудержимая тяга к импровизации. Он мог повторять несколько раз общую тему сонатины или канцоны, но никогда не повторял в точности до единого звука. Даже если Ланс шёл слегка в разрез с собственными принципами и играл ту же музыкальную тему, слушатели, как правило, этого не замечали.

Вот и сейчас, несмотря на то, что четвёртый день альт Грегор «терзал» флейту одной и той же песней. Именно так, песней или же канцоной. Ни соната, ни каприччио, ни токката и ни фуга не могли отразить его мысли и чувства. Просто Ланс снова начал сочинять стихи вместе с музыкой. Свои строчки он не собирался никому показывать, не будучи уверенным, что достиг в них такого же мастерства, как и аккордах и флажолетах. Но они сами по себе возникали в голове, а звуки нанизывались уже на них.

Прости, что я тебе испортил вечер —

Ты так была волшебно хороша.

От озаренья мигом кратких встреч с тобой

Ввысь вознеслась мятежная душа.

Густые локоны покрыли плечи…

А ныне, кипу мыслей вороша,

Прошу простить испорченный тот вечер —

Ты так была волшебно хороша.

Кстати, стихи эти являлись для менестреля тоже полнейшим импровизом. Он не намеревался их придумывать, пока не уселся под мачтой «Бархатной розы». И тогда строчки начали нанизываться одна на другую, обзаводясь рифмами, словно сами собой.

Магия прикоснулась к флейте.

Полились звуки.

Команда фелуки, снующая туда-сюда, повинуясь строгим окрикам боцманов, невольно замедлял шаги и старалась потише шлёпать босыми ногами по палубным доскам.

Свободные от вахты матросы, усаживались поблизости, занимаясь неотложными делами — сплеснивая шкоты или теребя пеньку. Пунг и Вонг притихли на бухтах канатов. Один — между Лансом и правым бортом, второй — между Лансом и левым бортом. Они по-прежнему не доверяли менестрелю, опасаясь, что он выскочит прямиком в море.

Да, вздумай он покончить жизнь самоубийством, лучшего способа не придумаешь. «Бархатную розу» неотступно сопровождали акулы. Некрупные, с тёмно-синей, почти чёрной спиной, белым брюхом и острой мордой. Иногда Лансу приходила в голову совершенно безумная мысль, что это браккарский король Ак-Орр послал в погоню рыб, ставших гербом его Дома. А почему бы и нет? От островитян теперь можно ожидать всё что угодно. Не зря же пран Нор-Лисс так снисходительно показывал ему власть магии над миногами. Вряд ли акулы более устойчивы…

Но Ланс не собирался тонуть. Ни малейшего желания не испытывал, равно кА ки не собирался быть съеденным заживо мерзкими зубастыми рыбами.

Ведь он узнал, что Реналла — вдова.

Вдова…

Раньше Ланс и помыслить не мог, что будет смаковать это слово на языке, как саоме дорогое вино.

Теперь между ними нет препятствий. Ну, или почти нет. Нельзя же считать таковыми его плен на айа-багаанской фелуке или приговор о пожизненном заключении, вынесенный на родине? Когда такие мелочи могли остановить настоящего искателя приключений? Тем более, Реналла в опасности. Возможно, скрывается от властей, терпит лишения с малолетним сыном на руках, без гроша в кармане.

У Ланса альт Грегора вновь появилась цель в жизни. Если совсем недавно, в Бракке, ему казалось, что нет ничего под светом солнца и луны, что могло бы удержать его на земле и оправдать существование, и он готов был последовать за принцессой, когда тоска окончательно возьмёт за горло, то сейчас он совершенно точно знал — нужно выжить любой ценой. И не просто выжить, а получить свободу, потом не попасть в лапы очередных врагов, заимевших на него зуб, обзавестись каким-никаким оружием, добыть немного денег и начать поиски. Только так он сможет искупить слабость и нерешительность прошлого.

Назад Дальше