Октавиус начал шить, быстро пропуская иглу сквозь упругую кожу.
– Все почему-то думают, что я психованный, а он паинька, – буркнул вдруг Деметриус в пространство. – Просто никто не знает, каким он может быть, когда у него срывает крышу.
– О, я не сомневаюсь, что, как только у советника лопнет терпение, вы огребете по полной, правитель, – кротко согласился Октавиус и налепил послеоперационный пластырь. – Готово. Вы можете идти.
Успевший переодеться в нормальную человеческую одежду, Эфил сменил Деметриуса на стуле и отвернулся, чтобы не видеть процесс. Он не стал раздеваться, просто поднял рукав футболки повыше. Поморщился от холодного прикосновения смоченной в спирте ваты. Октавиус пощелкал по шприцу, проверяя наличие пузырьков воздуха. Судя по тому, как напрягся советник, уколы его тоже напрягали.
– Как называется камень? – спросил Эфил чтобы отвлечься.
– Жабий глаз. Я сделаю пробный надрез. Боль чувствуете?
– Нет. Но ведь у жаб золотистые глаза. Люди еще верят в его чудодейственность?
– Одна из моих дочерей недавно купила кольцо с жабьим глазом на рынке. Ей сказали, что оно оградит ее от всякого зла, – Октавиус погрузил кончик скальпеля глубже.
– Это отвратительно, что в такой серьезной и сложной работе, какой занимается СЛ, приходится зависеть от мнения рыночных торговок.
– Люди всегда зависят от других людей, чем бы ни занимались. На этом выстроено все человеческое общество, – Октавиус пропихнул камень под тонкую бледную кожу советника и подумал: «Ему стоит почаще бывать на солнце. Нехватка витамина Д вызывает нервозность».
– Хотел бы я быть свободным ото всех этих пут, – вздохнул Эфил.
– Не сомневаюсь, советник. Иногда близкие больше тяготят, чем радуют. Накапливаются претензии, все кажется невыносимым. Но стоит лишь немного отдохнуть друг от друга – и все возвращается на круги своя, правда? Иначе люди не смогли бы поддерживать отношения длительное время.
Эфил промолчал, печально глядя в пространство.
– У меня одно требование. Передайте, пожалуйста, остальным, – Октавиус стянул шов и обрезал нить. – Если наше предположение верно и Киношник действительно провел в заброшенном городе все эти годы, то он оставил после себя достаточное количество следов. Мне нужны все детали, чтобы понять с какой личностью мы имеем дело.
– Будет сделано, – Эфил посмотрел на свежий шов и поморщился. Камень выпирал под кожей, как опухоль.
– Будет болеть. Но это лучше, чем отправиться в такое место совершенно беззащитным. Потом, когда все закончится…
«Если это все закончится…» – одновременно подумали оба. Хотя какой-то финал в любом случае должен быть. Пусть такой, которого им не пережить.
– …камень можно будет извлечь. Но останется небольшой шрам.
– Если по итогу этой истории весь мой урон сведется к небольшому шраму, я буду рад до смерти, – не удержался Эфил.
В процедурную шагнул Томуш. За его спиной Деметриус корчил восхищенные рожи и показывал на него пальцем: «Круто!» Изменения во внешности Томуша действительно могли впечатлить даже менее падкую до мужской брутальности персону. Больше не скрытая объемной одеждой, его кажущаяся грузность обернулась сверхразвитой мускулатурой. Он стянул волосы в хвост и заменил очки на контактные линзы, открыв резкую линию скул и ледяные, пронзительно-голубые глаза. Обернувшись, Томуш с отвращением посмотрел на Деметриуса.
– Я вижу ваше отражение в оконном стекле.
Нисколько не смущенный, Деметриус одарил Томуша широкой улыбкой, продемонстрировав острые обточенные клыки.
– Я вызвал пилота, – продолжил Томуш. – Он уже должен был прибыть.
Погруженные каждый в свои эмоции, они поднялись на крышу здания к вертолетной площадке.
Наблюдая, как лопасти вертолета раскручиваются, набирая достаточную для взлета скорость, Октавиус попытался вычистить из головы все обрывки предыдущих мыслей, подготовить ее к продолжению работы. Подкрадывался рассвет. «Воскресенье, – усмехнулся Октавиус сам себе. – Выходной». Странно, но он давно не чувствовал себя настолько на своем месте. На смену сонному оцепенению пришла бодрость. Дьобулус был прав. Он всегда прав, старый уродец.
В вертолете Деметриус стянул куртку и с обожанием посмотрел на свое предплечье, перевитое зелеными и красными змеями.
– Как тот мужик аккуратно зашил. Даже моя новенькая татуировка не разошлась.
– Татуировка?! – взвился Эфил. – Деметриус, ты в своем уме? Ты вообще осознаешь, что ты главное официальное лицо страны? Мало твоих клыков, которые приходится постоянно маскировать?
– Кто бы говорил. Ты вообще ходишь в платье.
– Это традиционная одежда для моей должности!
– Если у чего-то есть подол, это платье. И потом, ты же не возражал против пирсинга.
– Твой пирсинг в таком месте, где его никому не видно.
– Почему же, многие видели мой пирсинг, – ухмыльнулся Деметриус.
– Меня не интересует, сколько народу видело твой пирсинг, – отрезал Эфил. – Я женат.
– Ты был женат. Твоя жена бросила тебя, потому что ты пидор.
– Я – БИСЕКСУАЛ! – завопил Верховный советник, меняясь в лице. – У нас были прекрасные отношения с женой, и были бы дальше, если бы ты все время не вмешивался!
– Ага, ее дети даже стали называть тебя папой.
– Это мои дети! – взвизгнул Эфил.
– Это она тебе так сказала?
Над головой советника снова заструился отчетливый дымок.
– Я никогда не прощу тебя за то, что ты испортил мои отношения с женой!
– Ты сам их испортил. Ты ей изменял со второго года брака.
– Это вообще не подлежит обсуждению! Это моя личная жизнь!
– И моя тоже, – прыснул Деметриус.
Томуш подергал за дверь.
– Пожалуй, я выйду здесь.
Они замолчали. Деметриус смотрел в окно, на свою еще спящую страну, и улыбался. Настроение было самое беззаботное.
10.
[5.45, воскресенье. Зал совещаний]
Илия бросил взгляд на часы.
– Без четверти шесть. Ночь на исходе. С одной стороны, надо бы разбудить Джулиуса. С другой стороны, в воскресенье каждый хочет поспать подольше.
– Не будите его, – взмолился Медведь.
– Объективно говоря, он совершено бесполезен, – пожал плечами Октавиус. – Пусть спит.
– Дьобулус, какова вероятность, что наш враг там, куда мы отправили правителя? – спросил Илия.
– Нулевая. Он сосредоточен на происходящем здесь, в Торикине. С чего бы ему сидеть в Ийдрике.
– Я так и подумал, – Илия уставился в зеленый экранчик своего телефона. Черные жидкокристаллические пиксели равнодушно уведомляли его: пропущенных вызовов – 0. Он думать не хотел, чем сейчас занимается его жена. В какие-то моменты он ощущал себя совершенно больным. – У кого-нибудь есть таблетка от головной боли?
– Прими сразу две, – Октавиус передал ему таблетки на блюдечке из-под кофе.
Лисица зевнула.
– Не мучай себя, приляг в нашем кабинете, – Бинидиктус накрыл ее руку своей.
Лисица неприязненно отдернула руку.
– Я остаюсь здесь. Не хочу ничего пропустить. И не смей решать, что мне делать.
– Ты вспомнила? – решил отыграться Бинидиктус.
– Если ты еще раз спросишь меня об этом, я тебе врежу, – пригрозила Лисица.
– Ты злая. Тебе бы не помешало съесть кексик и успокоиться.
– Опять кексы? Я не понимаю твоих намеков… Я вообще не люблю сладкое. Я почти никогда его не ем.
– Почти.
– Мы должны продолжать, – Октавиус встал, опершись ладонями на столешницу. За столом осталось семь человек, причем реальной помощи можно было ожидать лишь от двоих из них. Все выглядели крайне измученными, не считая умиротворенно пускающего в стол слюни Джулиуса. Лицо Медведя приобрело пепельный оттенок, Илия походил на иллюстрацию к медицинской статье «Депрессивное расстройство», Лисица беспрестанно терла глаза, добавляя макияжу эффектности. – Думаем, думаем. Что еще нам известно?
«Почему я такая сонная в последние недели? – спросила себя Лисица, ощущая, как в ней раскручивается странное тревожное чувство. – Не похоже на меня. Кексики… кексики…»
– По итогам анализа данных… – начал Медведь и вдруг запнулся, осознав, что все взоры выжидающе обращены на Илию. Вместе с этим пониманием пришла страшная горечь, как будто он разжевал, не запивая, целую упаковку его сердечных таблеток. «Я стал слишком старым, – подумал Медведь. – Никто не воспринимает меня всерьез». И он не нашел в себе сил продолжить фразу. Тем более что сказать ему было нечего.
– Да ничего нам не известно, – Илия с досадой хлопнул по стопке папок. – Одно мы можем предположить с высокой уверенностью: Киношник находится в том же городе, где и мы, – в Торикине. Держит руку на пульсе.
– Нашем затихающем пульсе, – криво ухмыльнулся Бинидиктус. – Сколько жителей в Торикине?
– 4,9 миллиона, – ответил Илия.
– Ну, порасспрашиваем. Вдруг кто признается.
– Верх остроумия, Бинидиктус, – буркнула Лисица. – Если бы мы только знали, сколько у нас осталось времени…
Повисла напряженная тишина. Все думали о том же. В любой момент их может атаковать нечто и растерзать в клочья. Или произойдет взрыв. Или на них упадет потолок. Что угодно, ведь их врага ограничивает только его собственная фантазия. Илия посмотрел на телефон. Ему вдруг захотелось позвонить Лизе и признаться, что чем бы она сейчас ни занималась, он ее прощает; рассказать о происходящем; объяснить, что – есть такая вероятность – они могут никогда больше не увидеться. Но он не имел права раскрывать жене текущие события, да и в его прощении она очевидно не нуждалась.
– Да позвони ты ей уже, – не выдержал Бинидиктус.
– Сейчас слишком рано для звонков.
– Пока ты торчишь на работе, она тебе изменила не пойми с кем, а ты боишься показаться невежливым?
– Извините, – схватив мобильный, Илия вылетел за дверь.
– Все же кое-что у нас есть, – Октавиус снял очки и протер их салфеткой. – Те образы его восприятия, которые утекли к тебе, Дьобулус.
– Я перебирал эти обрывки много раз. Ничего полезного. Мусор.
– Их больше, чем ты считаешь. Они короткие, не несут в себе очевидного смысла. В большинстве случаев они просто проскальзывали сквозь решетку твоего сознания, а ты и не замечал. Но они никуда не исчезли.
– И где же они?
– Складированы где-то в твоем мозге. Есть теория, что люди в действительности ничего не забывают. Номера проезжающих машин, имена одноклассников из младшей школы…
– …выключить утюг, проверить плиту, запереть дверь. А нет, это они как раз-таки постоянно забывают. В случае моей дочери, так вообще все плохо.
– Я серьезно, Дьобулус. Информация где-то хранится и теоретически может быть извлечена.
– Практически, – возразил Дьобулус, – я не знаю, как извлечь то, о чем я не имею понятия. Я могу заставить себя забыть что-то, но не наоборот. Вот забыть – вообще без проблем. После некоторых особо гнусных инцидентов я пользовался этой способностью.
– Здесь, в «Серебряной Лисице», мне приходилось заниматься восстановлением воспоминаний, так как я работал с людьми, прошедшими через ужасные вещи, будучи в помраченном состоянии сознания. Мне придется погрузить тебя в гипноз.
– Попробуй.
– С тобой даже пробовать не буду. Всегда есть медикаментозный вариант.
– Собираешься накачать меня наркотиками? – осклабился Дьобулус. – Это как предложить ребенку тележку леденцов.
Вернулся Илия, хмурый, как утро понедельника в феврале.
– Она не отвечает. Если кто-то решит пошутить про крепкий сон после секса, закидаю кофейными чашками. Их тут много скопилось.
– Вот теперь мы все думаем об этом, – пробормотал Бинидиктус.
Джулиус дернулся и поднял голову с прилипшим к щеке окурком.
– Где мы? А… Вы уже раскрыли дело? Нет? Так и знал, что без меня вы ни на что не годны.
– Дьобулус, у тебя кровь под глазом, – встревоженно уведомил Илия.
Дьобулус сгреб со стола салфетку и прижал ее к нижнему веку.
– Острые ногти. Случайно поцарапал себя.
Илия продолжал пристально смотреть на него.
– Не болит? – заботливо спросила Лисица. – Я посмотрю…
– Нет, – резко остановил ее Дьобулус. – Все в порядке.
Кровь больше не сочилась. Илия заставил себя отвернуться.
– В мой кабинет, Дьобулус, – поторопил Октавиус. Поднимаясь, он не привлекающим внимания жестом подцепил Дьобулуса под руку.
– Без этих двоих, которые только мешали, мы без труда со всем разберемся, – пообещал сонный Джулиус, прикуривая.
– О, просто заткнись, – бросил с внезапной грубостью Илия. – И потуши сигарету.
У Джулиуса отвалилась челюсть, но Илия даже не заметил. Он хмурился и думал о чем-то, вращая в чашке остатки кофе.
Лисица встала.
– Ты куда? – поинтересовался Бинидиктус.
– Ты всегда покупал мне кексы в одном и том же месте. С цукатами, шоколадной крошкой, лимонной цедрой, карамелью и мятой.
– Гадость какая, – скривился Джулиус.
– Это должен был быть спецзаказ… наверняка, информация где-то сохранена. Я узнаю, когда в последний раз заказывала кексы. Пекарня уже должна приступить к работе.
– Мы теперь расследуем что-то другое? – не понял Джулиус.
Илия вздохнул и придвинул к себе бумаги.
11.
[6.09, воскресенье. Кабинет Октавиуса]
– Он заметил, Дьобулус, – пробормотал Октавиус. – Он догадался, что с тобой происходит. Причем практически сразу.
– Илия?
– Да. Проницательный парень. До этого как-то не доводилось с ним работать. Кем он здесь числится?
– Архивариусом.
– Медведь блестяще умеет сливать толковых сотрудников.
– Это точно, – Дьобулус кокетливо пригладил волосы.
– Архивариус быстро улавливает смену настроений и понимает полунамеки. В острых ситуациях мы можем на него рассчитывать.
– Вполне возможно, нас ждет настолько острая ситуация, что нам не останется рассчитывать даже на то, что наши головы удержатся на шеях.
– Тоже верно, – вздохнул Октавиус, поднося карту к считывателю. Дверь распахнулась, и, озираясь, Октавиус шагнул в кабинет. – Не могу поверить. Здесь все осталось как было, кроме трещин на потолке и обшарпанных обоев. Но на это я не жалуюсь.
Свет нового дня заглядывал сквозь прозрачные звезды на бархатистых шторах цвета индиго, просачивался сквозь ткань, окрашивая всю комнату в синий, будто она находилась на дне моря.
– Иногда мне снились эти шторы. Что сквозь звезды на меня смотрит огромный глаз. Не то чтобы я не скучаю по этой стране. Просто она слишком живая для меня. Давно обрела собственный разум.
– Так и есть, – Дьобулус улегся на кушетку и расслабленно прикрыл глаза. – Немного наркотиков, и мне совсем захорошеет.
– Лекарства, наверное, все просрочены, – Октавиус застучал по кнопкам на кодовом замке ящичка с медикаментами. Поразительно, что он все еще помнил код. Обычно он выбрасывал информацию из головы сразу, как решал, что более она ему не понадобится.
– Нет, они в порядке. Я настоял на регулярной замене, – под закрытыми веками Дьобулус продолжал видеть звезды. Красные звезды на черном фоне. – Помнишь старые времена? Как мы бесились в Льеде. У тебя было столько девок. Жена выгонит тебя из дома, если узнает, что ты творил.
Октавиус внимательно проверил даты на всех ампулах и приготовил иглу.
– Не выгонит. Наш дом записан на меня.
– Как неблагородно, Октавиус.
– Как предусмотрительно и разумно. Кроме того, этот дом купил я – на деньги, полученные от убитых горем родственников роанских наркоманов.
– Все еще считаешь, что возиться с этими жалкими созданиями твое призвание?
– Никогда не считал, – Октавиус сосредоточенно наполнял шприц. – Но это приносит хорошие деньги, а в некоторых случая – когда дело касается особенных людей – огромные. Особенно в сравнении с теми крохами, что я получал здесь. Хотя не могу сказать, что сочувствую своим пациентам. Они знали, на что шли, и теперь разгребают последствия.
– А те, с которыми ты работал в СЛ?
– Они стали жертвами обстоятельств – и я хотел помочь им. Либо же они являлись настоящими преступниками – и я выводил их на чистую воду. В любом случае я чувствовал, что занимаюсь праведным делом.
– Жизнь имела больше смысла, правда? А потом ты продал его за горсть монеток.
– Зато я сохранил себя. Я отказался нести ответственность за эту страну. В отличие от тебя, Дьобулус. Хотя сейчас я здесь, старый идиот, только и жду, когда рванет, – Октавиус с тревогой посмотрел на шприц. – Эта доза коня свалит. Но иначе мне не пробить твои барьеры, Дьобулус.
– Коли. Может, эта тварь угомонится ненадолго и перестанет жрать мои внутренности, – с горечью разрешил Дьобулус.
– Почему демона успокаивают наркотики?
– Ему нравятся любые деструктивные акты. В том числе и самодеструктивные.