Всю жизнь его и Этта связывала прочная нить – ведь Дьобулус был его порождением, почти как одно из чудовищ, которых Этта насылал на людей. Нитка. Трубка. Канал. Коридор между двумя сознаниями. Только секунда, чтобы пробежать по нему, ворваться в соседнюю комнату, вытолкнуть того, кто там находится. Это не было бы проблемой, будь у Дьобулуса преимущество в силе. Но сегодня, постоянно подлечивая себя, он был даже слабее обычного. Впрочем, если не можешь одолеть врага силой, попытайся застать его врасплох. Нужно что-то, что парализует его соперника на секунду… вызовет реакцию… заденет его чувства… переключит внимание… даст Дьобулусу возможность столкнуть его с места… зловонная собака… имя… имя…
– Псина! – выплюнул Дьобулус.
В следующий момент в него ударила жесткая волна. Удар был такой силы, что тело Дьобулуса отбросило на стену позади, мгновенно раздавливая каждую кость, расплющивая плоть в кровавое пятно. Отделившись от размозженного торса, голова стукнула об пол и закатилась под ближайший стол.
На лицо Лисицы полетели красные брызги. Она дернулась, но не вскрикнула, не отшатнулась. Просто застыла, с расширенными от шока глазами глядя на останки отца.
«Это невозможно, – изумленно подумал Октавиус. – Этого просто не может быть».
– Ты, – Лисица развернулась к изможденной неподвижной фигуре. – Я тебя…
Что-то менялось. Его тело выпрямлялось, вытягивалось. Плечи расправились, голова поднялась. Он убрал с лица лохмы и вдруг посмотрел прямо на нее. Лисица завороженно уставилась на него в ответ.
– Лисица, – Бинидиктус схватил ее за руку.
– Папа? – позвала Лисица. Она медленно шагнула вперед.
– Не вздумай, – Бинидиктус вцепился в нее. – Он опасен.
– Отпусти меня.
– Не подходи к нему!
– Это не Киношник. Папа жив, идиот!
– Что?! – Бинидиктус обмяк на секунду. У Лисицы от горя крыша поехала?
– Посмотри на него, – настаивала Лисица. – Он стал другим. Это папа. Там, в его мозге. Мой папа не мог умереть. Он хитрый. Изворотливый. Он всегда все повернет как ему нужно.
– Ты не можешь это проверить, – простонал Бинидиктус. – Не подходи…
– Помнишь, что Октавиус сказал? Если это все еще тот, странный, и я прикоснусь к нему, он не выдержит.
– Он убьет тебя! – Бинидиктус все еще пытался оттащить Лисицу. Но эта женщина была сильная как лошадь. Она просто мало-помалу сдвигала его вместе с собой.
– Ну и что. Зато мы узнаем правду.
– Ты не можешь…
– Нет. Я хочу знать правду.
Бинидиктус оглянулся на остальных с молчаливой просьбой о помощи. Но увидел потрясенные, растерянные лица. Тогда он разжал хватку, отпуская Лисицу. Внезапно он совершенно успокоился.
– Что ж, мы столько времени были вместе. Останемся вместе и сейчас.
Он протянул руку, и Лисица с готовностью схватилась за нее. Вместе они преодолели последние метры.
– Папа? – увидев подтверждение в бирюзовых глазах, Лисица обняла его, и он обвил ее руками в ответ. – Он оказался там? – ее зрачки чуть вильнули в сторону кровоточащих останков. – Он погиб в твоем теле?
Система оповещения умолкла на полуслове, пена перестала падать. Лисица все еще обнимала тощего грязного незнакомца. Илия вдруг осознал, что пес отчаянно воет, и, успокаивая, взял его на руки.
28.
[01.13, понедельник. Аллея к зданию СЛ]
Выйдя из здания, Илия увидел Лизу. Она стояла неподалеку от парковки, дрожа от холода, маленькая и изящная, как куколка. На ней было ее любимое платье, синее, с черными цветами. То самое, которое Илия намеревался сжечь.
Он попытался пройти мимо, но она бросилась за ним.
– Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?! Я жду тебя здесь уже полтора часа! – схватив за руку, Лиза развернула Илию к себе и вперилась в его лицо умоляющим взглядом серо-зеленых глаз. – Я пробовала постучаться, но мне никто не ответил. В чем твоя одежда? И что с твоим телефоном?
У Илии всегда мелькала мысль, какая же она хорошенькая, когда он смотрел на жену. Но сегодня он чувствовал только странное оледенение всех чувств.
– Не знаю. Может быть, он разрядился, лежа в раковине, полной воды. А что случилось с твоим любовником? Он тоже отмокает в ванной?
– Мне нужно объясниться.
– Объясняйся, – он сам ненавидел это в себе, но, как бы все ни складывалось, не мог развернуться и уйти, не выслушав прежде бесполезный поток оправданий.
– Ты понимаешь… мы никогда, никогда не ссорились. Все эти годы. Говорят же люди, что, если пара совсем не ссорится, это тоже не очень хорошо. Мы так привыкли друг к другу… иногда казалось, что ничего уже не осталось, кроме привычки. Никакой остроты. То есть я была уверена, что люблю тебя, и уверена, что ты ко мне хорошо относишься, но ты ко всем хорошо относишься, и…
Лиза продолжала, и продолжала, и продолжала. Ветер мотал ее светло-рыжие волосы по-всякому, порой придавая ей нелепый вид. Мягкий желтоватый свет фонаря сглаживал мелкие морщинки на ее лице, делая кожу Лизы гладкой, как в те дни, когда у них все только начиналось.
– Ты закончила? – холодно поинтересовался Илия, когда она наконец умолкла, переводя дыхание. – Я был чутким, понимающим мужем и не лез в бутылку, даже если что-то меня не устраивало. И ты решила, что это не к добру. Лиза, все, что я могу сказать по этому поводу, прозвучит очень грубо.
– Это не должно было зайти так далеко и столько продлиться… Но я начала, и ты… ты не расстроился достаточно сильно для того, чтобы я успокоилась. Ты как будто думал о чем-то другом в тот момент. И меня это так задело… Я уже не могла остановиться. Я ждала, когда ты приедешь домой, чтобы посмотреть на тебя, прийти в себя, все объяснить. Но ты не приезжал, и… – она начала плакать.
Илия мотнул головой.
– Я доверял тебе. Я никогда не думал, что ты пропустишь меня сквозь такую мясорубку только потому, что тебе что-то там показалось. Если у тебя были какие-то сомнения насчет наших отношений, ты могла меня просто спросить, – и он пошел прочь.
– Твоя машина осталась на стоянке! – закричала Лиза.
– Ты, кажется, собиралась все у меня отнять? Так бери, – Илия бросил ключи к ее ногам. – Видишь, я совсем не сопротивляюсь.
– Куда ты идешь?!
– Не знаю. Наверное, поживу первое время у каких-нибудь друзей.
– Первое время?! И каких таких друзей? У тебя есть только коллеги!
– Ну, значит, пойду к коллегам.
– Нет! Прости меня, нет, не уходи, прости меня!
Он остановился.
– Я прощаю тебя. Но домой не вернусь. Кстати, есть вероятность, что меня повысят и я стану твоим непосредственным начальником. Даже не знаю, на что тебе придется пойти, чтобы вернуть мое расположение.
Он ускорил шаг и скоро исчез из виду. Лиза попыталась догнать его, но быстро поняла, что это бесполезно, и бессильно опустилась на скамейку. С рядом стоящего дерева ей на голову падали желтые листья. Она смотрела во тьму в конце аллеи и плакала как безумная.
29.
[01.34, понедельник. Аллея к зданию СЛ]
– Где ты живешь? – спросила Лисица. Она сама проживала неподалеку. Но почему-то вариант отправиться к себе даже не пришел ей в голову.
– Тут рядом. Можно дойти пешком.
– Отведи меня.
Квартира Бинидиктуса была вся в светлых тонах, кроме кричаще ярких абстрактно-геометрических картин на стенах.
– Ты пойдешь в душ?
– Мне надо собраться с силами.
– Тогда я первый. Помочь тебе раздеться?
– Да, – апатично согласилась Лисица.
Он снял с нее все, кроме прозрачных кружевных трусиков, и подтолкнул к кровати.
– Я быстро, – Бинидиктус накрыл ее одеялом и ушел.
Лисица свернулась клубочком, чувствуя себя едва живой от усталости. События дня были сложны для осмысления. Она все еще не понимала, как относиться к произошедшему с ее отцом. Впрочем, с ним и раньше случались странные вещи. И еще столько всего беспокоит, со стольким надо разобраться…
На тумбочке возле кровати, прямо на уровне ее глаз, стоял красный телефон. Рука Лисицы потянулась к нему, пальцы сами набрали номер брата.
Он подошел не сразу.
– Что случилось? Почему ты звонишь так поздно?
– Ничего не случилось. То есть слишком много всего. Я потом расскажу. Сейчас я хочу расспросить тебя.
– О чем? – напрягся Науэль. – Об Анне? Я бы тоже хотел узнать, чего ты до нее докапываешься в последнее время…
– Почему ты с ней? Ты живешь как в летаргическом сне. Ты не можешь быть счастлив! – к своему удивлению, Лисица обнаружила, что ее голос дрожит от слез.
На том конце провода повисла пауза. Лисица представила Науэля у телефона. Наверняка, на нем очередной безразмерный свитер. Однажды она проберется в его дом и сожжет их все.
– Жизнь, которую я вел, оставила на мне ожоги, – наконец заговорил Науэль. – Но я бы соврал, если б сказал, что никогда не скучаю тем дням. Иногда мне хочется забыть про семью, уехать в Роану, встретиться со старыми знакомыми – если кто-то из них еще жив, путаться с разными людьми и колоться. Мне хочется катиться под уклон, потому что это то, к чему я всегда стремился. Тогда я сажусь и пишу самую омерзительную книжонку, какую только могу придумать, а потом с успехом продаю ее в Роане. Писательские гонорары избавляют меня от необходимости ходить на работу и контактировать с людьми, которых когда-то в моей жизни было так много, что однажды я устал – раз и навсегда. Слив гной и успокоившись, я понимаю разницу между моими прихотями и тем, что мне действительно нужно. А то, что нужно, Лисица, – хлеб и вода. Самые простые, необходимые для выживания, избавляющие от дискомфорта вещи. Ты можешь есть шоколад и пить вино. Они более привлекательны, потому что их вкус интенсивнее, но сами по себе они не насытят тебя и не утолят жажду. И если я не летаю в эйфории, это еще не значит, что я несчастлив, потому что покой, мир и тишина – это тоже счастье.
– То есть Анна – твои хлеб и вода?
– Лисица, сейчас половина второго ночи. Я стою в коридоре голый, и мне холодно.
– Я тебя разбудила?
– Нет.
– Анну?
– Нет.
– Чем вы занимались среди ночи?
– Животноводством, – кисло ответил Науэль.
– А, понятно, извини, – Лисица вдруг смутилась.
«Хлеб и вода». Ей стало легче дышать. Как будто спазм в горле разжался.
Хлопнула дверь ванной. Лисица нырнула под одеяло.
– Ты пойдешь?
– Нет, я засыпаю, – пробормотала она, отчаянно зевая.
Бинидиктус скользнул под одеяло и прижался к ней. Он был совсем голый и влажный после душа. Ощущение его кожи успокаивало.
– Жалко, что сейчас у нас ни на что нет сил, – пальцы Бинидиктуса обхватили ее правую грудь. – Но завтра…
– Завтра понедельник, нам на работу. То есть уже сегодня.
– Раньше полудня я никуда не пойду. И ты тоже.
Чувствуя его нежные, ласкающие пальцы, Лисица окончательно погружалась в сон.
– Послушай, Лиса, тебе не стоит так нервничать, – прошептал Бинидиктус. – Все будет как обычно. Мы и так почти сутками торчали вместе на работе. Мы просто съедемся, поженимся и у нас родится ребенок. Все будет хорошо.
От Лисицы не поступило ни единого возражения. Она крепко спала.
30.
[01.44, понедельник. Квартира Томуша]
Томуш осторожно, чтобы не звякнули, положил ключи возле зеркала и прошел в квартиру. Дверь в комнату падчерицы была приоткрыта. Заглянув, он увидел, что одеяло сползло и лежит на полу. Укрыв спящего ребенка, он присел возле. Ровное дыхание Милли порождало в нем ощущение глубокого покоя. Заставляло все холодные, злые голоса в его душе разом умолкнуть.
Делоре фыркнула, чтобы привлечь к себе внимание. Одетая в белую ночную рубашку, она стояла в дверях – руки скрещены над животом, брови сердито сведены.
– Чем бы ты ни занимался сутки на работе, я тебя прощаю.
Томуш рассмеялся и, подойдя, обнял ее холодными руками.
31.
[01.50, понедельник. Квартира Джулиуса]
В своей крошечной ванной комнате, все еще в перепачканном противопожарной пеной костюме, Джулиус сидел на краю ванны и, чтобы успокоиться, считал бутылки с шампунями. Это не помогало. Не то чтобы он никогда не испытывал краха в личной жизни. Но сейчас ему было особенно больно. Может, кошку завести? Или двух. Но затем он подумал: что, если они не полюбят его? И отказался от этой идеи.
32.
[02.22, понедельник. Больничная палата, Торикин]
Открыв глаза, Деметриус увидел в свете фонаря с улицы бледные стены больничной палаты и ужасную картину с желтыми тюльпанами. Он повернул голову: на соседней койке, поверх одеяла и полностью одетый, лежал Эфил. И смотрел на него.
– Когда я наконец оклемался после Долины Пыли, ты так же на меня пялился, – напомнил Деметриус.
– На этот раз я надеялся, что ты впадешь в кому, а не выйдешь из нее.
– Я случайно заснул, пока мне накладывали швы.
– Избавил меня от необходимости накачивать тебя снотворным. Мне звонил Октавиус. Киношник мертв. С нашей стороны погиб Медведь.
– Вот видишь, все закончилось хорошо. Как обычно, ты зря грузился, – Деметриус потрогал тонкий шов, начинающийся на лбу и уползающий дальше в волосы. – Твоя работа. Доволен? Тебя, наконец, отпустило?
Эфил посмотрел в потолок.
– Думаю, да.
– Эфил… я знаю, ты бесишься из-за того, что твой брак пошел по пиз… не так, как тебе бы этого хотелось, и испытываешь эту… как там ее…
– Фрустрацию.
– Точно. И ты, видимо, опять начнешь вопить на меня, когда я это скажу, но… Я не виноват в том, что случилось. Даже если ты изменял ей со мной, это было твое решение. Я ей ничего не говорил. По правде, меня никогда не колыхала твоя жена. У нас было много третьих. Где они все? Ты сам ей признался, устав от собственного вранья. И это тоже было твое решение. Она распсиховалась и ушла. Все.
Эфил смотрел в потолок.
– Мне кажется, я наконец понимаю, что ты хочешь мне сказать.
Деметриус потянулся к Эфилу и взял его за левую, не обмотанную бинтами, руку.
– В конце мы всегда остаемся вдвоем. Это судьба.
– Это рок.
– Ты так не думаешь. Нам надо устроить пьянку. Выговорить все это дерьмо, переключиться, встряхнуться. Мы три месяца только и делали, что ругались из-за твоего развода.
– Я подумаю об этом.
Эфил повернулся на бок и моментально вырубился.
33.
[02.39, понедельник. Кабинет Октавиуса]
Окруженный светом настольной лампы, Октавиус лежал на кушетке в своем кабинете, придерживая на животе чашку чая, и думал. Он видел белые, спокойные коридоры своей клиники и всхлипывающих состоятельных родителей, рыдающих над склоненными головами их беспутных детей. Но стоило ему моргнуть, и все заслоняли меланхоличные пейзажи страны, в которой призраков было еще больше, чем елок. Он бежал от этого столько лет, но сейчас чувствовал мучительную тягу вернуться. «Ты слишком стар, – сказал он себе. – Живи спокойно». Но не мог перестать думать об этом.
Вдруг вспомнив о чем-то, он встал, прошел к шкафу и просмотрел находящиеся в нем емкости. Образец несколько поврежден, после удара головы Дьобулуса об пол. Зато прекрасно поместится в эту колбу.
34.
[02.55, понедельник. Квартира Этта]
Отсутствие света больше не мешало ориентироваться. Он знал здесь все до сантиметра.
– Псина, мы дома, – он спустил собаку с рук.
Оказавшись на полу, собака привычно процокала когтями по грязным половицам и свернулась под креслом. Зловонный воздух щекотал ноздри. Он поморщился. Потребуется много времени, чтобы навести здесь порядок. Но начать следует с этого тела. Хотя он сомневался, что задержится в нем надолго.
Пусть скверно, но душ работал. Он шагнул в ванну. Струйки окрашенной ржавчиной холодной воды скользили по коже, оставляя потеки, как кровь. Лишенный привычной боли, он ощущал себя странно легким. Он почувствовал, как все его чувства мельчают. Все, что было для него важным, что было нужным, образы людей, привязанности и воспоминания истончаются и бледнеют, утекают в сток вместе с потоками ржавой воды.