Поэтому державы северного и южного материка отказались от попыток поработить голлоанцев силой оружия и начали строить торговые фактории, выкупая для этого землю у местных общин. Ланс предполагал, что рано или поздно золото с серебром добьются победы там, где отступили порох и сталь. Но времени потребуется значительно больше. Если, конечно, ушлые браккарские купцы не опередят всех лет на пятьдесят.
— Ничего личного, пран Ланс! — патетически всплеснув ладонями, воскликнул Махтун, но глаза его оставались серьёзными и цепкими, что не укрылось от менестреля.
— Само собой, ничего личного, — проворчал он. — Только заработок. Сколько княгиня назначила за мою голову?
— Да разве это так важно?!
— Не важно, — кивнул менестрель. — Просто любопытно. Кстати, если вы собираетесь и дальше держать меня в этом гробу, то вынужден вас разочаровать — обещанного золота вы не получите. Очень хорошо знаю её светлость. Если уж она назначила цену за меня живого, то за труп вы и медяка из неё не вытрясете.
— Что за грубое выражение? Вытрясете! Получу законное вознаграждение. И благодарность от княгини. Что до ваших опасений…
— Это не просто опасения.
— Вы меня обижаете, пран Ланс.
— А что остаётся в моём положении?
— Во имя Вседержителя! В каком положении?
— В положении пленника, который вдруг приходит в себя в тесном ящике, едва не теряет разум от потрясения, а теперь выслушивает заверения в искренней приязни.
— Вы совершенно напрасно иронизируете, пран Ланс. Я очень хорошо к вам отношусь.
— Именно поэтому усыпили меня какой-то дрянью?
— Вы сами виноваты. Нужно было просто пойти с нами, а не начинать кричать на весь дворец, хватаясь за оружие.
— Не надо было убивать моего слугу!
— Браккарца? С каких пор вы начали жалеть браккарцев?
— Мальчишку, прежде всего. Вы могли его тоже забрать на фелуку?
— Зачем? Какая мне от него выгода?
— А от убийства какая выгода?
— Самая прямая. Его найдут… Вернее, уже нашли в ту же ночь, когда вы исчезли из дворца. С вашим кинжалом между ребер.
— Замечательно! Теперь я ещё и детоубийца!
Пран Махтун развёл руками, кротко улыбнувшись. Мол, выхода другого не было.
— Кстати, должен заметить, что кинжалы это не мои, а праны Дар-Виллы тер Неризы.
— Какое это имеет значение теперь?
— Верно, никакого. Тем более для таких нечистоплотных интриганов, как на Айа-Багаане.
— Понимаю вашу обиду, — вздохнул капитан. — И возмущение тоже. Хочу попросить прощения, за те неприятные мгновения, что вы пережили в сундуке.
— Неприятные?! Это очень мягко сказано…
— В любом случае, нам пришлось бы просить вас спрятаться в нём, чтобы беспрепятственно покинуть Браккару. Даже если бы вы согласились последовать за нами добровольно. К сожалению, яд, которым вас усыпили, престал действовать раньше, чем мы рассчитывали, иначе вы пришли бы в себя в уютной каюте, на койке…
— В уютной каюте, запертой на засов, вы хотите сказать?
— Ну, почему же…
— А если честно? Какой смысли юлить и притворяться?
— Если честно, то да. Ведь я же не могу предугадать, как вы поведёте себя? Вдруг, захотите за борт выпрыгнуть?
— Я? За борт? Плохо вы меня знаете…
— Увы, да… Вынужден согласиться. Я не слишком хорошо вас знаю. Но, надеюсь, что частые беседы за время нашего путешествия мы восполним этот досадный пробел.
— Не уверен, что мне это доставит удовольствие. Вот, скажем, прямо сейчас меня уже мутит от общения с вами.
— Это из-за яда. — И бровью не повёл айа-багаанский капитан. — Вам случалось мучиться похмельем? Не спешите отвечать, я и так знаю, что случалось. Вот яд молодых гадюк менее вреден, чем вино это я вам заявляю, как человек, посвятивший немало времени изучению его действия. Но, тем не менее, и от него похмелье бывает. Голова болит?
Ланс кивнул и тут же пожалел. Ещё бы голове не болеть после пережитого ужаса. А кроме того, тряслись руки и ноги. Хорошо, что пока сидишь, это не особо заметно. В горле тошнота, в ушах звон…
— Отведите меня в каюту, где мне предстоит жить до берегов Айа-Багаана, — попросил он, — и оставьте в покое со своей дружбой.
[1] Вастадоры — сапёры в средневековых армиях.
Глава 2, ч. 2
— Как скажете, — согласился Махтун, поглаживая бородку. — Могу сказать одно — если вы пообещаете не выпрыгивать за борт или не попытаетесь каким-то иным способом…
— Подите вы к болотным демонам на осенний бал, — устало огрызнулся менестрель. — Ничего я вам обещать не буду.
— А это зря. Только что вы предпочли полуторамесячное заключение в одиночке приятному путешествию в хорошей компании. — Капитан горько вздохнул. — Но если передумаете, говорите, не стесняйтесь. — Он щёлкнул пальцами и голлоанцы, подхватив Ланса под локти, поставили его на ноги. — Кстати, познакомьтесь. Того, что справа, зовут Пунг, а того, что слева, Вонг. Они будут помогать вам — приносить еду, проведывать, выносить «ночную вазу».
— Они хоть понимают по-человечески? — устало поинтересовался Ланс.
— Понимают. Хотя и не говорят. Так что будьте осторожны. Вы же не хотите обидеть чужестранцев?
— Хочу. Но пока не придумал как. Так что пусть пока живут спокойно, не беспокоятся ни о чём.
Несмотря на ожидания менестреля, пальцы голлоанцев, сжимавшие его руки, не напряглись. Либо очень хорошо владеют собой, либо айа-багаанец врёт, как сивый мерин. Правда, нельзя сбрасывать со счетов, что слова аркайлца для уроженцев Голлоана значат не более, чем для него самого кваканье лягушки в пруду.
Ланс позволил вывести себя на палубу.
Трёхмачтовая фелука мчала, вспенивая бушпритом высокую волну. Треугольные паруса, которые моряки называли «косыми», вздулись от наполнившего их ветра. Туго натянутые снасти дрожали и звенели, словно струны.
Вечерело. Солнце приспустилось, как флаг державы, когда объявлен траур по умершему владыке. Ещё две ладони и коснётся брюхом тёмной линии горизонта, где сходятся в противоборстве тёмно-синяя вода и светло-синее небо. Но ещё немного, и оно потемнеет, сравняется густотой цвета с водной гладью, а после вспыхнет огоньками звёзд. Говорят, если уплыть далеко на юг, дальше Айа-Багаана и Голлоана, рисунок созвездий поменяется. Но здесь, на севере, Ланс с лёгкостью угадывал знакомые с детства сочетания звёзд — разных по размеру и цвету. Колесница. Большой Серп, самая яркая звезда в рукоятке которого указывала на север. Малый Серп. Змееносец. Гонец. Побеждённый Дракон. Корона. Секира Святого Эодха. Но всё это будет где-то через полстражи. А пока лишь подсвеченные алым полосы облаков нарушали однотонность небес. Кстати, верная примета, что ветер к завтрашнему дню усилится. Не быть бы шторму… Не то, чтобы Ланс боялся шторма, просто он редко тешил себя иллюзиями. Одно дело встретить буйство стихии на кевинальском нефе или унсальском хулке, на боевой каракке браккарцев, крепкой и надёжной, а совсем другое — на узкой и вёрткой, но низко сидящей в воде фелуке южан. Того и гляди, захлестнут её волны или перевернётся, если не успеют вовремя рей переложить на другой галс. Сгинуть где-то на полпути между Браккой и северным материком не входило в замыслы менестреля.
Каюта ему понравилась с первого взгляда. А что ещё делать, если тебе волей-неволей придётся провести тут полтора месяца? В лучшем случае полтора, а если задуют юго-восточные ветры, нередкие ближе к осени, то и все два. Лавировкой любое судно приближается к цели гораздо медленнее, чем фордевинд. Значит, надо убедить себя, что всё хорошо, что всё тебе нравится, а после — жить в своё удовольствие. Само собой, настолько вольно, насколько позволят тюремщики. Принимай мир таким, каков он есть, если не хочешь то и дело испытывать разочарования.
В тесной каюте — скорее всего, здесь раньше жил один из помощников капитана — стояли узкая койка, маленький стол и табурет. Всё прикреплено к стенам и полу, как и положено на корабле. Окно выходило на правый борт. Его, как и в жилище капитана, закрывала прочная решётка. Но и тут ничего удивительного — никто не хотел быть обворованным на стоянке в порту. Ну, а в открытом море зарешёченное окно вполне способно сделать из каюты тюремную камеру.
Когда засов щёлкнул за спиной менестреля, он присел на койку.
Захвативший его капитан всё-таки поступил достойно. Отобрал лишь оружие. На столе лежали немногочисленные личные вещи Ланса, в том числе томик стихов и рисунки углём руки Ак-Карра. Ну, вот и хорошо. Будет чем скрасить долгие вечера.
Альт Грегор развернул листок с рисунком.
Тонкие линии наброска кое-где стёрлись. Рисунок стал призрачным, наполовину прозрачным. Изображённую на нём Реналлу ещё можно было узнать, но и спутать с другой девушкой, близкой по возрасту и чертам, не составляло труда. Вот так и бывает с образами людей, которых вы давно не видели. Их облик стирается в памяти, оставляя лишь общий настрой, ощущение радости и приятных воспоминаний. Можно по-прежнему любить их, тосковать в разлуке, хранить верность, но эти чувства, скорее, относятся к образу, миражу, чем к живому человеку. Но, видимо, так суждено. Он, знаменитый менестрель обречён страдать вдалеке от неразделённой любви, тогда как предмет его страсти и не догадывается о его мучениях, а вполне возможно, что и позабыл о его существовании. Жизнь в Аркайле легка и размерена. Конечно, братцы альт Кайны воруют из казны, но вряд ли это сможет подорвать благосостояние большинства Домов. Чернь, может, и ощутит неудобство. Не исключено, что беднота из припортовых кварталов взбунтуется с голодухи, но это будет ближе к весне. Восстание подавят, как это бывало уже не раз, а дворяне же будут продолжать веселиться — танцевать на балах, драться на дуэлях, флиртовать, слушать музыку. Интересно, как там Регнар? Дар-Вилла, кажется, упоминала, что его вернули во дворец и он снова главный маг-музыкант Аркайла. Если так, то остаётся только позавидовать. Осенью бал сменяется балом. Все Высокие Дома стремятся переплюнуть друг друга в роскоши. В эти месяцы маг-музыкант и его инструменты нарасхват. Главы Домов недоедают герцогу, который, поломавшись для порядка, разрешает им использовать придворный оркестр, давай высочайшее повеление магу, им управляющему. А благодарные праны расшибаются в лепёшку, показывая свою преданность к герцогу, а заодно подлизываются к Регнару, подсыпая ему в карманы «лошадок» с «башенками». Да… А тут несёт тебя по волнам в неизвестность. А ведь мог бы тоже заработать немало золота. Хотя… Зачем оно? Что на него купишь? Дружбу? Любовь? Видимость купить можно, а истинных чувств — нет.
Распахнулась дверь. Вошёл голлоанец. Пунг или Вонг? Кто его разберёт… Ланс не научился пока что различать наёмников Махтуна и сомневался, что сумеет до конца путешествия.
— Чего тебе?
Южанин молча поставил на стол здоровенный фарфоровый чайник, широкую чашку без ручки и тарелку с кусочками сушёных плодов и орехами. Развернулся и ушёл.
Молодец. Ну, по крайней мере, не болтун, которые в последнее время менестрелю изрядно надоели. В компании голлоанцев никто тебе не мешает думать о чём-то своём, не отвлекает, можно хоть мечтать, хоть новую мелодию сочинять.
Дождавшись, когда слуга-тюремщик закроет входную дверь на засов, Ланс открыл крышечку и вдохнул ароматный пар. Да… Он ещё помнил, какие отвары приготавливали на Айа-Багаане. Там и травы, названия которых он не мог запомнить, как ни старался, и фрукты, и ягоды, которые не росли нигде, кроме южных островов. Использовали они, конечно, и самые привычные для уроженца материка чернику, ежевику, шиповник, но самую малость. Такие отвары отлично утоляли жажду, снимали усталость, лечили похмелье, а если состав подбирал опытный знахарь, то и помогали от всяческих болезней, вроде простуды, одышки, ломоты в суставах, пучения живота, мужской слабости. Хотелось верить, что в этот раз ему принесли снадобье, выводящее из тела остатки яда, которым его обездвижили в Бракке. Есть ему хотелось, но менестрель давал себе отчёт: любой кусок мяса или сыра, даже ложка каши — нужно смотреть правде в глаза — не полезет в горло, а если его протолкнуть «через не хочу», то почти наверняка попросится наружу. Поэтому восполнить жизненные силы можно было исключительно с помощью орехов и сушёных ягод, тщательно разжёвывая их и запивая отваром трав.
Ланс налил в чашку, называемую на Айа-Багаане пиалой ароматный горячий напиток, пригубил, стараясь не обжечься. Отвар приятно освежал, отдавая мятой и жасмином. После второй чашки перестала болеть голова, но начали слипаться глаза. Последней мыслью альт Грегора, прежде чем он провалился в ровный сон, было: «Выпей отвары и выпей отравы. Как близко по звучанию, а какая разница в смыслах…»
Снов он не видел. Никаких. Ни радостных, ни кошмаров.
Проснулся от жгучего желания облегчиться. К счастью, широкогорлый кувшин, предназначенный для отправления естественных надобностей, стоял под койкой. Из другого кувшинчика, размером поменьше, менестрель поплескал себе на лицо и руки. Морская вода, солёная. Но иноготрудно ожидать в пути. Запасов пресной воды на кораблях едва хватает, чтобы пить и готовить пищу. Менее привычный к испытаниям человек, может, и возмутился бы, но Ланс принял временные трудности, как должное.
В животе уже урчало. Быстро допив остывший отвар, альт Грегор улёгся на разобранную постель и принялся читать едкие четверостишия Дар-Шенна из Дома Синей Каракатицы.
Как обычно, некоторые из них показались как будто о нём написанными. Но это и есть достоинство великого поэта, в отличие от поэта рядового, обычного. В его творчестве всегда можно найти нечто, что ложится тебе на душу именно в те мгновения, когда ты открыл книгу, отражает твоё настроение. Тебе радостно и стихи попадаются радостные. Грустно? Стихи будут печальные. И так далее.
Вот чем не созвучно с мыслями, которые прошлым вечером метались в голове менестреля?
На человека небывалые несчастья
Пасть могут волей рока в одночасье.
А тот, кого они пока минуют,
И сам в какой-то мере уже счастлив.
Принимай жизнь такой, какая она есть, радуйся даже временным удобствам и тете станет легче. Лучше, возможно, не станет, а легче — точно.
Или вот об отношении к людям. Вот взять, к примеру, новых браккарских знакомых. Своего рода честные и благородные праны. От всего сердца желают процветания родной державе, взяток не берут, жизнь готовы отдать за короля и отечество. А вот дружбы с ними не получалось. Да что там дружбы! Даже просто приязни не возникало. Руки хотелось вымыть после общения, как будто имеешь дело с заразными больными. Всё время ложь, интриги, игра. Будто на вирулийском карнавале, где все надевают маски и могут позволить себе такое, чего никогда не попытались сделать с открытыми лицами. Ну, разве что король Ак-Орр тер Шейл казался искренним. И то, ключевое слово, пожалуй, «казался».
Порою в нашей жизни так бывает:
Одни нам люди отвращение внушают
При всех достоинствах, тогда же как другие
При всех их недостатках привлекают.
Пример человека с недостатками, к которому Ланс испытывал необъяснимую симпатию, тоже нашёлся. Наёмный убийца Коло. Трудно представить себе, насколько они должны быть разными — благородный пран и дитя преступного мира, сражающийся за честь Дома и Отечество и убивающий за деньги. А вот поди ж ты… По беседам с Коло Ланс скучал. Да и, признаться честно, хотел бы с ним дружить, несмотря на всю разницу во взглядах и сословное неравенство.
А тем временем, желудок всё сильнее напоминал о себе. Размышлениями и чтением стихов сыт не будешь. Сколько длилось действие яда? Сутки? Двое? Трое? Судя по звериному голоду, не меньше, а то и больше. Пора бы уже и покормить его, ведь уморить пленника задолго до встречи с княгиней Зохрой, явно не входит в планы капитана Махтуна. Какая ей радость от мёртвого менестреля?
Скрипнул засов и Ланс вскочил на ноги прежде, чем дверь открылась.
Он ожидал увидеть одного из голлоанцев, но на пороге каюты стоял капитан Махтун алла Авгыз. Лицо его выражало глубокую озабоченность и тревогу.
— Пираты? Кракен? Морские демоны? Шторм? — спросил менестрель, наслаждаясь тем, как хмурятся брови и опускаются уголки рта айа-багаанца от каждого нового его слова.
— Нет, — покачал головой пран Махтун.
— Так почему же я должен лицезреть ваши грустные усы и тоскующие брови? Я предпочитаю плотный завтрак. Ну, или хоть какой-нибудь завтрак. Иначе скоро начну бросаться на людей.
— Погоня, пран Ланс.
— Погоня? Правда? Да что вы говорите? Неужели браккарская?
— Браккарская.
— Подумать только! Кто бы мог ожидать! Кормите меня завтраком и не морочьте голову.
— Я хотел бы, чтобы вы посмотрели на корабль, преследующий нас.
— На голодный желудок? Вы полагаете, что от вида браккарской каракки меня стошнит?