Глава 16.
Высадив трех чрезвычайно странных господ у ворот Ваганьковского кладбища, возница поспешил поскорее убраться подобру-поздорову. Виданое ли дело, чтобы порядочные люди ездили на кладбище на ночь глядя!
– Куда теперь? – спросил Кормушин, оглядываясь.
– Не знаю. Дай подумать! – ответил Руднев.
Вокруг было тихо и темно, хоть глаз коли. Белецкий зажёг потайной фонарь, оставшийся у него после вылазки в особняк Волконской.
– Смотрите, Дмитрий Николаевич, тут свежие следы на снегу. Ведут куда-то в сторону от основной дорожки, – сказал он, указывая на землю.
– Это следы одного человека, – сдавлено произнес Кормушин. – Почему нет её следов?
– Потому, что он нёс её на руках, – предположил Руднев.
Они кинулись по следу, который повел их мимо въездных ворот, сторожки и часовни.
– Я слышал, тут уже который год богадельню перестраивают, – сказал Белецкий. – Похоже, мы к ней идём.
Следы уперлись в покосившийся деревянный забор, за которым темнела какая-то полуразобранная постройка.
– Тут двух досок нет, – сообщил Кормушин и первым нырнул в лаз.
Его догнал Руднев и придержал за плечо.
– Теперь тихо, Пётр! Ни звука! Белецкий, погаси фонарь. Держимся вместе.
Он выждал, пока глаза привыкли к темноте и стали различать темнеющий на снегу след, ведущий к пустому дверному проёму.
– Туда!
Они вошли в заставленный строительными лесами флигель.
– Ищите лестницу вниз, – шепнул Дмитрий Николаевич. – Святилище должно быть в подвале, чтобы окон не было.
Осторожно пробираясь по флигелю, они наконец наткнулись на лестницу. Руднев вступил на неё первым, к великому изумлению Кормушина вынув из-за пояса револьвер. Обернувшись на шедшего последним Белецкого, Пётр Семенович увидел, что тот тоже вооружен. Белецкий приложил палец к губам, пресекая готовый вырваться у Кормушина вопрос.
В кромешной темноте они спустились по лестнице и оказались в подвале со сводчатым потолком и множеством кирпичных колон. Где-то внутри этой каменной утробы призрачно мерцал теплый свет. Руднев сделал ещё один предупреждающий знак, призывая спутников к тишине.
Стараясь не выходить из тени, они осторожно пробирались к источнику света. Наконец они уже могли различить заставленное множеством свечей пространство между несколькими колоннами, посреди которого высился черный алтарь, над ним склонилась темная сутулая фигура. Человек изменил свое положение, и стало видно, что на алтаре, среди цветов, свернувшись, лежит женщина, прикрытая погребальным покрывалом. Тёмный снова шевельнулся, и в руке его что-то блеснуло.
Кормушин издал яростный рык и раньше, чем Руднев или Белецкий успели его удержать, кинулся на освещенное пространство. Человек у алтаря резко выпрямился и обернулся на звук. Пётр Семенович на мгновение замер, узнав в нем Рагозина. Этой секунды хватило Рудневу и Белецкому, чтобы тоже выйти на свет, а Рагозину – чтобы выкинуть скальпель и выхватить револьвер.
– Стойте, где стоите! – резко приказал Рагозин и навел оружие на бесчувственную Екатерину Афанасьевну. – Одно движение, и я убью её!
Все трое замерли, при этом Белецкий и Руднев целились в Рагозина.
– Бросьте оружие! – приказал Григорий Алексеевич.
Руднев с Белецким не шевельнулись.
Рагозин встретился взглядом с Дмитрием Николаевичем.
– Впрочем, ты, Руднев, можешь оставить. У нас вроде как дуэль, – растягивая губы в злобной улыбке, сказал он. – За тобой выстрел остался. Ты такой везунчик, Руднев! Я тебя даже с двух выстрелов убить не смог… А он пусть бросит! Я сказал, пусть бросит! Я выстрелю в неё, Руднев! Не сомневайся!
– Брось револьвер, Белецкий! – приказал Руднев, голос его, звучавший абсолютно спокойно, сделался стальным.
Белецкий бросил оружие на пол.
– Дальше откинь! – приказал Рагозин.
Белецкий ногой оттолкнул револьвер за границу света.
Краем глаза Дмитрий Николаевич заметил, что белый от ярости Кормушин, сжавши кулаки, сделал едва заметное движение вперед. Рука Рагозина напряглась.
– Белецкий, угомони Петра! – резко приказал Руднев, не отводя глаз от Рагозина.
Белецкий молниеносно одной рукой ухватил Кормушина со спины за горло, а другой заломил ему правую руку. Хватка у него была мёртвая. Молодой человек дернулся, но, несмотря на свою недюжинную силу и богатырское телосложение, вырваться не смог.
– Пётр Семенович, замрите, или я сожму руку сильнее, – тихо, но очень внятно предупредил Белецкий и для убедительности придушил Кормушина так, что у того на мгновенье помутилось в глазах.
Опамятовавшийся Кормушин замер.
Руднев меж тем продолжал целиться в Рагозина, а тот держал пистолет у головы Катерины Афанасьевны. Григорий Семенович стоял к Рудневу левым боком, закрывая телом правую руку с пистолетом.
– Что, Руднев? Патовая у тебя ситуация? – глумливо спросил Рагозин. – Если ранишь меня, я её застрелю. В правую руку тебе не попасть. Выстрелишь в голову, сам знаешь, что будет. У меня палец на курке, убьешь и меня, и её. Что делать будешь?
– Ждать, – с ледяным спокойствием ответил Руднев.
– Похвальное терпение! Что ж, подождём, посмотрим, у кого из нас рука раньше дрогнет. Скучно только ждать будет.
– Так чтобы было не скучно, расскажи нам всё, – совершенно ровным голосом предложил Руднев.
– Что же ты хочешь знать?
– Расскажи про убитых девушек.
По лицу Рагозина пробежала судорога, взгляд заметался, однако он по-прежнему целился в голову Екатерины Афанасьевны.
– Расскажи, Григорий! – повторил вопрос Дмитрий Николаевич. – Ты ведь их не убивал, правда?
– Замолчи, Руднев! Ты ничего не понимаешь! – хрипло ответил Рагозин.
– Если ты не можешь рассказать сам, я тебе помогу, – голос Руднева звучал так, словно они с Григорием Алексеевичем вели непринужденную беседу в гостиной. – Я начну, Григорий, а ты меня поправишь. Давай?.. Ты нашёл тайную комнату в анатомическом корпусе, так? Как ты на неё наткнулся?
– В морге за шкафом есть проход. У меня скальпель под шкаф упал, я сдвинул и нашёл.
– Ты что-то обнаружил в святилище. Бумаги Ван-Берзеньша, так ведь? Они не пропали, их Волконские сохранили. Ты нашел второе святилище в склепе, а ещё расшифровал надпись на алтаре. Правильно?..
– Жалко я тебя, Руднев, тогда сразу не убил, когда ты в святилище пробрался. Думал подержать тебя там денька два-три для острастки, чтобы ты свой любопытный нос в мои дела не совал.
– Это уж не важно, Григорий! Лучше про алтари расскажи…
Рагозин молчал, и Дмитрий Николаевич продолжил.
– Ты решил приручить смерть, Григорий, и понял, в чём была ошибка Волконских. Нужно было пять святилищ, пять углов, пять вершин пентаграммы. Ты построил ещё три святилища и выбрал девушек, достойных для ритуала. Кто была первой, Григорий?
– Зинаида.
Кормушин дернулся и застонал. Белецкий сжал его горло крепче.
– Разве она была не второй? – спросил Руднев, удерживая на себе внимание Рагозина. – Для кого ты заказывал гортензии, Григорий?
– Для Зинаиды. Я привёл её в первый угол, но она испугалась, – лицо Рагозина сделалось неподвижным, взгляд его сосредоточился на чём-то за гранью этого мира, но рука, держащая револьвер, не дрогнула. – Потом она вернулась ко мне, сказала, что готова попробовать вновь открыть седьмую печать. Мы пошли во второй угол.
– На Семёновском кладбище?
– Да.
– Что там произошло?
Глаза Рагозина лихорадочно заблестели.
– Я отметил её знаком.
По лицу Кормушина беззвучно текли слёзы.
– Ты отметил её знаком, Григорий. И что потом? Что произошло?
Рагозин помолчал, а потом заговорил, он был словно в трансе, но рука, держащая револьвер, оставалась твёрдой.
– Я оставил её. Вышел под звёзды. Они были такими огромными… Я не помню, что было потом… Я вернулся и понял, что владыка не захотел даровать ей вечность.
– Ты убил её?
– Нет. Она уже была мертва, – Рагозин долго молчал. – Я хотел похоронить её в склепе. Там есть такой очень большой и незапертый склеп, но дверь завалило снегом. Я не смог открыть. Я похоронил её рядом и очистил угол, чтобы владыка не гневался.
– Потом ты нашёл ещё одну девушку и повёл её в третий угол, – не отрывая глаз от Рагозина, произнес Руднев. – Но и там владыка отказал тебе, так, Григорий?
– Да, её звали Анастасией. У неё были такие красивые глаза… Я начал наносить знак…
– Ты пил вино, Григорий. Перед ритуалом ты пил вино, так?
– Да, владыка оставил чашу на алтаре для меня. Он был милостив, он верил в меня, но я опять оплошал. Она умерла.
– Что произошло в четвертом углу?
– Владыка гневался, – мрачным, замогильным голосом проговорил Рагозин. – Он явил мне своё презрение. Он проклял четвертый угол.
– Кто была та мертвая женщина, Григорий?
– Я не знаю! Она была гневом владыки!
Внезапно в тишине подвала раздался топот ног и чей-то крик: «Сюда, ваше высокоблагородие!».
Все вздрогнули, за исключением Руднева, ожидавшего этого момента и тянувшего до него время.
Враз вышедший из транса Рагозин обернулся. На одно мгновение он открыл свою правую руку. Дмитрий Николаевич выстрелил. Рагозин взвыл и выронил револьвер.
Рыская вокруг ошалелым взглядом, Григорий Семёнович кинулся в темноту, в сторону, противоположную той, откуда слышались голоса и топот. Руднев бросился за ним.
Они пробежали до самого конца подвала, где оказалась ещё одна лестница. Рагозин побежал наверх. Руднев отстал от него на десяток ступеней.
Лестница упиралась в закрытую на засов дверь.
Рагозин отпер засов. Дверь распахнулась. Сбивая Григория Семеновича с ног, из-за двери на него посыпались битые кирпичи и обломки старой кладки. Рагозин вскрикнул и прикрыл голову руками. Лавина старого камня подмяла его под себя.
Руднев вжался в стену, отворачиваясь от облака каменной пыли.
Когда он обернулся, из-под завала была видна лишь рука Рагозина. Она несколько раз судорожно дернулась и замерла, обращенная к Дмитрию Николаевичу словно в просьбе о подаянии.
На мгновение воцарилась тишина, почему-то поразившая Руднева своей неуместностью. Потом внизу раздались торопливые шаги, по стенам заметался свет фонаря, показавшийся Дмитрию Николаевичу в этой темноте ослепительным.
На лестнице появился Терентьев, а следом за ним Белецкий.
– Вы целы? – спросил Терентьев, профессионально бесстрастным взглядом осматривая место происшествия.
– Да, – Руднев, по-прежнему державшийся с хладнокровным спокойствием, отдал револьвер Белецкому.
– Пойдёмте отсюда, – приказал Терентьев.
Они спустились с лестницы и вернулись в святилище, освещенное теперь уже не только свечами, но светом полицейских фонарей.
Подле алтаря стояли Кормушин, укрывавший Екатерину Афанасьевну своей шинелью, и очень строгий и солидный господин, почему-то во фраке. Руднев узнал в нём доктора, состоящего при сыскном управлении, уже знакомого ему по прошлым местам преступлений.
– Анатолий Витальевич, вы выдернули меня с оперы, всего лишь ради девицы, усыпленной хлороформом, – брюзгливо заявил доктор. – Мои услуги ей точно пока не нужны, как, впрочем, и услуги любого из моих коллег. Очнётся через пару часов, в худшем случае помучается головной болью и тошнотой, и более ничего опасного для жизни. Я вам ещё нужен?
– Нужны, Филипп Иванович, – отозвался Терентьев, – там на лестнице под завалом для вас ещё один пациент с диагнозом – множественные травмы, с жизнью несовместимые… Сожалею, что испортил вам вечер, – он подал знак одному из полицейских. – Сопроводите!
– Доктор! – окликнул раздраженного эскулапа Руднев. – Проверьте его ладони?
– Что, молодой человек?
– Проверьте ладони погибшего, нет ли следов, как если бы он душил кого-то струной.
Доктор недовольно фыркнул, кивнул и растворился в темноте.
Терентьев продолжал деловито раздавать указания.
– Принесите одеяла для девицы… Пётр Семенович, вы сможете сопроводить госпожу Лисицыну домой? Я отправлю с вами двоих полицейских… Зовите фотографа…
Анатолий Витальевич подошёл к Рудневу.
– Мне будут нужны показания вас и ваших друзей, – сказал он и добавил. – Вы очень правильно сделали, Дмитрий Николаевич, что написали мне. И главное! Вы убийцу остановили.
Только теперь Руднев наконец осознал, что все они в безопасности, что есть человек, распоряжающийся и контролирующий происходящее, и почему-то от этого понимания его самообладание и выдержка начали катастрофически быстро таять. На Дмитрия Николаевича навалилась невыносимая усталость, рана в руке напомнила о себе жгучей пульсирующей болью.
– Рагозин – не убийца.
– В смысле? Кто же тогда?
– Не знаю…
Стены подвала у Руднева поплыли. Он пошатнулся.
– Руднев! – Терентьев подхватил едва державшегося на ногах Дмитрия Николаевича, Белецкий поспешил к нему на помощь. – Эй, кто-нибудь! Позовите сюда нашего любителя оперы!
– Анатолий Витальевич, – слабо попросил Руднев, тяжело опираясь о руку Белецкого, – можно мне сейчас домой? Мы после поговорим.
По дороге в экипаже Дмитрий Николаевич уснул и не проснулся, даже когда они остановились у подъезда Пречистенского особняка, и Белецкий занёс его в дом.
Он проспал почти сутки. Хотя сон его и был крепок, Руднева мучили кошмары. Виделись ему разверзнутые склепы, задушенные женщины, мертвец под грудой камней и пожар в деревянном флигеле, всплывший откуда-то из потаённых глубин памяти, коих в обычное время Дмитрий Николаевич касаться не смел.
Глава 17.
Вернувшийся к жизни Дмитрий Николаевич первым делом отправился проведать Никитина.
Арсений Акимович очнулся уже от забытья и, хотя был ещё слаб, уверено шёл на поправку. Подле него неотступно дежурила Екатерина Афанасьевна, в голове и душе которой после всего пережитого наступила невероятная ясность и уверенность в своих чувствах к Никитину.
Рассказывать всё о происшествии на Ваганьковском кладбище друзья Никитину не решились, опасаясь, что для беспокойного и легко возбудимого Арсения Акимовича эта история окажется слишком уж волнительной, что было бы недопустимо при его теперешнем состоянии. Они лишь поведали, что стрелявшим в него, а позже и в Руднева, оказался Рагозин, по подлости своей решивший таким низким способом отомстить Дмитрию Николаевичу за оскорбление и перепутавший сперва Никитина с Рудневым. Уклончиво и несколько скомкано они также рассказали, что при случайном стечении обстоятельств Григорий Алексеевич погиб в результате несчастного случая.
Впрочем, товарищи могли бы и не так усердствовать в своей деликатности, поскольку всё внимание Арсения Акимовича было сосредоточено исключительно на Екатерине Николаевне, и рассказ друзей он выслушал откровенно вполуха.
Наблюдая за трепетной заботой девицы Лисицыной по отношению к Никитину, Дмитрий Николаевич испытал укол ревности, подумав, что был бы готов и сам валяться чуть живым на больничной койке, лишь бы эти огромные голубые глаза смотрели на него с такой же тревогой и нежностью. Впрочем, он тут же устыдился мелочности своих чувств и велел себе более о Екатерине Николаевне даже и не помышлять.
Поняв наконец в полной мере, что они лишние, Руднев и Кормушин распрощались с Арсением Акимовичем и Екатериной Афанасьевной.
– Что нового в университете? – спросил Дмитрий Николаевич, когда они с товарищем вышли из госпиталя.
Пётр Семенович принялся рассказывать последние новости, сводившиеся в целом к тому, что беспорядки не только не стихают, но и вышли на новый круг, подпитываемые ожиданиями предстоящего назначения нового ректора.
– Завтра собирается университетский совет, – сказал Кормушин. – Поговаривают, что его могут провести при закрытых дверях. Наши петицию пишут с требованием допустить студентов к голосованию.
– Господи, Пётр! – воскликнул Руднев. – Я тебя умоляю! Не ввязывайся ты больше ни во что! Будет уже с тебя!
– Да я вообще ничего, – поспешно открестился Пётр Семёнович. – Мне просто рассказали… Вот, кстати, держи!
Кормушин вынул из-за пазухи пачку типографских листков и протянул Рудневу.
– С ума сошёл! – ужаснулся Дмитрий Николаевич.
– Тут ничего запрещённого, Дмитрий, – успокоил его Кормушин. – Неужто ты подумал, что я бы тебя с прокламациями подставил? Это предвыборные обращения кандидатов в ректоры. Почитай и приходи завтра на совет.
На том они и расстались.
Дома Руднева ожидал Терентьев. Теперь, когда Кормушин с Никитиным более не прятались на Пречистенке, негласный запрет на визиты сыскного надзирателя в дом Руднева был снят.
– Поведайте-ка мне, Дмитрий Николаевич, что вы там думаете про Рагозина и убийства, – попросил Анатолий Витальевич после дежурного обмена приветствиями. – Белецкий с Кормушиным рассказали мне всё, что произошло в подвале, в том числе про то, что Рагозин говорил, и что в убийствах виновным он себя не признал. Вы, как я понял, в его невиновность верите, не так ли?