– А ну не шебуршись! – долетел до него натужный голос Вежды. – Путём всё. Знай дыши!
Но жар не отступал. Илья хватал ртом воздух, и ему нестерпимо хотелось поджать руки, до которых добирался бушующий кольцом огонь. Он не мог даже посмотреть на сторону, чтобы удостовериться, что огня нет – лицо было втиснуто в дыру на лавке. И от этого ему казалось, что обманывает его Вежда, и что баня занялась на самом деле. Тут он услышал совсем близкий удар грома и решил, что молния ещё раньше угодила прямо в баню, и дела действительно пло́хи. Сосредоточенно дыша, он скоро потерял счёт времени, и ему уже казалось, что он на самом деле в Борыниной кузне раздвигает могучие меха, и сам кузнец Борыня орёт ему от горна, что, мол, давай веселей, не спи, мол! И он, обжигаясь, всё ворочал меха, и ему становилось всё жарче, и пот уже заливал глаза, и хотелось пить, а ещё пуще – бежать из кузни, бежать прочь, к ледяной реке, под струи бушующего за стенами ливня. Но он не мог, ведь кузнец на него надеялся, кузнец ковал что-то очень необходимое, нужное, горячо ожидаемое им, необходимое прежде всего самому Илье. Ведь это он кузнеца попросил об этом, в его помощи он так нуждался. И поэтому Илья старательно терпел невыносимую жару и качал рукоятку мехов, качал, качал…
И вот уже исчезли стены Борыниной кузни, снесло их, но не бушующим ливнем, а гигантским кольцом огня, по сравнению с которым огонь в кузнечном горне был слабым лепестком. И понял Илья, что настала пора ему спасаться, что ждёт его погибель, да только не мог он двинуться с места, потому что не было у него ног. И вспомнил Илья, что он калека и в самом деле не может никуда идти, а ещё он посмотрел вниз, но даже и ног своих немощных не увидел – не было их у него. Лежал он беспомощный на полу в кольце огня, и не было ему спасения. Он хотел было кричать, но и для крика не осталось у него ни сил, ни даже воздуха. Сгорел весь воздух, лишь тонкая его струйка ещё добиралась до Ильи неведомо откуда, только ею одной был он ещё жив.
А кольцо огня всё сжималось, подбиралось всё ближе, вот уже Илья весь был в его власти и хотел только одного: чтобы сознание вовсе покинуло его и он не чувствовал этого жара. Но мысли всё метались в голове, как выводок мышей, застигнутый на гумне котом, всё доносили до Ильи страшные ощущения, будто неумолимый огонь уже добрался до него самого, и уже не только ног не чуял Илья, но и руки будто превратились в пепел, и жёг огонь его спину, проникал в самый хребет, и не кровь теперь текла в лоскутах его жил, а пламя. И грозно и оглушительно гремел огонь, хохотал, пожирая Илью.
…Удар чего-то плотного, но невероятно приятного вернул его из жуткого забытья. Илья вдруг вспомнил, что ему нужно дышать ровно и глубоко, и втянул в себя воздух. И сейчас же закашлялся. И открыл глаза.
В предбаннике было темно, а снаружи бушевал страшенный ливень, и не огонь вовсе хохотал там, а сам Перун рвал густые чёрные тучи, полосуя их истошными сполохами своих молний.
Рядом с Ильёй, лежащим уже почему-то на спине, стоял мокрый лоснящийся Вежда в одних портах и с бадьёй в руках.
– Очухался, что ли? – спросил он, глядя на Илью. – Или ещё окатить?
Илья с натугой дышал, стараясь не закашляться снова. Тело болело всё, будто его отколотили со всех сторон сразу.
– Кожа цела? – еле слышно спросил он, с трудом разлепив спёкшиеся губы.
– Чего? – наклонился над ним Вежда.
– Кожа… Горело же всё…
Вежда в ответ расхохотался, и ему тотчас ответил близкий удар грома. Илья попытался пошевелить рукой, и это ему, к его удивлению, удалось. Страшно хотелось пить, и нестерпимо чесались ступни обеих ног. Илья поморщился, и вдруг его обожгла догадка, удивительно совпав с вспышкой молнии за выставленными окнами – ноги! Он ЧУВСТВОВАЛ свои ноги!
Дрожа от волнения, он приподнял голову и попытался вглядеться туда, где зудели его ступни. Ещё одна молния милосердно подсветила ему, и он увидел свои ноги в мокрых портках.
– Ну, чуешь? – спросил Вежда, присев сбоку, и пощекотал подошвы Ильи. Тот ошарашенно кивнул и… заплакал.
Старик сидел возле него на корточках и улыбался. Илья нащупал в полутьме его ладонь и попытался поцеловать. Вежда не дал, выпростав руку, и погладил его по мокрым волосам:
– Не надо, сынок. Побереги нежность-то. Для подходящих дел побереги. Не надо.
Илья беззвучно ревел и шептал, не переставая:
– Спаси тебя боги, дедушка… Триглав Вседержитель… Спаси бог…
2
Сказывать о свершившемся «чуде» селянам Вежда счастливым родителям отсоветовал:
– Ну, растреплете, народ понабежит, а увидит что? Илюшка ходить-то разучился, его ещё этому заново учить надо. Переполох только устроите. Обождите пока.
Но не утерпела Слава, разболтала-таки соседке. И пошло. На двор Чёботов народ стал стекаться, чтобы самолично убедиться в «чуде». Однако, как и предупредил Вежда, ничего особливого не находил. Илья по-прежнему лежал на лавке, а «святой старец», как прозвали было Вежду в селе, продолжал возиться с какими-то отварами то в доме, то на заднем дворе и внимания на ходоков не обращал. Слава расплачивалась за невоздержанность в языке сама: селяне решили, будто «тронулась баба умом с горя» и перестали наведываться.
Вежда тем временем клал Илью на лавку – то ничком, то на спину – и тщательно разминал мышцы своими сухими крепкими руками. Потом начинал чудить: доставал из своего мешка ворох тоненьких иголок и бесстрашно ввинчивал их в какие-то тайные, лишь ему ведомые места на теле Ильи. Лежал он в этих иглах, словно ёж, однако не то что не страдал от боли, но даже улыбался приходившим подивиться на этакую затею Вежды родителям. Старик строго велел Илье «не валять дурака», и тот тотчас переставал их замечать и лежал на лавке смирно, как покойник.
Сколь ни были странными дела Вежды, ни Чёбот, ни тем более Слава в его пользе для сына не сомневались. Мало того, считали его чародеем, посланным для них богами. Лишь только они узнали, что Илья снова «чует свои ноженьки», как бухнулись перед Веждой на колени да ну реветь на радостях. «Святой старец» в сердцах чуть не плюнул, велел сейчас же подыматься и впредь наказал перед ним «шапки не ломать» и за святого и чародея не держать.
– Поклонились да будет, – сердито сказал он. – Я вам не истукан и не жрец, жертвы да почёт мне от вас ни к чему.
Несколько дней Вежда удерживал Илью от рьяных попыток подняться.
– Рано ещё, не́слух! Два года с лишком сиднем сидел, а за один день встать порешил? Так быстро ходить не выучишься. Научись-ка сперва терпению.
Через одну седмицу, показавшуюся Илье необыкновенно долгой, Вежда помог ему впервые встать с лавки. Для начала, крепко держась за старика, Илья простоял всего ничего. Но и этого ему хватило, чтобы понять самому – не то что ходить, но и стоять теперь предстояло учиться заново.
Дни тянулись хоть и медленно, но уж теперь гораздо бойчей, чем всего лишь месяц назад. Вежда продолжал разминать отучившиеся от движения ноги Ильи, так же втыкал в него чудны́е иглы и без устали потчевал своими загадочными настоями да отварами. Кроме всего прочего, он заставлял его совершать руками особые движения и учил правильно дышать.
– Да ты смеёшься, что ли, Вежда? Что же я, дышать, по-твоему, не умею?
– Не умеешь, – кивал Вежда. – Да и мало кто умеет.
И он объяснял да показывал ошалевшему от его слов Илье, как надо.
– Не грудью да плечами, чуди́ло, а животом надо, – говорил старик и, задирая белую рубаху, показывал свой живот – без лишних складок, маленький и аккуратный, словно у юноши. Илья дивился и старательно повторял.
– А зачем это – дышать «правильно»? – спросил он как-то Вежду. Старик приподнял седые брови и ответил:
– Да чтоб болеть меньше. Да жить полной чашей. Ты вот матушкину кашу ешь, а зачем, сказать можешь?
– Да как же? – удивился Илья. – Без каши-то я ноги протяну.
– Вот и воздух – та же каша.
– Но и так ведь дышат все! Чего ещё-то?
– А то, что кашу эту невидимую вы не полными ложками в себя запихиваете! Едите-то вроде едите, да по полмиски, почитай, оставляете нетронутым. Матушке Славе такое понравилось бы с её кашей?
Илья покрутил головой.
– То-то же! Так что ешь да помалкивай. Глубже ешь! – улыбнулся Вежда.
Медленно да помалу, но Илья уже ходил по двору сам, вставив под мышки пару ловко сработанных Веждой подпорок. И вот теперь уже сам собой облетел село слух о подвиге перехожего старца, получившего временный приют у Чёбота со Славой. Стали приходить не столько удостовериться в том, что покалеченный два лета тому назад Чёботов парень поднялся на ноги, сколько подивиться на старого чудодея. Заходили в избу, робели, если Вежда был там, да мялись у порога, пялясь на него во все глаза. Вежда лишь здоровался с ними и более не обращал на вошедших никакого внимания. Но тут всегда выручал либо Чёбот, либо Слава, без устали делившиеся своей радостью с гостями.
В доме, где долгое время царила скорбная тишина, напитанная слезами, теперь было совсем по-иному. Чёбот со Славой не то чтобы стали прежними, какими были до того бедственного набега печенегов, они будто вовсе стали моложе на десяток лет. Если Чёбот и вообще-то был мужиком немногословным да не слишком улыбчивым, то теперь его было не узнать – то с соседом на улице остановится побалакать о том о сём, то Славу озорно шлёпнет пониже спины, покуда никто не видит. Да, кстати, и было отчего – Слава похорошела, исчезли куда-то морщинки, появившиеся было у переносья, походка стала легче, будто у девки незамужней да ещё не рожавшей. Словом, вернулось в дом простое людское счастье.
Илья скоро стал ходить без Веждиных подпорок, но ноги были ещё слабыми: после особенно усердных хождений по двору, а то и по улице – уставали. Переждав ставшие ему теперь привычными иголки, он торопился скорей подняться, но Вежда удерживал, велел ещё полежать да «себя послушать». Как-то старик, давая понять, что уже можно подыматься, насмешливо спросил Илью:
– Ну, и что «наслушал»?
– Силушку чую богатырскую, – в тон ему огрызнулся Илья, и они оба захохотали.
Селяне тем временем осмелели да стали ходить на поклон к Вежде за подмогой от недугов. Слава богам, в селе особенным ничем не маялись, калек боле не было, не считая одноногого мастера плести лапти да сухорукого деда, что уже давно насушил дровишек для своего последнего костерка. Чаще всего Вежда и не ходил никуда, просто спрашивая занедужившего о его хвори, но вовсе даже, как казалось тому же Илье, не слушавшего ответ, но смотревшего куда-то сквозь человека странными пустыми глазами. И не успевал очередной, животом скорбный проситель закончить своё унылое повествование, как Вежда перебивал его, говоря прийти назавтра, а то и сразу приносил из своего уголка нужное снадобье.
Случилось Вежде вместе со здешней бабой-повитухой и дитя принять. Послали за ним ночью, а уже утром он вернулся и, улыбаясь, поведал домашним:
– Двойня. Ну и тесно им там было, одна деваха пуповиной так и обвилась. Да обошлось: и матушка здорова, и девоньки.
А однажды пришла к Вежде молодуха со своей бедой: жили они с мужем вместе уже третий год, но деток так и не было. Уж чего только не пробовали, всё впустую. Вежда посмотрел в печальные, мокрые глазищи красы-девки, улыбнулся да и погрузился, как и всегда, внутрь страдалицы своим пустым взглядом. Нахмурился, головой покачал да и велел ей позвать мужа. Молодому детинушке, нескладно разглаживающего непослушные вихры, Вежда, лишь увидев его на пороге, сейчас же сказал:
– Вот, стало быть, в чём загвоздка.
Потом разложил его прямо в светёлке на сундуке, заставив «дышать ровно».
– Грунюшка, робею я, – прогудел детина жене, стоявшей тут же и с тревогой наблюдавшей за Веждой. Старик сейчас же отозвался:
– Цыц! Робеет он! А на землице сырой да на камушке в лесном бору посидеть не робел?
– Дак ведь я… – испуганно прижал было к груди ручищи изумлённый муженёк, да Вежда оборвал:
– Цыц, говорю! Смирённо лежи.
И, положив обе свои ладони на живот парню, замер. Вытерпев недолго, детинушка оглушительно прошептал своей Груне:
– Чего это он, а, Грунюшка?..
Вежда поднял голову, убрал одну руку с живота да как щёлкнет парня по носу – тот так затылком по крышке сундука и грохнул с перепугу. А старик, возвращая ладонь обратно на живот, сказал молодухе:
– Придержи-ка, свет-красавица, своего бычка, чтоб не мычал да лежал смирно, не бодался.
Отпустив скоро пузо молодцá, Вежда наказал Груне прийти ввечеру да забрать снадобье, которое он к тому времени приготовит.
– А ты, пахарь, как примешь отвар, не спеши трудиться на своей жене. Обожди до новой луны. Понял ли? – спросил Вежда оправлявшего рубаху муженька, да, махнув рукой, оборотился к молодухе: – Слыхала, Грунюшка? Не подпускай этого олуха до себя, как я велел. А вот по сроку и начинайте. Ясно ли?
Заалевшая Грунюшка кивнула и спросила еле слышно:
– А детки-то, дедушка… Понесу ли?
Вежда засмеялся, любуясь девушкой, и ответил:
– Непременно, милая. Не бойся, теперь всё правильно будет!
Груня ахнула и… повисла на шее Вежды.
– Ну, будет, будет… – ласково улыбнулся старик, по-отцовски бережно поглаживая девушку по спине.
Мзду за лечение Вежда ни с кого не брал. Разве приносил кто-нибудь туес лесных или огородных ягод – тут он не позволял себе обижать благодарившего, принимал.
1
Илья уже по мере сил помогал родителям по хозяйству и как-то раз, приводя в порядок конскую сбрую к страде, сидел на заднем дворе. Вежда тем временем колол дрова поблизости. Колол лихо, не по-стариковски, сняв свою рубаху и показывая крепкий торс и жилистые, цепкие руки. Работали молча, пока Илья не решился заговорить.
– Слышь, Вежда, – начал он нерешительно, потому что вопрос этот мучил его давно. – Ты ведь уйдёшь, верно?
– Что, надоел? – по обыкновению шутейно ответствовал старик, устанавливая на колоду очередную чурку.
– Да ну тебя, – сердито буркнул Илья, прошивая толстой иглой ремень упряжи. – Шутки всё шутишь… Так пойдёшь или что?
– Пойду, – коротко отвечал Вежда, раскалывая колуном чурку. Илья вскинулся:
– Да куда ты пойдёшь-то, на зиму глядя?!
– Да как раньше ходил, так и пойду.
Илья плюнул и, набычившись, умолк, скрипя кожаными ремнями. Вежда рассёк очередную чурку и, подбирая поленья, весело спросил:
– Ты лучше сам скажи, что делать надумал.
Илья нехотя поднял голову от своей упряжи:
– А что мне думать? Работы, поди, хватает.
– Ладно, не прикидывайся. Всё по тебе видать.
– Правда?
Вежда кивнул, воткнул колун в колоду и присел рядом. С минуту Илья молчал, а потом сказал:
– К князю в дружину пойду.
– К здешнему?
– Нет. В Киев пойду.
Вежда рассмеялся:
– Много там таких. Коли повезёт, может, со своими статями на пристань непровскую возьмут – бочки по сходням катать да кули в трюмы складывать.
– Брось, Вежда! Я теперь не калека.
– А ты думал, что на пристани только калеки, пусть и вчерашние, работают? – хитро прищурился Вежда. Илья сморщился, как от зубной хворобы:
– Перестань! Я, может, мечом владею.
– Может? – вскинул седые брови Вежда. – Это тем, которым в первый день слепню грозил?
– А что, плох меч, скажешь? Как-никак норманнский, в бою бывавший. – Сказав это, Илья бросил работу и убежал в сарай. Скоро он вернулся, держа в руках меч Сневара Длинного.
– Ну-ка, – принимая оружие, с интересом произнёс Вежда.
Он вытащил клинок из ножен, посмотрел на свет, повертел в руках.
– Ага… А ну, покажи своё искусство, воин, – и он вернул оружие Илье, протянув рукоятью вперёд, как делают либо полные неумехи в воинских делах, либо настоящие бойцы, показывая своё доверие тому, кому меч вручают. Илья принял меч, решительно вышел на середину двора и принял боевую стойку. Вежда внимательно смотрел, не особо пряча в глазах насмешку. Заметив это, Илья разозлился и принялся кружиться по двору, умело поражая невидимого супостата. Он был невидим Вежде, но Илья различал его очень хорошо – это был тот степной разбойник, что увёл за собой на аркане его Оляну… Илья яростно рубил его на куски, с удовольствием замечая, что за время, проведенное на лавке умение, полученное от старого викинга, не слишком убавилось. Он воспламенялся всё больше, он уже видел, как сам киевский князь привечает его и…
И тут его окатил с ног до головы хохот Вежды. Илья машинально закончил движение и замер, уставившись на старика.
Вежда хохотал как сумасшедший. Илья никогда не видел за полтора месяца, что старик жил у них, чтобы он так смеялся, хоть и без того был смешливым человеком. Илья не знал, что делать и что думать: ему казалось, что Вежда увидел что-то весёлое, пока он показывал своё искусство. Может, Васька где затаился да отчебучил что-нибудь уморительное? Илья оглядел подворье, но пса нигде не было видно.
– Ты чего, Вежда? – совсем растерянно спросил Илья. Старик, вытирая мокрые глаза, просипел нечто неразличимое.
– Чего? – всё ещё не понимал Илья.
Вежда кое-как отдышался и, наконец, сказал:
– Вот насмешил так насмешил… Благодарствуй. Ничего более нелепого я давно не видал.