— Если кого-то сейчас и стошнит, то это меня от ваших неуместных шуток, — скрипнул зубами капитан фелуки. — Идёмте со мной. Или вы хотите, чтобы вас, ан посмешище всей команды, поволокли силой?
— Ну, если вопрос стоит так, — Ланс пожал плечами, — то идёмте, конечно. Сапоги надену, с вашего позволения. Не люблю ходить по палубе босиком.
Натянув не торопясь сапоги, он вышел из каюты. Капитан терпеливо дожидался его, а потом жестом пригласил идти в сторону кормы.
— Вы уже не боитесь, что за борт выпрыгну? — ядовито осведомился менестрель.
— Не боюсь. Я и раньше не боялся, но всегда держал в уме такую возможность. Если бы я не прочитывал действия людей на несколько шагов вперёд и не перебирал бы все возможные их поступки, то не стал бы тем, кто я есть?
— А кто вы есть? Герцог? Министр? Полководец?
— Я происхожу из очень небогатого Дома. очень многого в жизни, что падает в ладонь более знатных, как перезрелое яблоко, я добивался исключительно упорством и трудом. Честной службой. Своей полезностью правящему Дому и Высоким Домам Айа-Багаана. Теперь я — капитан и доверенное лицо посланника Абдана алла Гоззар из Дома Алого Аргавана. У меня есть постоянный доход и немалые сбережения на чёрный день. Многие меня уважают, а многие ещё и боятся.
— Весьма значимое достижение.
— Ничего дурного в этом не вижу. У нас в ходу поговорка — боишься, значит, уважаешь.
— А у нас говорят, если уважают, значит любят.
— Ну, да… — Хмыкнул Махтун. — Расскажите. Ваши герцоги сплошь и рядом белые и пушистые, как котята. Не убивают, не бросают в подземелья инакомыслящих, не совершают переворотов.
— Да это было, — не стал спорить альт Грегор. — Но давно. Сейчас в Аркайле установилось справедливое правление. Я вполне допускаю, что безумец Айден не стоит и мизинца своего деда, что настоящими правителями будут братья альт Кайны, но ведь он законный наследник…
— Айден?
— Именно Айден. А вы разве не знаете имени герцога Аркайла?
— А вы разве не знаете, что в Аркаелё сейчас правит герцогиня?
— Я вполне допускаю, что прана Леаха, как вдовствующая…
— Какая прана Леаха? — Махтун остановился у грот-мачты. — Вы что, совсем ничего не знаете?
— А что я должен знать?
— В Аркайле теперь новый правитель. Вернее правительница. Прана Мариза из Дома Серебряного Барса.
— А что с Айденом?
— Этого никто не знает. Герцог Айден из Дома Чёрного Единорога, прана Леаха, мать его, и ей братья — Шэн и Льюк альт Кайны отстранены от власти и арестованы. Судьба их неведома. Ходят разные слухи. Кто-то полагает, что их отправили в казематы под Севреной Башней, некоторые думают, что их просто придушили без лишнего шума и тела сбросили в залив.
— Погодите… — Ланс потёр виски. — Мариза сместила безумного брата?
— Именно так. При поддержке Дома Серебряного Барса и некоторых других Домов.
— Ну, что ж… Этого следовало ожидать. Айден — вечный ребёнок. Леаха — совершенно бездарная, если речь заходит об управлении государством. А братья альт Кайны попросту грабители…
— То есть вы оправдываете дворцовый переворот?
— Такой — да.
— Но ведь вы только что радовались справедливому правлению в Аркайле и гордились, что у вас всё по закону.
— Есть прецеденты. Можно поискать в архивах Кевинала и Трагеры. Известны случаи, когда представители младшей ветви того или иного Дома брали власть в свои руки, если оказывалось, что…
— При этом вы оправдываете насилие? Вооружённый захват власти, аресты, убийства?
— Почему же оправдываю? А воспринимаю это, как нечто не очень приятное, но необходимое.
— Но если дело происходит не в Аркайле, то кровавый переворот — зло.
— По-моему, вы передёргиваете, пран Махтун. Разговор у нас зашёл не об этом. Хотя я благодарен вам за новые для меня сведения об Аркайле.
— А о чём зашёл разговор?
— А вы не помните?
— Мне кажется, вы не помните.
— Я попытался возразить вам. Не страх порождает уважение, а любовь.
— И попытались убедить меня, что правители Аркайла достигают уважения через народную любовь.
— Ну, не совсем так… — Устало кивнул Ланс. — Но по существу — верно.
— А я тут же привёл вам пример новой власти в Аркайле, которая держится исключительно на страхе.
— Голословное утверждение. Арест глав Домов Охряного Змея и Чёрного Единорога я понимаю и признаю — по-иному было нельзя. Но ни случаи убийства, ни даже заключения в подвалы не имеют доказательств. Досужие домыслы…
— Не такие уж и досужие. Что вы скажете об аресте и казни пран Оррэл и прана Вельма альт Горран из Дома Лазоревого Кота?
— О, Вседержитель! — Охнул менестрель. — Их-то за что?
— За сына.
— За Деррика альт Горрана? Но он же капитан гвардии, один из самых преданных престолу офицеров…
— Да. И убил его светлость Гворра.
— Как? — Ланс ощутил внезапный приступ головокружения, оперся рукой о мачту. — Гворра? Деррик?
— Разве вы не догадываетесь о мотивах убийства?
— Моим кинжалом… Щенок, каналья… — Менестрель вспомнил ненавидящий взгляд гвардейца, которым он сверлил его через решётку. Его злорадную ухмылку, когда Ланс всходил на эшафот и растерянно-разочарованное выражение, когда объявляли помилование. Так вот оно что! Одним ударом кинжала он хотел избавиться сразу от двоих. Воистину, ревность — страшное чувство. Как же оно разительно отличается от любви. Любовь толкает на созидание, на самопожертвование… Ну, конечно, если это подлинная любовь, а не сиюминутная похоть. Зато поступки, продиктованные ревностью, всегда имеют запашок подлости и предательства. Ревнивец жаден, злобен, хитёр. Он способен ударить в спину, написать донос. Многие полагают, что ревность порождается излишне сильной страстью и невозможностью смириться с потерей. Но недаром браккарский поэт Дар-Шенн Злой Язык написал:
Мы с ревностью сроднились — вот беда.
И не избегнем этой страсти никогда:
Она всегда рождается с любовью,
Но умирает вместе с нею не всегда.
Скорее всего, она происходит от зависти. Как это так?! Кто-то посмел кинуть взгляд на то, что принадлежит мне? Не любовь питает ревность, а уязвлённая гордость. Да что же это такое? Кто-то посмел предпочесть не меня? И багровая пелена ненависти застилает взор. Вскоре ревнивец начинает ненавидеть не только того, кто посмел встать на его пути, но и то, к кому он ревнует. Так любовь сменяется ненавистью, но ревность никуда не девается. Она остаётся, и продолжает выжигать душу изнутри.
Ланс зарычал, стукнул кулаком о дерево.
— Вызвать на дуэль он меня не мог? — Махтун пожал плечами, поэтому музыкант продолжал. — Наверное, побоялся. Кстати, что с ним? Арестован или в бегах?
— Он убит.
— При аресте?
— Нет, на дуэли. В день вашего побега из тюремной кареты.
— Кем?
— Капитаном стражи Коэлом альт Террилом из Дома Радужной Рыбы.
— Коэлом?
— Сведения совершенно точные. Получены голубиной почтой. Я тогда был в Эр-Трагере, но у меня нет ни алейшего повода ставить донесение нашего посланника в Аркайле под сомнение. Коэл альт Террил заколол Деррика альт Горрана на заднем дворе герцогского замка, чему было множество свидетелей, а потом отправился погоню за вашей каретой, где и был застрелен браккарцем.
Ланс вдруг представил, как всё происходил в тот солнечный весенний день. Коэл каким-то образом узнал, что к убийству герцога Гворра причастен Деррик альт Горран. Возмутился. Скорее всего, потребовал сознаться. У Коэла всегда были свои, слегка странные представления о чести. Доносить он точно не стал бы, но мог попытаться приволочь изобличённого преступника на суд праны Леахи. Возникла сора, переросшая в поединок. Естественно, капитан стражи, подрабатывавший уроками фехтования, победил. У Деррика не было ни малейшего шанса выстоять против него. Ланс и сам не рискнул бы скрестить шпаги со старинным другом. Мастерство Коэла никогда не подвергалось сомнению. После Коэл помчался, сломя голову, чтобы остановить карету, увозившую менестреля в Северную Башню. Нужно было срочно объявить, что произошла чудовищная ошибка, и Ланс непричастен к убийству Гворра. Ну, а дальше всё вышло так, как вышло.
Менестрель, обтирая плечом мачту, уселся прямо на сырые доски палубы — ветер поднялся довольно сильный и с верхушек волн срывало целые облака мелких холодных брызг. Коэл погиб, спасая его, а узнавать об этом приходится несколько месяцев спустя и от айа-баганца. Какая несправедливая штука эта жизнь! В их неразлучной до недавних времён троице Коэл был лучшим. Самым честным, самым справедливым, самым преданным. Он не витал в небесах, не строил несбыточных планов, а служил отечеству верой и правдой, в отличие от Регнара и Ланса. Вседержитель обделил его магическим талантом и способностью творить музыку, но он ни разу не попрекнул этим своих друзей. Не просил у них денег взаймы, когда приходилось совсем туго, а упорно добивался своей цели, продвигаясь по служебной лестнице медленно, но верно. А они в это время получали награды от герцога и глав Высоких Домов и тут же спускали золото на ветер, даже не задумываясь, что их другу, возможно, не хватает пары монет на новую перевязь или камзол, приличествующий службе при дворе. Он ценил их дружбу и никогда не отказывался от встреч, даже если Жермина пилила его днями напролёт за совместную разгульную пирушку. Он единственный из тройки сочетался законным браком, обзавёлся детьми и ни разу — это Ланс знал совершенно точно! — не изменил супруге. Менестрель не знал, как обстоят дела с женским полом у Регнара, но уж собственные похождения не мог не помнить и не считал свой образ жизни достойным примером для подражания.
Коэл даже погибнуть умудрился, как герой.
А как погибнет он, Ланс альт Грегор, великий менестрель и не менее великий неудачник? На плахе? На колу? Подвешенный за ребро на крепостной стене Айа-Багаана?
И что он оставит после себя? Мелодии, которые всё равно никто не способен повторить? Воспоминания? Вряд ли его будут помнить, как добропорядочного подданного герцога Лазаля. Его славу можно назвать, скорее, дурной, чем доброй. Никто не скажет своему ребёнку — проживи свою жизнь так, как прожил Ланс альт Грегор из Дома Багярной Розы.
— Пран Ланс? — Капитан Махтун участливо склонился к менестрелю. — Зачем вы принимаете всё так близко к сердцу? Всё это в прошлом. Пусть мёртвые вечно блаженствуют в Горних Садах, а нам с вами надлежит заботиться о живых.
Глава 2, ч. 3
Альт Грегор кивнул. А ведь и правда. Погибших не воротишь. Оплакивать их должны жёны и матери. Мужчинам надлежит мстить или же ничего не делать, если для достойного отмщения руки коротки. Он попытался подняться, но резкая боль пронзила грудину. Снова сердце. Похоже, ему теперь противопоказано волноваться. Так недолго и на тот свет угодить. Кстати, отличный ход. То-то же айа-багаанцы расстроятся, когда знаменитый менестрель умрёт от сердечного приступа прямо у них на палубе. Что они скажут княгине? Как оправдаются?
Из-за боли улыбка получилась кривоватая, но Ланс махнул рукой.
— Не переживайте, капитан. У меня случается.
— Что случается? Вы побледнели как полотно! И губы синие… Я помогу вам подняться.
Он подхватил менестреля под локоть и потянул.
— Что с вами?
— Не беспокойтесь, — вяло отмахнулся Ланс, стараясь не обращать внимания на боль. — Моё сердце разбито в мелкие осколки. Чего же вы ожидали?
— Шуточки у вас…
«Да какие к болотным демонам шуточки…» — хотел ответить маг-музыкант, но промолчал. Не хотелось тратить силы на разговоры. Боль убавилась, но не исчезла. Просто из острой, подобно отлично заточенной шпаге, она стала сосущей, как минога, с которыми он едва не сроднился за время вынужденной жизни в Бракке.
— Вы хотели мне что-то показать, пран Махтун?
— Я теперь уж и не знаю, стоит ли…
— Ладно, показывайте. И прекратите держать меня под локоть — я же не прана вашего сердца.
Капитан фыркнул, разжал пальцы и жестом пригласил менестреля следовать за ним. Они поднялись на квартердек фелуки, где вахтенный матрос всем телом налегал на колдершток, а рядом, вцепившись одной рукой в релинг, стоял смуглый средних лет айа-багаанец с бородой, чёрной с проседью, как шкура лисы-чернобурки. Второй рукой он прижимал к глазу медную трубку схваченную, словно бочка обручами, блестящими колечками.
— Ну, что, Эльшер? Что видно?
— Всё то же, капитан, — ответил тот, убирая трубку и протягивая её Махтуну.
— Познакомьтесь, пран Ланс. Это наш шкипер — Эльшер алла Гафур.
— Счастлив знакомству, — слегка поклонился менестрель, изображая радостную улыбку. — Хотя вполне обошёлся бы и без него.
Шкипер сверкнул белозубой улыбкой, прижимая ладони к груди и ловко удерживая равновесие на качающейся палубе.
— Для меня великая честь видеть перед собой известнейшего менестреля двенадцати держав. Теперь нас смертном одре мне будет о чём поведать внукам и правнукам. Жизнь прожита не зря.
Ланс не понял, издевается ли над ним моряк или говорит совершенно серьёзно, а потому на всякий случай решил промолчать. Сам бы он мог так цветисто изъясняться лишь с целью уколоть туго соображающего собеседника. Хотя… Чем демоны не шутят? Вдруг Эльшер алла Гафур, взаправду, входит в число поклонников его мастерства? В какой-то мере, это льстило и согревало душу, ведь плох тот менестрель, который не радуется, что его музыку любят и ценят. Но здесь, в окружении не слишком дружелюбных людей, следовало сохранять каменное лицо, как при игре в карты.
— Вы хотели мне что-то показать? — обратился он к капитану.
Махтун ткнул пальцем в далёкое белесое пятнышко у самого горизонта. Стремительно мчащиеся по небу облака то скрывали солнце, то позволяли ему выглянуть, словно красотка на балу играла веером, кокетничая с пранами. Мельтешащие тени делали поверхность моря похожей на шкуру барса, а потому с первого взгляда было совсем непонятно — корабль это или пенный гребень очередной волны.
— Вы мен льстите, капитан, — усмехнулся Ланс. — Говорят, орёл, парящий в поднебесье, способен разглядеть мышь в траве. Но я — не орёл.
— Увы, никто из нас не орёл. — Лучезарная улыбка капитана озарила квартердек. — Для того, чтобы видеть далеко, мы используем зрительную трубу.
— Что?
— Вот. Обратите внимание. — Махтун поднял ту самую трубку, которую получил от шкипера. — С одного конца стёклышко. И с другого — тоже стёклышко…
— И что?
— А стёклышки непростые, не плоские, а похожие на зерна чечевицы, только больше.
— Клянусь святым Кельвецием, я не понимаю, какая может быть польза от двух огрызков стекла. Хоть на чечевицу они похожи, хоть на тыкву!
— А вот извольте глянуть.
Пожав плечами, менестрель покрутил в пальцах трубку. Мысли его были заняты совершенно другим.
— А скажите, пран Махтун, ведь у капитана Деррика альт Горрана была молодая жена и сын, так?
— Кажется, да.
— А что с ними случилось после ареста главы Дома Лазоревого Кота и его супруги? Не слышали?
— Да неизвестно. Он них в донесении ничего не было.
— То есть, сохраняется надежда, что им удалось спастись?
— Да кому они нужны? Может, их отправили в ссылку в дальнее поместье. Может, бросили в подземелье, не удосужившись никому сообщить об этом. А может, они успели сбежать куда-нибудь.
— Например, во владения Дома Жёлтой Луны… — Задумчиво протянул Ланс.
— Туда-то зачем?
— Жена Деррика из Дома Жёлтой Луны.
— Ну, тогда на её месте я в последнюю очередь попытался бы прятаться у родни. Куда кинутся искать?
— Ну, да… — Менестрелю стало тоскливо и одиноко, несмотря на то, что фелука кишела людьми.
Очень трудно ощущать своё бессилие. Когда хочешь помочь, но обстоятельства оказываются сильнее. Новость о том, что Реналла стала вдовой, отступила перед картиной обстоятельств, при которых это произошло. Опасность её грозила не шуточная. Хоть прана Леаха, вдовствующая герцогиня, хоть её дочь Мариза, которая, по словам Махтуна, захватила власть в Аркайле, с убийцами Гворра шутить не будут. Если родителей Деррика уже примерно наказали, а о Реналле ничего не слышно, это может означать либо то, что она успела скрыться при помощи друзей или родни, либо то, что её держат в подземелье, предполагая для чего-то использовать. И в том, и в другом случае ему надо возвращаться на родину. Можно попытаться прибегнуть к помощи Гвена альт Раста — он производил впечатление благородного человека, особо не верил в вину Ланса, а уж теперь, когда доказана непричастность менестреля к убийству, должен встать на его сторону. В случае, если Реналла в темнице, придётся, конечно, постараться, чтобы вызволить её. Но ничего невозможного не бывает. А если вспомнить, то в Аркайле остался ещё и Коло — ушлый малый, имеющий связи в преступном мире настолько глубокие, что и представить страшно. Если Реналла скрылась, найти её, само собой, будет сложнее, ведь человек для того и прячется, чтобы его не разыскали. Тут, опять же, придётся просить прана Гвена или Коло. Или обоих сразу, лишь бы один не прознал об участии в деле другого. Эти двое любят друг друга почти как кошка с собакой. Но в любом случае, ему нужно вернуться в Аркайл.
Родной Аркайл. Возможно, не земля обетованная, не самая лучшая держава из имеющихся двенадцати… Да, там нет таких учёных-чародеев, как на Браккаре, не пляшут так зажигательно, как на Кринте, не выращивают таких замечательных скакунов, как в Трагере, не делают такой вино, как в Вирулии, и не добывают столько самоцветов, как в Тер-Веризе, но он такой один. Всё равно он — лучший. Его холмы и заливные луга, его реки и отроги гор Монжера. Его гомонящая толпа на рынках, бравые вояки, не раз доказавшие превосходство над каждой из армий мира. Его кроткие и мудрые монахи, его прекрасные праны, с коими не сравнятся женщины ни севера, ни юга. Только сейчас Ланс ощутил, как ему хочется войти в город вместе с толпой крестьян, везущих на рынок нехитрую снедь, скажем, через Тележные врата, пройти не спеша по улицам, заглянуть в Собор Святого Кельвеция, поставить свечку Пергитте в её храме, а потом отправиться в одну из забегаловок, где проведено столько времени, и плотно закусить печёными земляными яблоками со свиными рёбрышками или седлом барашка под чесночным соусом, запить бутылкой доброго вина, светлого, как слеза, и кислого-прекислого… Вот только как это сделать, если ты на айа-багаанской фелуке и отпускать тебя не намерены.