Даниэль ощутил голод. “Интересно, что приготовила на ужин дорогая супруга? – подумал он, – А какими цветами она украсила сегодня мою рабочую комнату? Определенно, я соскучился по милой Авишаг! Зачем обижать ее? Пожалуй, не возьму в дом вторую жену!” Из этого рассуждения можно заключить, что в древних цивилизациях инстинкт многобрачия был не всесилен.
Глава 9
Начало дня выдалось облачное, душное. Солнце скупилось на свет, но не на тепло. Случается, иной раз, такая неприветливая утренняя погода в Ниппуре. Но если на сердце у человека хорошо, то он не замечает полста оттенков серого над головой, и не сомневается в скором торжестве светила, которое непременно появится к полудню на очистившемся небе.
Даниэль восстал ото сна, и душа его полна оптимизма. Как прекрасен был последний час бодрствования накануне вечером, как изумительно походил он на лучшие мгновения начала супружества с Авишаг! Она, счастливая с утра не менее возлюбленного мужа, приготовила своему гурману, и себе заодно, исключительный завтрак.
После совместной трапезы, напомнившей обоим о прекрасных былых, но не безнадежно ушедших годах, верный долгу дознаватель уединился в рабочей комнате для продолжения трудов.
Первым делом Даниэль вспомнил об Акиве. “Не буду беспокоить честолюбивого парня, – решил наставник, – пусть без моих пресных наставлений продолжает начатое. Честолюбие – это живость и горячность, оно не замечает мелких выгод и твердо идет к крупным. У племянника достаточно здравого смысла, и он, надеюсь, не переступит красную черту. Хотя внутренний голос подсказывает мне, что граница сия давно уж сделалась мнимой”.
“Что можно сказать о сочных рассказах почтенных старцев? – думал Даниэль, – слишком уж очевидны противоречия в их свидетельствах. Волей-неволей просится на язык простой вывод: они лгуны. Пожалуй, соглашусь с Ювалем – добавить нечего, позор и бесчестье! Вот каковы наши стражи закона, изгнанья вавилонского отцы, которых мы должны принять за образцы!”
“Очень сложный и даже рискованный шаг предстоит сделать мне – обвинить во лжи самих судей, – размышлял Даниэль, – тут спешить нельзя. Посему станем продвигаться по пути простонародной мудрости: не гони лошадей, да не стучи копытами. К байкам Тевеля и Юваля я должен добавить свидетельства третьих лиц”.
“Не менее важно установить достоверность обвинений Шош против ее хулителей, – продолжал рассуждать дознаватель, – если старцы оклеветали Шош, то, может показаться, будто в ее устах правда. Но это только на первый взгляд. Разве Шош не могла прибегнуть к оговору, скажем, из желания отомстить? Возможно, однако, что причина в чем-то ином. Необходимо выяснить мотивы действий каждой из сторон. Придется еще раз посетить дом славного царского советника”.
***
– Мир тебе, добрый защитник дома Иоакимова! – обратился Даниэль к сидящему у входа в сад сторожу.
– И тебе мир, знаменитый дознаватель! – приветливо ответил стражник.
– Вот, опять я тут, дела требуют новых свидетельств.
– Не повезло тебе на сей раз, Даниэль: отсутствуют и хозяин, и хозяйка. Иоаким теперь денно и нощно пропадает в молельном доме, сам знаешь почему. Шош с утра у отца обретается – примеряет новые наряды. Хилкия в утешение дочке сделал ей подарки.
– Так даже к лучшему. Мне не нужны сегодня хозяева. Я намерен говорить с тобой и со служанками.
– Коли пришел для беседы с нами, стало быть, требуемся мы. Правильно: одной рукой и узла не завяжешь!
– Мысли твои угодны мне. А теперь ответь, дорогой, с которого по который час ты пребываешь на своем посту?
– Я нахожусь здесь с восхода и до захода солнца, а когда случаются гости по вечерам – дожидаюсь, пока уйдет последний.
– А как охраняются сад и дом по ночам?
– Живу я неподалеку от хозяйского дома. Вон там, видишь, Даниэль? Во дворе у меня выстроена собачня. Хочешь взглянуть?
– Пойдем, посмотрим.
– Пред тобою лютые псы. Они несут вахту в ночное время. Окончив службу, я привожу их в сад к Иоакиму. Утром я собак возвращаю и сажаю на цепь. Не завидую смельчаку, который попытается проникнуть за ограду ночью. Днем же всякий входящий и выходящий – на моих глазах.
– А если кто из домашних пожелает ночью прогуляться по саду?
– Никто не пожелает. Да и не различат свирепые полканы – свой ли, чужой ли перед ними.
– Кто знает о том, что по ночам сад охраняется собаками?
– Кроме меня знают только хозяева и старшая служанка, которая у них в доме ночует. Иоаким никому не велел говорить. Он сказал, мол, незачем лишать доброго ночного визитера приятной неожиданности. Теперь вот и ты знаешь, но от расследователя ничего скрывать нельзя, не так ли?
– Ты сообщил важные вещи. А теперь скажи-ка мне, каким образом судьи могли подглядывать за Шош во время купания?
– Шош полощется в полдень. Служанки становятся по берегам пруда и закрывают обнаженную хозяйку от нескромных глаз. Невдомек мне, как сумели судьи увидать ее – они никогда не бывают в саду днем. Даже если бы и появились, то не миновали бы меня, и я бы знал. А из-за ограды пруд не виден совсем. Полагаю, закрывают Шош от меня, а от кого же еще? – хохотнул сторож.
– Выходит, Тевель и Юваль не могли подглядывать? Так ты заключаешь?
– Заключай ты, Даниэль. Я говорю только то, что точно знаю или сам зрил.
– Тебе, конечно, известно, что Шош свидетельствовала, дескать, старцы домогались ее. Какие мысли родит в твоей голове такое утверждение?
– Ах, Даниэль, Даниэль! Ты, вроде, человек бывалый, дознаватель, преступников на чистую воду выводишь, а от самых верных слухов в стороне!
– Поделись со мною, с недотепой!
– Кажется, всей общине известно, что старцы наши уж несколько лет как не…, – произнес сторож вслух, а окончание фразы сообщил Даниэлю шепотом на ухо, – а если б согласилась Шош? Какой же мужчина срамиться захочет?
– Стало быть, по твоему мнению, не стали бы Тевель и Юваль предлагать Шош непотребство?
– Говорил уж я тебе, Даниэль, мнения – это по твоей части, а я – только глаза и уши.
– Да, да, верно. Не простой ты, политичный однако. Вот Иоаким последнее время всё с Богом разговаривает, не до монарших дел ему нынче. Мог бы тебя во временные советники Навуходоносору рекомендовать!
– Советник из меня навряд ли вышел бы, а висячие сады царские я мог бы сторожить!
– Шучу я, дружище! Тебе – моя благодарность. А теперь кликни хозяйкиных служанок.
– Всех? Их больше десятка!
– Так много? Позови пока старшую.
***
– Мир тебе, женщина!
– Мир тебе, великий Даниэль! Страшно мне с мужчиной разговаривать.
– Я вреда тебе не сделаю, только простые вопросы задам. А ты должна отвечать честно, ничего не скрывая и не прибавляя. Помни, ложное свидетельство, и утаивание правды жестоко караются законом!
– Ой, страшно мне! Отпусти, миленький!
– Отпущу, когда расскажешь мне, что знаешь. И ничего не бойся. Правду объявить – не стыдись говорить!
– Спрашивай, Даниэль.
– Где Иоаким?
– Он последние недели всё молится, и днем и ночью из молельного дома не выходит. И сейчас он там.
– А хозяйка твоя где?
– Она с утра к Хилкие пошла, к отцу своему. Новые платья примеряет.
– Ты говоришь, что Иоаким ночами пребывает в молельном доме. А где почивает Шош? Одна в супружеской спальне?
– Нет, на такой случай у нее своя спаленка есть. Шош боится по ночам оставаться одной, поэтому я в ее комнате укладываюсь. Иоаким знает и одобряет.
– А если б она ночью вышла в сад, ты бы услыхала?
– Никто ночью в сад не выходит, сторож выпускает злющих собак.
– Давай говорить о последнем месяце. Допустим, по какой-то причине Шош покинула комнату, в сени или еще куда вышла, ты бы заметила?
– В последний месяц – нет, не заметила бы.
– Почему?
– Муж мой на побывку с войны вернулся. Хочет, чтобы я с ним дома ночевала. Я привела вместо себя младшую сестру, девчонку. Шош согласилась. Но сестрица моя спит как убитая, бесполезно тебе с ней говорить, ничего не добьешься. Другие служанки живут в своих домах. Сюда являются утром, уходят вечером.
– Стало быть, ты не знаешь, покидала ли Шош спальню по ночам в последнее время?
– Не знаю.
– А ежели ночью пожар в доме случится, как домашним спасаться, куда бежать? В саду ведь лютые псы!
– Слыхала я, что у хозяев есть тайный подземный ход из дома прямо за ограду сада. Где этот ход – не знаю.
– Когда Шош купается, девушки закрывают пруд полотнищами. Зачем?
– Как это зачем? Чтоб никто не подглядывал!
– Так, вроде, чужих мужчин-то в саду не бывает днем?
– Чужих не бывает, а сторож?
– А из-за ограды можно подглядеть?
– Не знаю.
– Позови девушек, пусть встанут вокруг пруда с полотнищами, а я пройдусь вокруг ограды и сам проверю.
– А меня ты отпускаешь?
– Ты можешь идти. Спасибо.
***
Даниэль обошел сад снаружи. Убедился в правоте сторожа: из-за ограды пруд глазу не доступен, и ничего углядеть нельзя. Теперь ложь старцев больше не вызывала сомнений.
“Не удивляюсь, что Тевель и Юваль так смело врали мне, – размышлял Даниэль, – дескать, видели, как Шош прелюбодействует в саду – ведь о мохнатых ночных сторожах им ничего не было известно. А когда в доме у Иоакима на исходе субботы они оговорили Шош, то, к счастью своему, не назвали места, где происходило мнимое святотатство – иначе хозяин сразу уличил бы их во лжи!”
“Судьи, по словам охранника, не приходят к Иоакиму днем, – продолжал рассуждать дознаватель, – а из-за ограды пруд не виден. Откуда же они могли подглядывать? Даже если бы без ведома сторожа оказались они в саду во время купания хозяйки, то сквозь полотнища ничего бы не узрели, и Шош это знает. Примем также во внимание, что проблемные старики навряд ли стали бы домогаться близости с молодой женщиной. Я все больше сомневаюсь в правдивости слов Шошаны!”
Глава 10
Самые плодотворные идеи приходили в голову к Даниэлю, когда он, наслаждаясь тишиной, размышлял, сидя в своей рабочей комнате. Этим утром ему помешали: из окна раздался гам детских голосов, который довольно скоро сменился рёвом. “Как всегда, старшие обижают младших, – подумал отец семейства, – что ж, разве я не так рос?”
На зов мужа о помощи явилась Авишаг. “Наши любимые чада чересчур расшумелись, мешают мне мыслить. Будь добра, дорогая, уйми их. Только не ищи правых и виноватых – гиблое дело. Лучше отвлеки!” – обратился Даниэль к супруге с просьбой и советом.
Многоопытная в воспитании детей Авишаг не нуждалась в такого рода подсказках. В отличие от Даниэля, она не занималась скрупулезным дознанием, не выслушивала безнадежно противоположные свидетельства обиженных и обидчиков, а сразу и по справедливости назначала равное для всех наказание. В данном случае она посулила всем нарушителям спокойствия лишить их послеобеденной дыни. Ребятишки помирились, и, зная отходчивый характер матери, притихли в надежде на прощение.
Установилась тишина. Сквозь открытое окно слышалось успокаивающее шуршание ветвей садовых деревьев, да отдаленное щебетание птиц – дневная прибавка к предрассветному пению. Ничто более не мешало возобновлению полета мысли нашего расследователя.
“Преступление почтенных судей достаточно очевидно, – рассуждал Даниэль, – и я в скором времени без опаски смогу предъявить публике свои находки и доказательства. Но неужели и бедная Шош тоже нарушил закон? Может статься, грех ее не в том, в чем ее ложно обвинили Тевель и Ювель, а в неприглядном ином. Однако, как хотелось бы убедиться в ее правоте, как не желаю я горя Иоакиму и Хилкие! Да, я сомневаюсь в ее честности, но мои подозрения хоть и небезосновательны, но могут и не подтвердиться!”
Долг велел Даниэлю не поддаваться чувствам, но строго следовать диктату беспощадных фактов и железной логике, употребляя всю мощь серых клеточек его в высшей степени продуктивного мозга.
“Я продолжу с прежним рвением твердо и непредвзято выяснять обстоятельства дела, – говорил себе Даниэль, – и ближайший мой разговор состоится в темнице. Намереваюсь беседовать с осужденными купцами. Надеюсь получить от них новые важные сведения. Я не стану привлекать Акиву. Сам он пока не объявляется, стало быть, задачу свою до конца не решил”.
***
Даниэль достал из шкафа круглую металлическую пластинку с клеймом – любезно предоставленный Ювалем пропуск в подвальную тюрьму, и крикнул кучеру, чтоб тот запрягал колесницу. В деловых поездках Даниэль предпочитал оставаться наедине с самим собой и правил лошадьми сам.
Предъявив охране сертификат благонадежности, Даниэль спустился вниз по каменной лестнице и оказался в довольно большой комнате с одним маленьким зарешеченным окном под потолком. В центре стоял складной стол, по противоположным сторонам которого располагались лавки. Вдоль стен тянулись одна за другой двери, снабженные тяжелыми засовами. В каждой из них был проделан сквозной проем, затянутый металлической шторкой. По обеим сторонам входа в помещение стояли вооруженные стражники.
“Я попал в комнату свиданий, – догадался Даниэль, – а двери вдоль стен ведут в камеры узников”. Объяснив служителю сего безрадостного места цель визита, Даниэль уселся на лавку и принялся дожидаться, пока к нему приведут осужденных купцов.
Наконец, одна из дверей распахнулась, и служитель бесцеремонно вытолкнул двух заросших бородой, нечесаных, худых и оборванных заключенных, закованных в кандалы. Он усадил их на лавку напротив Даниэля и бросил ему: “Вот молодчики, которые тебе нужны. Можешь говорить с ними”.
В недавнем прошлом лихие жизнерадостные хваты, а ныне несчастнейшие из людей, они молча и недоуменно уставились на непонятного гостя. Меньше всего они ожидали, что какой-либо пришелец из внешнего мира протянет им руку помощи.
Лик отражает страдания души. Прекрасный физиономист, Даниэль тоже не торопился начинать разговор, а только внимательно разглядывал немытые лица, читая по ним тайные намерения и скрытую боль. Потухший взгляд узников не ввел Даниэля в заблуждение, и он безошибочно определил, что люди эти молоды, и, кабы не стряслась с ними беда, продолжали бы знатно вкушать отраду купеческого богатства и утехи женской любви.
– Я – Даниэль, дознаватель, произвожу дополнительное расследование по вашему делу, – начал визитер, – теперь вы представьте себя.
– Меня здесь зовут “Первый” – неохотно сказал один из колодников.
– Я – “Второй”, – буркнул второй.
– Приятно познакомиться, – пытался шуткой рассеять напряжение Даниэль, – судя по разговору, вы не местные. Откуда будете?
– Мы купцы из Дамаска, возим в ваши края отменные товары, все больше драгоценные украшения, коими славен наш город. У вас много богатых покупателей, – сказал Первый.
– Живем тут подолгу, вот и язык Вавилонии немного выучили, – добавил Второй.
– В чем обвинили вас?
– Судьи ваши постановили, что я обесчестил девицу, – ответил Первый.
– И на меня тот же ярлык повесили, – посетовал Второй.
– Какую вам кару присудили?
– Во-первых, выплатить денежное возмещение семье юной девы, – сказал Первый.
– А, во-вторых, нас оскопят, – не сдержав рыданий, выдавил из себя Второй, а Первый при этих словах скорбно взвыл о горькой доле.
– Вижу, вы не согласны. С чем? С обвинением или с наказанием?
– С обвинением! – дерзко выкрикнул Первый.
– И с наказанием! – подхватил Второй.
– Хорошо, рассказывайте, как, по-вашему, было дело.
– Вечером, когда смеркалось, вышли мы со Вторым после трудового дня прогуляться, подышать ночной прохладой.
– Мы уж давненько покинули наши дома, давая отдых женам и наложницам. Им-то хорошо, а нам каково? Страдаем от любовной жажды, не так ли, Первый?
– Ты ведь нас понимаешь, Даниэль? – с надеждой спросил Первый.
– Ты ведь не такой, Даниэль, как эти старцы-судьи? – промолвил Второй.
– Не забывайтесь, Первый и Второй, – прикрикнул дознаватель на своих новых знакомых, – котел горшкам не товарищ! Предоставьте мне задавать вопросы.
– Извини, увлекся я, – покаялся Первый.
– Прости, исправлюсь, – пообещал Второй.
– Продолжайте излагать свою версию, – сухо сказал Даниэль.
– Прохаживаемся, значит, мы по дороге, потом свернули на узкую тропинку на опушке леса, – промолвил Первый.
– Тут видим, навстречу нам идет женщина, лица ее в сумерках не разглядели, но что молода и стройна телом – это точно. Да и наверняка красавица! – продолжил Второй.
– Заметив идущих ей навстречу двух мужчин, бедняжка испугалась и бросилась наутек. Как грациозно она бежала! Я подумал, наверное, заблудилась в темноте, ищет дорогу домой. Мне ужасно захотелось взглянуть на юницу, узреть, как прекрасен лик ее! – чувственно проговорил Первый.