Кровь толчками выхлестывала из обрубка, и на дне сложенного ковра собралась лужа.
Пес беспокойно заворчал, когда бабушка закрепила цепь на одном из ржавых мусорных баков.
Ковер оставлял на полу темные следы.
Бабушка отперла дверь седьмой постройки и подперла дверь камнем. Дым вился над жестяной крышей, плыл сквозь кроны сосен.
Когда Йенни выпустила ковер, Фрида вскрикнула. Жемчужное ожерелье натянулось на шее, в глазах читалось отчаяние.
– Спаси меня!
Йенни нагнулась и, равнодушно отметив, что сломала ногти на руках, снова схватилась за коврик и потащила Фриду по бетонному полу.
Дневной свет проникал сюда сквозь ряды нечистых окон, расположенных под самой жестяной крышей.
К стене были прислонены старинные вокзальные часы. Йенни увидела в выгнутом стекле собственное отражение – узкую тень.
На полу валялись сухие листья и хвоя.
Над разделочным столом покачивалась липучка от мух, в пластиковой бадье – ржавый капкан на медведя.
Йенни проволокла подругу мимо корыт и бочек с рыбьими внутренностями и втащила в большую клетку.
Фрида, не сдерживая больше страха перед смертью, громко заплакала.
– Мама! Хочу к маме…
Йенни положила ковер и вышла из клетки, не глядя на Фриду. Опустив голову, прошла мимо бабушки и дальше, во двор, на прохладный воздух.
Пес пару раз гавкнул, цапнул зубами цепь, повертелся, поднимая пыль, и лег, вывалив язык.
Йенни взяла из тачки метлу и быстро зашагала вдоль длинных построек.
Бабушка наверняка думает, что Йенни отправилась к себе в покои, чтобы спрятать лицо в подушку и заплакать.
Бабушка думает, что напугала Йенни так, что та забудет и мысли о побеге.
Трясясь от страха, Йенни свернула между старым грузовиком и полуприцепом, ногой сковырнула с черенка метлу и зашагала вперед.
Пока Фриду убивали в газовой камере, Йенни успела добраться до лесной опушки. Она не оглядывалась.
Девушка медленно прошла через черничник, между сосен. Ветер посвистывал в кронах у нее над головой.
Паутинки щекотали лицо.
Йенни торопливо глотала прохладный утренний воздух. Может быть, бабушка уже начала искать ее.
Она осторожно тыкала палкой перед собой, свободной рукой отводя ветки.
Лес становился все гуще, пробираться вперед было все труднее.
Путь Йенни преградило упавшее дерево; оно еще и застряло между двумя другими. Она подлезла под стволом и хотела уже распрямиться, как вдруг заметила какой-то блеск. Между деревьями протянулись перекрещенные нейлоновые нити. Йенни знала, что они каким-то образом соединены с колокольчиками в каптерке сторожа.
Она попятилась, распрямилась и пошла в обход поваленного дерева.
Под ботинком с хрустом сломалась ветка.
Йенни заставляла себя идти медленно. Вот и яма. Маскировка из веток и мха обрушилась на острые колья.
Йенни понимала, что это ее единственный шанс.
Но если она сумеет выбраться из леса, то доберется до Стокгольма, где знакомый Фриды поможет ей уехать домой.
Она не станет рисковать. Они с мамой и папой пойдут в полицию, чтобы им обеспечили защиту, пока Цезаря и бабушку не арестуют.
Метров через сто лес расступился, и открылась прямая просека – дорога, очищенная от леса, по которой уходили вдаль соединенные проводами мачты ЛЭП.
Обогнув вывороченное с корнями дерево, Йенни вышла на полянку – и тут позади нее раздался громкий стук.
Ворона с тревожным карканьем снялась с дерева.
Земля перед Йенни заросла огромными папоротниками.
Йенни стала пробираться через папоротники, то и дело тыча перед собой черенком от метлы.
Папоротники доходили ей до ляжек и росли так тесно, что она не видела собственных ног.
Теперь Йенни отчетливо слышала возбужденный собачий лай. Она уже готова была побежать, как вдруг черенок вырвался у нее из рук и со стуком упал на землю.
Йенни замерла, потом нагнулась и отвела папоротники рукой.
Черенок попал в медвежий капкан.
Челюсти капкана сжались так, что почти перекусили черенок. Йенни подвигала его туда-сюда, и он сломался.
Йенни осторожно пересекла полянку, тыча черенком в землю, миновала последние деревья и вышла на просеку.
Она прошла по желтой траве, между молодых березок с тонкими розоватыми ветками, остановилась, прислушалась. Потом снова двинулась вперед.
11
Ночью шел сильный дождь, но сейчас светило солнце, а с листвы падали последние капли.
В трех теплицах прижимались к стеклу в потеках зеленые листья.
Валерия подогнала тачку к сараю, собираясь набрать навоза для растений.
На ленте, свисавшей с шеи, покачивался датчик с тревожной кнопкой – на случай вторжения в дом.
Йона воткнул лопату в землю, надавил ногой. Распрямился, вытер потный лоб тыльной стороной ладони.
Под расстегнутой курткой виднелся серый вязаный свитер.
Волосы разлохматились. Глаза, цветом походившие на потемневшее серебро, отразили солнечный свет, падавший сквозь ветки.
Каждый новый день все еще казался Йоне рассветом после штормовой ночи. Светает, ты выходишь и осматриваешь разрушения, считаешь потери, но для тех, кто выстоял, в воздухе витает надежда.
Йона регулярно ездил на могилы с цветами из теплицы. У времени есть свойство разжижать горе, делать его прозрачным. Ты учишься справляться с переменами, с тем, что жизнь продолжается, даже если она выглядит не так, как хотелось бы.
Йона снова служил комиссаром в Национальном бюро расследований, вернулся в свой старый кабинет на восьмом этаже.
Все попытки выследить человека, называвшего себя Бобром, оказались безуспешными. Прошло уже восемь месяцев, но в распоряжении Бюро оставались только расплывчатые изображения с белорусских камер видеонаблюдения.
Полиция даже не знала, как зовут этого человека.
Каждое место, с которым его можно было связать, оказывалось тупиком.
Ни одна из ста тридцати девяти стран – членов Интерпола не обнаружила даже следов Бобра. Казалось, что все его земное существование ограничилось несколькими неделями прошлого года.
Йона остановился и взглянул на Валерию, не замечая, что улыбается. Валерия шла к нему по гравийной дорожке, катя тачку. Кудрявый хвост покачивался над черным стеганым жилетом – блестящим, но в пятнах грязи.
– Radio goo goo, – сказала она, когда их взгляды встретились.
– Radio gа gа, – ответил Йона и снова взялся за лопату.
Послезавтра Валерии предстояло лететь в Бразилию: ее старший сын готовился стать отцом. Присматривать за рассадой, пока ее нет, она поручила младшему сыну.
Приехала из Парижа Люми. Она собиралась остаться, пока Валерия не уедет, а потом пять дней пожить у Йоны в Стокгольме.
Позавчера они смотрели, как женская футбольная сборная Швеции разгромила на Чемпионате мира англичанок и взяла «бронзу». А вчера жарили филе ягненка.
За ужином Люми казалась задумчивой. Когда Йона попытался заговорить с ней, она держалась с ним отчужденно, как с незнакомым человеком.
Люми легла рано, оставив Йону и Валерию перед телевизором. Шел фильм о рок-группе Queen. Мелодии крутились у них в головах всю ночь и не стихли даже утром. Отделаться от них оказалось невозможно.
– All we hear is radio ga ga, – пропела Валерия от стоек с рассадой.
– Radio goo goo, – отозвался Йона.
– Radio ga ga, – с улыбкой ответила Валерия и пошла к теплице.
Напевая, Йона несколько раз копнул и отбросил землю. Он успел подумать, что все налаживается, и тут из дома вышла Люми. Девушка остановилась на крыльце.
Черная ветровка, зеленые резиновые сапоги.
Йона воткнул лопату в землю и пошел к дочери. Он уже собирался спросить, не застряла ли у нее в голове какая-нибудь мелодия, как вдруг увидел, что глаза у нее красны от слез.
– Папа, я перебронировала билеты… Я улетаю сегодня вечером.
– Может быть, попробуешь?..
Люми опустила голову, и прядь темно-русых волос упала ей на глаза.
– Я прилетела в надежде, что здесь буду чувствовать себя по-другому, но я ошиблась.
– Да, понимаю. Но ты же совсем недавно приехала. Может быть…
– Я знаю, папа. Но я уже отвратительно себя чувствую. Знаю, это несправедливо, ты столько сделал для меня, но та сторона, которую ты мне показал, меня пугает, я не хотела ее видеть, и я хочу ее забыть.
– Я тебя понимаю. Но я был вынужден поступать именно так, – проговорил Йона, ощущая какую-то грязь на душе.
– Пусть так, но мне все равно паршиво. Меня тошнит от твоего мира, я видела насилие, смерть. И я ни за что не смогу стать частью этого мира.
– Тебе и не нужно становиться – ты всегда была частью моего мира… но я воспринимаю этот мир совсем иначе. Может, это признак того, что ты права и со мной не все в порядке.
– Неважно, папа. Я хочу сказать – ты тот, кто ты есть, ты делаешь то, что считаешь необходимым, но я не хочу иметь к этому никакого отношения. Вот и все.
Оба помолчали.
– Зайдем в дом, выпьем чаю? – осторожно спросил Йона.
– Я уезжаю прямо сейчас. Посижу в аэропорту, учебник почитаю.
– Я тебя отвезу. – Йона повернулся было к машине.
– Я уже вызвала такси.
И Люми ушла в дом за сумкой.
– Вы что, поссорились? – Валерия подошла к Йоне.
– Люми улетает домой.
– Что случилось?
Йона повернулся к ней.
– Это из-за меня. Ей невыносимо жить в моем мире… я уважаю ее решение.
Между бровями у Валерии залегла резкая морщина.
– Она пробыла здесь всего два дня.
– Она видела, каким я могу быть.
– Ты лучший в мире.
Вышла Люми с сумкой; девушка успела переобуться в теплые черные ботинки на шнуровке.
– Жалко, что ты уезжаешь, – сказала Валерия.
– Жалко. Я думала, что готова, но… оказалось, что еще рано.
– Мы всегда рады тебя видеть. – Валерия раскрыла объятия.
Они с Люми обнялись.
– Спасибо, что позвала в гости.
Йона подхватил сумку Люми и проводил ее до поворота. Оба остановились возле машины Йоны, поглядывая на дорогу.
– Люми, я признаю твою правоту… но я могу изменить свою жизнь, – сказал Йона после долгого молчания. – Могу уволиться. Это просто работа, я живу не ради того, чтобы служить в полиции.
Люми не ответила. Она молча стояла рядом с отцом, глядя, как приближается по узкой дороге такси.
– Помнишь, как мы играли, когда ты была маленькой? Что я – твоя обезьянка? – Йона повернулся к дочери. Та коротко ответила:
– Нет.
– Я иногда не мог понять, сознаешь ли ты, что я – человек…
Такси остановилось. Шофер вышел, поздоровался, поставил сумку Люми в багажник и открыл заднюю дверцу.
– Не скажешь обезьянке «пока»? – спросил Йона.
– Пока.
Люми забралась в машину и, улыбаясь, махала Йоне рукой, пока машина разворачивалась; гравий хрустел под колесами. Когда такси укатило по узкой дороге, Йона повернулся к собственной машине, посмотрел на отраженное в боковом зеркале небо, оперся обеими руками о капот и опустил голову.
Валерию он заметил, лишь когда она положила руку ему на спину.
– Копов никто не любит, – пошутила она. Йона посмотрел на нее.
– Я уже понял.
Валерия тяжело вздохнула.
– Не грусти, – прошептала она и ткнулась лбом ему в плечо.
– Я и не грущу. Ничего страшного.
– Хочешь, я позвоню Люми, поговорю с ней? Ей довелось видеть страшное, но мы с ней остались в живых только благодаря тебе.
– «Благодаря» мне вы и оказались в опасности, об этом, по-моему, не стоит забывать.
Валерия притянула Йону к себе, обняла, прижалась щекой к груди, послушала, как бьется сердце.
– Пойдем обедать?
Они вернулись к стойкам с рассадой. На стопке пустых поддонов стояли термос, две упаковки лапши быстрого приготовления и две бутылки светлого пива.
– Пять звезд, – сказал Йона.
Валерия налила горячей воды из термоса в коробочки с лапшой, закрыла их, а крышки с бутылок сбила о край верхнего поддона.
Оба разломили палочки и пару минут подождали, после чего сели на прогретую кучу гравия и принялись за обед.
– Как-то это нехорошо, что я послезавтра улетаю, – сказала Валерия.
– Все будет отлично.
– Но я за тебя тревожусь.
– Потому что я залип на песенке?
Валерия улыбнулась и расстегнула молнию темно-красной флисовой кофты. В ямочке между ключицами покоилась эмалированная маргаритка.
– Radio goo goo, – пропела Валерия.
– Radio ga ga, – отозвался Йона.
Он отпил из бутылки и стал смотреть, как Валерия пьет бульон из кружки. Под короткие ногти набилась земля, на лбу – глубокая морщина.
– Люми нужно время, но она вернется. – Она вытерла рот рукой. – Ты выдержал столько лет одиночества, потому что знал: она жива… Ты не потерял ее тогда и не потеряешь сейчас.
12
Трейси слышала, как приближается, стуча по жестяным крышам Стокгольма, дождь. На оконный отлив упали первые капли, и вскоре в квартире уже стоял гул.
Трейси лежала в постели голая. Рядом спал мужчина по имени Адам. Полночь, в незнакомой квартире царит тьма.
Трейси была в пабе с коллегами. Там, у стойки, она и познакомилась с Адамом.
Адам начал флиртовать, угостил выпивкой, они стали перешучиваться, и когда коллеги разошлись, Трейси осталась с Адамом.
Нижние веки у него были подведены карандашом, а густые, осветленные с черными корнями волосы стояли торчком.
Адам работал учителем в средней школе и утверждал, что происходит из дворянского рода.
Они отправились к нему домой, пошатываясь под обещавшим дождь ночным небом.
Сама Трейси жила в Чисте, но у Адама имелась однокомнатная квартира в центре Стокгольма.
Квартира оказалась маленькой, с потертыми полами, облезлыми по краям дверями, потолком в трещинах и душем в ванне.
На полу стояли пластмассовые контейнеры с виниловыми пластинками, а постель была застелена черным шелковым бельем.
Трейси вспомнила, как Адам сел на край кровати, сжимая в руке красную игрушечную машинку.
Жестяной автобус сантиметров в двадцать длиной, с окошками и черными колесами.
Трейси подобрала колготки, блузку и серебристую юбку, повесила одежду на спинку стула и приблизилась к Адаму в одном белье.
Адам с равнодушной физиономией растянул «гармошку» автобуса и запустил передний вагон ей между бедер.
– Ты чего? – Трейси натянуто улыбнулась.
Адам что-то невнятно пробормотал и, не глядя ей в глаза, прижал ветровое стекло автобуса ей к вагине и принялся медленно водить им вперед-назад.
– Ну правда, – сказала Трейси и отодвинулась.
Адам пробормотал «извини» и поставил автобус на тумбочку, однако задержал взгляд на игрушке, словно видел водителя и пассажиров.
– О чем думаешь?
– Ни о чем. – Адам повернул к ней лицо с полуопущенными веками.
– С тобой все в порядке?
– Я просто пошутил. – Он улыбнулся Трейси.
– Повторим?..
Адам кивнул. Трейси погладила его плечи, поцеловала в лоб, в губы, опустилась на колени и расстегнула на нем черные джинсы.
Очень скоро он стал достаточно упругим, чтобы надеть презерватив.
Трейси была возбуждена, когда он вошел в нее. Лежа на спине, она сжимала его ягодицы, старалась получить удовольствие и несколько преувеличенно стонала.
Адам плавно скользил в ней.
Трейси задышала чаще, напрягла пальцы ног и бедра.
Адам остановился и одной рукой стиснул ей грудь.
– Не останавливайся, – прошептала Трейси, стараясь поймать его взгляд.
Адам взял с тумбочки игрушечный автобус и попытался сунуть его Трейси в рот. Автобус стукнул ее по зубам, и она отвернулась. Адам не унялся и прижал автобус ей к губам.
– Прекрати!
– Ладно, извини.
Они продолжили, но любовное настроение Трейси улетучилось. Ей просто хотелось, чтобы все закончилось, она даже притворилась, что кончает, лишь бы ускорить дело.
Кончив, Адам, весь в поту, скатился с нее, пробормотал что-то про завтрак и уснул, зажав автобус в кулаке.
И вот теперь Трейси лежала, глядя в потолок, и понимала, что ей абсолютно не хочется просыпаться в этой квартире рядом с Адамом.
Она вылезла из кровати и собрала свои вещи. В ванной она помочилась, умылась, оделась.
Когда Трейси вышла, Адам все еще спал, открыв рот и тяжело, пьяно дыша.
В окно лупил дождь.
В прихожей Трейси влезла в красные лодочки. Ноги все еще побаливали.
В стоявшей на столике синей керамической чаше лежали ключи Адама, кошелек и кольцо – Трейси видела его у Адама на мизинце.
Трейси взяла кольцо и стала рассматривать герб с волком и скрещенными мечами. Надела кольцо на безымянный палец, подошла к двери и обернулась к темной спальне.
Весь дом гудел под проливным дождем.
Трейси отперла дверь, вышла на лестничную клетку, закрыла дверь и заспешила вниз по лестнице.
Она не понимала, зачем украла кольцо. Она никогда не берет чужого, в последний раз воровала в детском саду – прихватила домой кусок пластмассового торта.