– Как мой милый племянник? – наконец спросила она. – Как твой сын, Людовик? Ему теперь горько без матери.
Наследник Франции смотрел на нее и молчал. Затем покосился на Пьера.
– У меня есть сын?
«Да, дурья твоя голова, Теобальд. У Людовика есть сын, жена, смелость и ум. Он умеет читать и писать на греческом, знает поименно всех полководцев древнего Рима и умеет ездить на лошади. Это его не спасло. Значит, тебя вообще ничего не спасет. Меня, впрочем, тоже».
– Его Величество очень устал, – встрял Пьер Гонтье. – Людовик, вам стоит вернуться в покои. После вашей болезни.
Теобальд лишь пожал плечами и двинулся прочь. Он счастлив. У него есть отец и сестра. Теперь еще будет и сын.
Пьер смотрел в сутулую спину уходящего Тео.
– Не переживайте за вашего брата, Ваше Величество.
Такому, как он, не позволено смотреть на неё, не то что заговаривать первым.
– Его Высочество еще не крепок после болезни.
– Это не мой брат, не так ли?
Пьер замолчал. Нужную ложь он ещё не придумал. А что он ей скажет? «Вы правы, но, умоляю, не говорите Филиппу»? Не говорите вашему мужу, вашему сыну, когда подрастёт, самому своему сердцу, из которого вырвали любимого брата? Пожертвуйте правдой ради незнакомого пьяницы, дурака и отца, которого вы ненавидите. Он не осмелился просить её о таком. И лгать ей в лицо не осмелился тоже.
Поэтому Пьер молчал. Это было значительно проще.
– Вы. Лекарь. Скажите мне правду. Людовик погиб?
А откуда он знает. Может, и мёртв, а может, в темнице рядом с опальной женой. Он покачал головой. И да, и нет, решайте, мол, сами.
– У Людовика ещё двое братьев. Даже если он просто скончался… Наследники есть, к чему этот глупый обман?
Она повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза. Они у неё светло-серые, как у отца, ледяные, как сталь, может статься, тоже не ведают жалости. Прекрасные глаза. Если б он был поэтом-монахом, все было бы проще.
– Скажите мне правду. Всю правду. Поверьте, я умею быть щедрой, и в Англии у вас тогда будут друзья.
Пьер почувствовал, что смог улыбнуться.
– Англия далеко, Ваше Величество.
Она ему не ответила. Она знает, что он имеет в виду. Неважно, сколько людей за проливом будут знать его имя. Стены дворца уже мягко обступают его. Она знает, что случилось с её крестным-магистром. Всего месяц назад, может, больше, да, уже больше – Пьер не заметил, как время летит. Если королю под силу низвергнуть того, кто сильнее, богаче его, если ему под силу пленить даже Папу – то что говорить о молодом подмастерье, которого любая крестьянка уличит в колдовстве.
– Вы правы, мастер Гонтье. Она далеко.
Конечно, он прав. Где-то в других мирах обреченному полагается умирать с поцелуем прекрасной дамы или, на худой конец, с её локоном. Придётся просить служанку, что убирается в комнате. Хоть её лицо и изъедено оспой.
– Благослови вас Бог, Ваше Величество, – что ещё положено говорить? Он не знает. – Не ненавидьте его, я прошу вас.
Она на минуту застыла.
– Отца?
– Нет, – Пьер покачал головой. – Его зовут Теобальд Оноре. И он всего лишь дурак.
III
Тень Тампля
Это только во вранье проходимцев заслуженная кара и удары судьбы сопровождаются громом с небес, порывистым ветром, заунывным уханьем филина. На деле же у твоей двери стоит стража и не пускает тебя из покоев дальше второй галереи. По особому распоряжению короля. И с этим не спорят.
Он сидел в каморке неделю после того злополучного вечера. Изабелла, королева Английская, уехала на следующий день. Из оконца Пьер видел внизу лишь крохотных человечков – она и король – будто куклы. Принцесса тогда наклонилась к Филиппу. Ни один ветер никогда не донес бы слов до него, но Пьер их расслышал. Два слова: «Я знаю». Ее отец бледнеет, точно уже на смертном одре, но замечает это лишь дочь. И этого ей хватит надолго.
Под вечер его вызвали к королю. Такая честь для безродного юноши. Знал бы он тогда, когда сбегал из деревни в Сорбонну, когда пару раз его обокрали в дороге, что через несколько лет он будет вышагивать по дворцовым плитам Консьержери и говорить с Филиппом, не прижимаясь лбом к холодной грязной земле. Шальная мысль затесалась в голову Пьеру – сам ли умер Лакомб. Он отмахнулся. Конечно же, сам. Старик догадался свернуть себе шею в канаве. И догадался не обманывать короля.
Дверь за ним затворилась.
«Что-то не то».
Что-то не то, помимо того, что все рушится, как карточный домик. Он оглядел еще раз покои Филиппа и понял, чего не хватает. Тень Мариньи – ее не было. В смысле, не было Клода, не было человека-с-кольцом, его врага и противника, оттого было странно и пусто.
Филипп проследил за его потерянным взглядом.
– Вы ищете нашего друга, мастер Гонтье?
– Клод де Мариньи мне не друг, Ваше Величество.
– Вы знаете, почему я позвал вас?
Его могут обвинить в измене, в обмане, в колдовстве, в грязных мыслях о французской принцессе: первое правило Франции – не признавать ничего, когда говорят признаваться.
– Нет.
– Ну, как же, мастер Гонтье.
Филипп отчего-то был спокоен, как и всегда. Пьер вспомнил, как, казалось бы, еще в прошлой жизни, он говорил королю, что тот бесконечно далек от всего и оттого ничего не боится. Королева Изабелла считала иначе.
– Для чего мне был нужен новый сын, мастер Гонтье?
– Ваши дети не оправдали надежд.
Король усмехнулся.
– Дети их никогда не оправдывают. Так было, так будет – вы думаете, меня волновала семья.
Пьер вспомнил, как ему показалось, что в Филиппе есть что-то живое, и промолчал.
– Жак де Моле пообещал, крича мне из пламени, что ни мне, ни моим сыновьям не править во Франции. Что сам я умру через год – вам это известно? Настоящий Людовик не хочет брать другую жену, Карл, впрочем, тоже. Дочерям корону не отдают. Вы никогда не думали, мастер Гонтье, отчего измена королевы в постели равняется измене короне? Не из-за мужской гордости, будьте уверены. Отчего тихие слухи в самом сердце дворца опаснее мятежа на дальних границах. Оттого, что любой теперь скажет, что наследник – ублюдок. И династия лопнет, как мыльный пузырь в корыте у прачки. Она уже лопнула. Я умру. Умрет настоящий Людовик, Карл и Филипп. А новый сын перед всем миром доказал бы мою правоту. И никто не узнал бы.
– Так в этом все дело, – наконец сказал Пьер. Он не добавил «Ваше Величество». – Переиграть де Моле? Переиграть мертвеца?
Король смотрел мимо него.
– Вы, мастер Гонтье, недооцениваете ценность победы. Когда сидишь на вершине, когда из обычных радостей тебе ничего недоступно, только в этом и видится смысл. В победе. Вернее, в том, за кем останется последнее слово.
За год страх действительно подточит короля изнутри. Права королева и прав тамплиер.
– На что вы надеялись, мастер Гонтье, подсунув мне дурака?
Сердце Пьера пропустило удар. Впрочем, он этого ждал.
– Вы думали, я не узнаю. Да, вы мыслите верно. Клод де Мариньи хотел быть полезным. Признаться, у него есть отцовский талант, такой отменный шпион. Я отправил его следом в ту же секунду, как ваш протеже стал брататься с предателем Франции. Знаете, я бы оставил Мариньи при дворе. Если бы мог.
– Он убит?
– Зачем же. Он был верен короне.
На деле они оба обманули Филиппа. Только он, Пьер Гонтье, проиграл.
– Он сослан в Лилль в одежде торговца. Без гроша. Брошен на дороге у города. Никто ему не поверит, что он Мариньи. Вы оба знаете много, и оба вы проиграли.
– Но только не вы.
– Разумеется. Только не я. Короли не проигрывают.
– Вы ведь знаете, что Изабелла расскажет мужу, как только вернется.
Где-то в прошлом замаячила лавка Лакомба. Грязные ступки, свежая ледяная вода из колодца и пыльные книги давно позабытых греков.
– Да, расскажет. А Людовика я к тому времени верну из темницы. Король Эдуард объявит жену сумасшедшей. Упечет в монастырь. Может, я и не выиграл, мастер Гонтье, но я точно ничего не терял.
– Что будет с Тео?
Судьба слабоумного короля не заботит. Филипп не ответил. Пьер так некстати вспомнил о «корабле дураков», и ему стало горько.
– Что будет со мной?
Глупый вопрос. Король промолчал. Пьер знал, что в этом городе ему не дожить до седин, но во рту все равно было мерзко и сухо.
– Для меня ведь выбора нет?
– Могу предложить вам милость, не выбор.
У него в голове блеснула надежда. Блеснула остро, как молния, рассекла тягучие жилы, голова закружилась, его затошнило. А затем стало снова спокойно, когда он услышал голос Филиппа.
– Меч, не топор.
Мечом голова отрубится быстро, Пьер это знал. Вот и вся милость Филиппа, вот и вся. Ни одному изменнику не предлагали такого.