В седьмой клетке они уже писали на языке Богов деревянными палочками на глиняных табличках. В одиннадцатой могли переводить на язык Богов наречия тех, кто жил вокруг горы Каа. В двенадцатой узнали, что это предварительный курс обучения, а после экзамена, который у них должны принять представители Богов, их определят в страну Шумер, где будут учиться десять лет.
После обучения два десятка учеников оказались в чреве железной птицы и почти целый день летели в неизвестном направлении. Когда приземлились, Торо понял, что их вернули к тому месту, откуда год назад увезли Боги. Мальчиков разместили в пещере с плоскими стенами, где на полу лежали циновки, на которых днем сидели, а ночью спали ученики. Обучение продолжалось, но как-то вяло, лишь для того, чтобы было чем занять подростков перед экзаменом.
К этому моменту Торо не только владел языком Богов, умел писать, считать, но и знал, какие имена носят крупные звезды. А еще четко усвоил принцип, без знания которого невозможно попасть в страну Шумер: если ты пишешь Богу, то делать это нужно снизу вверх. Если пишущий находится справа от звезды Сириус, то писать надо справа налево. А если наоборот, то слева направо.
Вечером мальчикам разрешалось гулять среди деревьев, которые окружали пещеру по прямым, как копье, дорожкам.
Из десятка мальчишек племени хашей остались только Торо и Топо. И именно их манила к себе гора Каа. Гора, в подножии которой жил род, откуда их забрали Боги.
План побега возник у них почти одновременно.
– Мы найдем их, – сказал Торо, – ориентиром нам будет гора Каа.
– Мы станем модо, – ответил на это Топо.
– Да, – подтвердил Торо.
НОБЕЛИАТ
Крамора привели в зал судебных заседаний и усадили на деревянную скамью.
Судьей была женщина чуть за сорок, и ему показалось, что она не сможет вынести неправомерный приговор.
Рядом с судейским располагался маленький стол. За ним восседала девушка лет двадцати. Как он догадался, секретарь. Вчерашний омоновец сидел на скамье для зрителей. Какая роль отведена ему, было непонятно: то ли охраны, то ли свидетеля.
– Крамор Виталий Сергеевич? – спросила судья, заглянув в папку, такую тонкую, что, казалось, там, кроме картонных корочек, ничего нет.
– Да, – ответил он.
– Откуда у вас такая странная фамилия?
«Вот же… – подумал Крамор, – стоит задать такой вопрос, и сразу становится понятно, что перед тобой не судья, беспристрастно исследующий ситуацию, а любопытная баба».
Ему хотелось ответить колкостью, но сдержался, не хватало еще настроить ее против себя. Крамор все еще надеялся на объективность.
– Досталась от родителей, – корректно ответил он.
– Изменить не пробовали?
– Нет.
– Почему?
– Папа бы меня не простил…
– Понятно, – произнесла она и сверила другие данные.
– Где вы работаете?
– Свободный художник.
– Художник, – повторила судья, – от слова «худо»?
– Нет, от другого, – ответил Крамор, все более заводясь от столь явной беспардонности.
– И что же вы нарисовали?
– Вообще-то художник пишет, – произнес Крамор.
– И сколько картин вы написали?
– Я художник слова и свои картины создаю не кистью и красками, – заметил Крамор, обратив внимание, что омоновец и секретарша посмотрели на него с интересом.
– То есть вы – литератор?
– Писатель.
– А чем отличается писатель от литератора?
– Вы точно хотите это знать?
– Я же задала вопрос.
– Пожалуйста. Литератор – это тот, кто пишет, а писатель – это тот, кого читают…
– Интересное различие, вы сами это придумали?
– Нет, это придумали классики литературы.
– И что же вы написали читаемого?
– Об этом можно узнать, если заглянуть в интернет или каталоги библиотек.
– Я такой фамилии никогда не встречала, хотя читаю много…
– Здесь все дело в подходах и оценке, – сказал Крамор, ему расхотелось нравиться судье, – в советские времена был такой анекдот: приезжает из Грузии в Москву болельщик и видит надпись: «Слава КПСС».
– Кто такой Слава КПСС? Славу Метревели знаю, а кто такой Слава КПСС? Наверное, играет в классе «Б».
– У меня дочка в «Б» классе учится, – сказала судья, обращаясь к секретарше, и взгляд ее потеплел, затем вновь обратилась к Крамору: – Мне трудно понять мужской юмор, но я рада, что это чувство осталось у вас, несмотря на…
– На что? – спросил Крамор.
– Несмотря на сложившиеся обстоятельства. Были ранее судимы?
– Нет.
– Валентина, так и пометь, со слов не судим…
– Там есть справка инфоцентра, – вмешался омоновец, – он действительно не значится судимым.
– А к административной ответственности привлекались? – спросила судья.
– Нет.
– Что, никогда не получали даже письма счастья?
– У меня нет автомобиля.
– Писатель и без машины?
– Не вижу связи…
– Ну, нет так нет, – сказала судья, которой надоело исследовать личность правонарушителя. – Итак, вы обвиняетесь в том, что приняли участие в несанкционированном митинге, который проходил в воскресенье на площади Якуба Коласа… Вам понятно обвинение?..
– Нет.
– Что вам непонятно?
– Я не участвовал в несанкционированном митинге. Лишь стоял рядом в качестве зеваки…
– Прекрасно, – сказала судья, – если бы вы знали, сколько раз мне приходится слышать сию сентенцию… А что по этому поводу сказано в протоколе…
Она снова заглянула в тоненькую папку.
– В протоколе указано, что вы все-таки участвовали в митинге.
– И как выражалось мое участие: выступал, выкрикивал лозунги, размахивал флагами?
– Нет, стояли вместе с сотоварищами по партии в толпе митингующих.
– Во-первых, не принадлежу к так называемым партиям. Во-вторых, я не стоял в толпе, подошел посмотреть…
– Валентина, – сказала судья девушке-секретарю, – выведите фото на экран. Только тут Крамор заметил, что сбоку от судейского стола на стене висит небольшой экран.
Валентина нажала на кнопку, и на экране появилась фотография оратора. Крамор его узнал, затем с различных ракурсов стали возникать фото с участниками митинга.
– Стоп, – сказала судья, – а вот эту, пожалуйста, покрупнее. Валентина сделала снимок крупнее, и Крамор увидел себя рядом с парнем в желтой куртке.
– Ну вот, – сказала судья, – вы обсуждаете речь оратора с Буцким, системным правонарушителем… Он гордится участием в таких мероприятиях и всегда надевает то желтую куртку, то какой-нибудь шарф, чтобы его было легче вычислить в толпе.
– Да я с ним не знаком, – сказал Крамор.
– А вот и неправда, – отреагировала на это судья. – Валентина.
Следующий снимок показал, что Крамор действительно что-то говорит Буцкому.
– Вы обсуждаете речь оратора…
– Да, но я оказался там случайно… Просто зевака… Судья тяжело вздохнула и произнесла:
– Валентина.
Девушка щелкнула мышкой несколько раз, и Крамор понял, чего добивалась судья. На фотографии четко было видно, что толпа зевак стоит на значительном расстоянии от тех, кто, участвовал в митинге.
– Думаю, что здесь нет ни натяжки, ни фальсификации… Но с учетом того, что ранее вы не привлекались к административной ответственности…
ТРОГЛЫ
Торо и Топо сбежали вечером, когда все уснули. Их ввело в заблуждение, что новую пещеру не охраняли одноглазые. Удалившись от стойбища помощников Богов, наткнулись на длинную блестящую лиану. Торо уже знал, что она несет смерть всем, кто к ней прикоснется. Это был невидимый сторож, в которого Боги вселили гром и молнию. Нужно было возвращаться, но тут произошло то, что можно назвать везением. Из чащи леса к ним стремительно приближалась самка кабана. Видимо, где-то рядом находился выводок, и она решила обезопасить его.
Торо и Топо едва увернулись от свирепого животного с огромной массой тела, которое пронеслось мимо них и врезалось в опору, на которой висела лиана-сторож. Опора упала, тут же раздался щелчок, затем последовала голубоватая вспышка и раскат грома, мальчики упали на землю. Вскоре все стихло, запахло жареным мясом. Подняв головы, увидели, что от животного почти ничего не осталось. Невидимый помощник Бога, который сидел в лиане, убил кабаниху. Но та своим телом сбила опору, на которой крепилась лиана.
Подростки перепрыгнули через поваленную опору и помчались прочь от этого страшного места. Потом они перешли на шаг и шли до самого утра, а когда рассвело с неба раздался звук, издаваемый железной птицей, и они спрятались в небольшой пещере. Здесь было прохладно, и мальчики, обнявшись, улеглись на песок, согревая друг друга, и вскоре уснули.
Ближе к вечеру проснулись, вышли из пещеры, сориентировались и пошли по направлению к горе.
Очень хотелось есть, но особенно пить. Жажду утоляли, собирая росу с травы. Затем нашли в песке возле обрыва земляных пчел и, рискуя быть покусанными, вырыли палкой несколько сот.
Вся ночь прошла в пути, а когда рассвело, увидели, что гора находится от них так же далеко, как и в первый день. Спрятались в расщелине и стали совещаться.
Торо предлагал перетерпеть голод и двигаться дальше, Топо, напротив, говорил, что нужно найти еду.
Отоспавшись, они собирали ягоды и плоды деревьев, названия которых не знали, но, пробуя на вкус, включали в походный рацион. Следующий день прошел веселее, на ходу ели все, что припасли, и к вечеру увидели, что до горы совсем не далеко.
Найдя очередную пещеру, решили расположиться на ночлег, но перед этим поужинать остатками плодов. Каждый выложил все, что имел за пазухой. Торо заметил среди пожухлых грибов Топо яс. Хотел выбросить его, но тот не позволил.
– Это яс, – сказал Торо, – он делает хаша бесноватым.
– Он дает хашу силы, – ответил Топо. И это было правдой, как и то, что нужно знать меру в потреблении этого гриба.
Съев остатки пищи, мальчики улеглись на землю. Вымотавшийся за день Торо уснул сразу, сквозь сон слышал бормотание Топо. Возможно, на него действовал гриб.
– Мы станем модо, – повторял Топо, – мы будем модо…
Модо – мудрецы, самые уважаемые люди среди хашей. Не только вожди, но и жрецы прислушивались к их советам. Модо общались с теми, кто не имел имени, так считали соплеменники. Но Торо и Топо знали: те, кто живут на небесах, иногда спускаются на землю и имеют имя.
Первый лучик солнца коснулся лица Торо. Он проснулся и почувствовал холодок, не потому что рядом не было Топо. Это был предвестник опасности, заставлявшей его мозг активизироваться. Возможно, он подключался к невидимой для людей энергии, которую пытались «разбудить» преподаватели в начальной школе Богов. И, наверное, продолжали бы это делать в Шумере.
Торо открыл глаза. Над ним стоял Топо, глаза его горели, словно снова съел яс, который нашел рядом с пещерой.
В руках держал огромный камень. Топо ничего не говорил, но Торо словно слышал его внутренний монолог, который на языке современного человечества мог звучать так: «Извини, друг, но двух модо для одного племени многовато».
Камень полетел вниз. И тут время словно остановилось, Торо видел приближающийся булыжник, но понимал, что шансов выжить нет. Однако в самый последний момент включился другой механизм. Словно кто-то подтолкнул Торо, он согнул ногу в колене, а выпрямив ее, сумел отбросить свое тело в сторону и избежать столкновения. Затем сделал еще один перекат и вскочил на ноги.
Топо тем временем стал поднимать камень, но это было ошибкой, камень слишком тяжел, что сделало Топо неповоротливым.
Торо ударил Топо ладонями по ушам. Тот выронил камень, но не потерял сознание, видимо, яд был настолько силен, что сделал его нечувствительным к боли. Он мертвой хваткой вцепился в Торо, они упали на землю и катались, пытаясь оказаться сверху противника.
В этом поединке Торо не хотел победить, как это делали мальчишки племени хашей, когда взрослые стравливали их, чтобы те приобретали навыки боя. Он должен был убить Топо. Но сделать это без подручных средств тяжело, а Топо превосходил его в бешенстве из-за гриба.
Через какое-то время Топо оказался сверху и сжал горло Торо руками. Однако он слишком наклонился над Торо, и тот ударом колена перебросил его через свою голову. Падая, Топо ударился о камень и потерял сознание. Торо медлить не стал. У предков человеческих существ не было врожденной морали. В отличие от волков, которые не рвут обездвиженного противника, он тут же задушил своего соперника.
НОБЕЛИАТ
Заслушав решение судьи, Крамор в какой-то прострации дошел до комнаты для задержанных. Когда омоновец открыл дверь и чуть подтолкнул его вовнутрь, захотелось вдруг стать своим среди всех, кто находился в комнате, и он чуть было не вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, как ранее это сделал Буцкий. Но сдержался и сказал:
– Пять…
– Так и должно быть, – философски заметил Буцкий.
– Нечипоренко, – произнес омоновец и увел последнего задержанного, в комнате на какое-то время повисла гнетущая тишина, а потом историк сказал:
– Ну, я продолжу?
– Что? – не понял Крамор.
– Сказ о визите к вождю народов, – влез Буцкий, – он как раз к месту…
– А на чем я остановился? – спросил историк.
– На том, что их приглашают к Хозяину.
– Приглашают, – повторил историк с сарказмом, – разве я сказал, приглашают? Я мог сказать только «вызывают».
– Пусть будет так, – примирительно согласился Буцкий.
– Приехали они в шесть вечера и сидят в приемной. Мастеру любопытно, он пытается осмотреться, начинает крутить головой, но ловит грозный взгляд Фадеева и успокаивается. А в приемной хозяйничает Поскребышев, причем делает это так, будто никого кроме него там нет.
Так проходит час, другой. В десять вечера Поскребышев открывает дверь в кабинет Сталина и приглашает Фадеева и мастера зайти. В полутемном кабинете после ярко освещенной приемной ничего не видно. Фадеев и мастер стоят пять минут, десять. Мастер пытается осмотреться, но грозный поворот головы к нему со стороны Фадеева пресекает эту попытку.
И вдруг в кабинете стало чуть светлее и, откуда ни возьмись, появляется невысокий человек во френче и сапогах, без вступления и тем более приветствия говорит с легким акцентом, обращаясь к Фадееву:
– Скажите, товарищ Фадеев, каким бы ви хотели видеть Гоголя?
У Фадеева ступор, он ничего не может сказать, и мастер видит, как крупная капля пота скатывается и исчезает у него за воротником. Пауза затягивается, и тогда вождь «помогает» Фадееву:
– Таким, каким его изобразил ИМЛИ, или таким, каким он бил на самом деле?
– Таким, каким он был на самом деле, товарищ Сталин, – наконец произносит Фадеев.
– Правильно… товарищ Поскребышев, резолютивную часть постановления… директора ИМЛИ с должности снять…
Присутствующий в кабинете Поскребышев после этих слов легонько подтолкнул Фадеева и мастера к выходу. В приемной их ожидали двое военных. Старший из них спросил:
– Товарищ Фадеев, вас домой или?
– Домой… – выдохнул тот.
Их привезли к дому, мастер хотел было идти к себе, но Фадеев его удержал. Они поднялись в квартиру. Писатель открыл шкаф, достал бутылку водки, разлил содержимое в два стакана.
– А холодильника у него не было? – спросил Алесь.
– Не было, так говорил мне тот, кто своими ушами слышал все это.
– А что потом? – спросил Крамор, но лишь для того, чтобы быть участником разговора.
– Фадеев залпом выпил свой стакан и обратился к мастеру: «А теперь можешь говорить…»
Тут двери открылись, и вошел омоновец.
– Все встали, – сказал он, – по одному на выход.
– А где наш последний? – спросил Алесь.
– Разговоры, – рявкнул омоновец, но потом смягчился и произнес: – оправдали его.
– Как? – удивился историк.
– А вот так, – сказал омоновец, – доказательств не хватило.
Всю обратную дорогу шло обсуждение, почему же для всех доказательств хватило, даже Крамору впаяли пять суток, а ему не хватило…
– Что-то тут не так, – сказал историк.
– Уж не стукач ли он? – озадачился вопросом Алесь. И трое стали обсуждать ситуацию. Особенно горячился Алесь, который мгновенно связал ранее не замеченные детали поведения Нечипоренко в одно целое.
Крамор в обсуждении не участвовал. Оно казалось ему детским, таким, какие бывают разборки в песочнице.
ТРОГЛЫ
В двенадцать часов дня следователя Юнакова вызвал начальник отдела. Протянул ему папку и сказал:
– Просмотри и доложи, есть ли хотя бы намек на состав преступления, имеет ли дело судебную перспективу. Сам понимаешь, какой смысл работать на корзину.