–Мне не интересно знать, как создает свои богопротивные портреты.
–Тогда что Вы хотите от меня?
–Найти его. Мои люди были близки к этому, но несколько недель назад Стасевич словно испарился. Все, что мне известно – он купил билет на поезд до Москвы, дальше его следы теряются.
–Найти его и?..
–И остановить! – пожилой господин понизил голос, чтобы их не услышали, но даже так в его словах прозвучали стальные нотки. – Сделайте так, чтобы он никому больше не причинил вреда своими картинами.
–Я не наемный убийца, мсье N, – покачал головой Корсаков. – И Вы это прекрасно знаете, раз наводили обо мне справки. Но я понимаю вас. И разделяю ваши опасения, касательно того, что он может натворить своими портретами. Поэтому я даю слово, что найду его, и отобью вам сообщение с ближайшего телеграфа. Не скажу, что моя совесть будет чиста, но… Переживу. Только не приставляйте ваших людей присматривать за мной – я такого не выношу. Вон тот бабуин в углу за шахматной доской, который маячит рядом со мной с момента получения аванса, успел порядком мне опостылеть. Вы согласны с такими условиями?
–Вполне. Просто найдите его и дайте мне знать. Остальное вас не касается, – пожилой господин встал, достал из кармана конверт и положил его на стол. – В моей работе это называется “прогонными”. Надеюсь, данная сумма компенсирует ваши переезды. Честь имею.
Он развернулся и двинулся к выходу из кафе.
–Постойте, – бросил вслед Корсаков. – Позвольте полюбопытствовать. Недавно погибшая фрейлина Её Величества, оставившая после себя безутешную дочку Екатерину, приходилась вам…
–Если жизнь дорога вам, Владимир Николаевич, не продолжайте этот вопрос. Никогда!
V
22 июля 1880 года, день, город в верховьях Камы.
Позавтракав подгоревшей гречневой кашей, Корсаков попросил хозяина гостиницы найти ему провожатого, который согласится за несколько рублей показать дорогу к церкви и монолитам. Вскоре, в дверь номера постучал бойкий вихрастый мальчуга. В его чертах просматривалось несомненное фамильное сходство с Михайловым – эдакий маленький крысенок при большом жирном крысе-папе. Видимо, хозяин гостиницы считал, что все деньги должны оставаться в семье.
Серый свет пасмурного дня не добавил красоты главной площади. Проходя мимо дома исправника, Корсаков увидел в окне тень, тотчас отпрянувшую за занавески.
–Слушай, малец, а давно эта церковь стоит на вершине холма?
–Давно, Ваша Светлость! – провожатый, по незнанию, несколько возвысил Корсакова в обществе, что вызвало у молодого человека легкую ухмылку. – Мой дед говорил, что эт еще во времена его деда строили. Только странное то место, для церкви.
–Почему?
–Сам не знаю, только говорят так. Наша церковь в нижнем городе стоит, вона она, – он указал на храм, который, как обычно, выглядел самым богатым строением в городе. – А к той никто не ходит уже давно. Боятся. Нехорошее, говорят, место.
–Дай угадаю – из-за камней? – чуть задыхаясь уточнил Корсаков. Они вышли за околицу и оказались на опушке леса. Подъем вверх по размокшему склону оказался куда труднее, чем он ожидал. Почва становилась все более коварной, уходя из-под ног, а молчаливая стена леса подступала все ближе, пока ветви елей не скрыли небо полностью. Если на дорожной одежде Корсакова и оставались чистые участки после вчерашней прогулки от пристани, то подъем по холму исправил это упущение природы.
–Ваша правда, барин, из-за них. Дед говорил, что истинно верующий никогда рядом с такими бесовскими местами церковь не поставит!
–А кто же тогда её построил?
–Баре, из большого дома, что за лесом.
–Серебрянские?
–Они самые. Раньше им целая деревня принадлежала, но как Государь наш людей освободил, так все и сбежали помаленьку. Переселились в город, аж целую слободу новую отстроили.
–А чего сбежали?
–Да, говорят, свирепые баре были. Особенно старая тетка-помещица. Я её видел, когда еще совсем малой был. Она в город приезжала, с головой ругаться, как раз когда последние крестьяне сбежали. Ведьма-ведьмой! Как глянет – хоть сквозь землю провались. Но давно уже в городе не появлялась. Да и из дома тоже никто не приходил. Видно, некому стало.
–Когда дожди пошли? – Корсаков боролся с мелочным желанием вручить беззаботно карабкающемуся вверх подростку тяжелую намокшую походную сумку, которая упорно тянула его вниз.
–Не, барин, раньше, уж почитай года три. Когда дожди пошли – совсем не до того стало. Недобрая погода, никто такой в здешних краях не видал. Зверье это чует, бесится. И народ совсем странно вести себя начал.
–Это как?
–Да по-разному. Озверели за две недели так, словно не жили дружно столько лет. Батька мне говорил, чтобы я носу на улицу не казал в темноте – мало ли что. Уж и батюшка чудить стал, и без доктора мы остались, и голова под замком сидит. Один исправник старается. Он солдат же бывший. Батька говорит, такого ничего не берет.
–А расскажи-ка еще про усадьбу. Много их там было, Серебрянских?
–Ой, не знаю, барин, – мальчишка притих. – Те, кто сбежал, баяли, что четверо – бабка, отец, мать, да дочка, молодая и красивая. Но злобная, что бестия. Только, дескать, не менялись они с годами-то. Будто бы, еще прадеды тех крестьян хозяев такими застали, а то и прадеды прадедов. Колдуны баре были, не иначе. Страшные. Потому и сидели здесь – стакнулись с духами лесными, которым безбожники раньше кланялись, пока христово слово сюда не принесли. И церковь поставили для отвода глаз, шоб народ думал, что баре у него набожные, а сами по ночам там жуткие непотребства творили.
Когда они достигли вершины, лес расступился, а ливень обрушился с новой силой. Церковь стояла у самого обрыва, казалось, готовая рухнуть под натиском стихии и времени. Рядом с ней возвышались могучие валуны, непонятно какими усилиями здесь поставленные, создавая откровенно жутковатую картину на фоне пасмурного неба. От покосившегося здания в лес уходила размокшая колея, видимо, являвшаяся до недавнего времени дорогой к усадьбе Серебрянских. Корсаков подошел к краю утеса. Отсюда были видны и городок, и река. В другую погоду и других обстоятельствах вид был бы красивым и захватывающим дух, сейчас же складывалось ощущение, словно церковь и монолиты довлеют над хлипкими человеческими жилищами, и осуждают пришлых чужаков, нарушивших их вечный покой.
–Внутрь заходил? – поинтересовался у провожающего Корсаков.
–Нет! – замотал головой мальчишка.
–Да ладно! Ни за что не поверю! Даже интересно не было?
–Было, барин! Да только боязно так, что никакого интереса не хватит!
–Хорошо, тогда верю! Подожди меня здесь, я загляну буквально на пару минут.
Дверь в церковь отворилась на удивление легко и тихо, словно кто-то следил за петлями. Внутри также оказалось куда меньше следов запустения, чем ожидал Корсаков. Смотря на здание снаружи, складывалось ощущение, что оно готово рухнуть от малейшего ветерка. Однако внутри было сухо – все окна целы, и даже крыша не прохудилась. Никаких птичьих гнезд, никакой паутины. Лавки расставлены вдоль стен, иногда друг на друге в три-четыре ряда, словно импровизированные лестницы или леса. Потолок утопал в темноте.
Владимир опустил походную сумку на пол и извлек из нее самый тяжелый предмет – переносной фонарь, напоминающий те, что используют путевые обходчики на чугунке. Чиркнули старательно оберегаемые от непогоды спички – и полумрак церкви разрезал яркий желтый луч света. Молодой человек повел фонарем вокруг себя, а затем поднял его выше, чтобы разглядеть стены и потолок. Открывшаяся ему картина пугала и завораживала.
Потолок был закрыт туго натянутым полотном, которое раньше могло быть парусом. Украшала его незаконченная картина, выглядевшая в этой церкви словно богохульная, оскверненная фреска. По спине Корсакова побежали мурашки. На картине, несомненно, был изображен пейзаж, открывающийся с обрыва. Монолиты, лес, петляющая дорога, городок у подножья холма и изгибы реки. Над пейзажем застыло самое жуткое небо из тех, что ему доводилось видеть – темное, пурпурное и зеленоватое одновременно, словно пронизанное жилами, а в центре небосвода раззявил ненасытную пасть вихрь, напоминающий небесный водоворот. Вниз на землю низвергались потоки воды. Городская колокольня кренилась к земле, готовая упасть. Вода в реке будто вскипела, из неё ввысь тянулись сотни рук. Нет, даже не рук, а лап, с острыми когтями. Им навстречу из небесного водоворота уже показались кончики пальцев – огромные настолько, что воображение Корсакова отказывалось представить истинные размеры твари целиком. Надев очки для чтения и забравшись на одну из лавок, он смог разглядеть среди камней тщательно выписанную фигуру – высокий худой человек с развевающимися на ветру волосами и одеждой, стоящий у мольберта.
–Что ж, – пробормотал себе под нос Корсаков, снимая очки, и вздрогнул от звуков собственного голоса. – Это объясняет обезумевшую стихию.
Он вышел из церкви и огляделся в поисках провожатого. Мальчишки и дух простыл, зато на фоне леса застыла могучая фигура исправника, завернувшегося от непогоды в прорезиненный плащ, что придавало ему сходство с изображениями мрачного жнеца на старинных гравюрах.
–Гаврила Викторович! – громко и с показавшейся фальшивой даже ему самому радостью воскликнул Владимир. – Решили составить мне компанию на прогулке?
При этом рукой Корсаков старался как можно небрежнее дотянуться до револьвера, который он спрятал в кармане брюк выходя утром из гостиницы, отчаянно надеясь, что оружие ему не понадобится.
–Держите руки на виду, пожалуйста, господин Корсаков, – сурово ответил Родионов. – Я не люблю, когда меня принимают за дурака и врут в лицо.
–Что Вы… – попытался оправдаться Владимир.
–У нас не забирали почту с самого начала потопа, – исправник навел на него собственный револьвер и сделал шаг вперед. – Так что вы никак не могли получить письмо от своего друга. Более того – вся корреспонденция до сих пор лежит в почтовом доме, и я даже почел за труд бегло её просмотреть. Там нет ни одного письма, подписанного Стасевичем, и ни одной весточки, которую бы пытались отправить из усадьбы Серебрянских. Так что советую прекратить мне врать и ответить, за каким чертом вас принесло в мой город?!
–Чертом? Очень правильный вопрос! – даже находясь на мушке, Владимир не мог не усмехнуться над иронией обстоятельств. – Боюсь, вам будет сложно мне поверить. Но если все-таки хотите послушать – давайте укроемся внутри. Эта непогода меня утомила. А вам будет легче понять, о чем я говорю.
VI
Две недели назад, усадьба Серебрянских.
-Поверьте, выслушать меня в Ваших интересах!
Софья Николаевна Серебрянская никогда не видела человека, который не просто выдерживал на себе тяжелый взгляд, заставлявший трепетать крестьян, но даже позволял себе разглядывать её в ответ, дерзко и спокойно. Высокий чернобородый незнакомец в изящном сюртуке прошествовал от дверей столовой и уселся на массивный стул на другом конце длинного, накрытого порядком истлевшей скатертью, стола.
–Подплывая к этому чудесному городу, я не мог оторвать глаз от чудесной натуры, открывшейся мне. Древние камни, а рядом с ними – старая, покосившаяся церквушка. От валунов исходила такая зловещая сила, что я задал себе вопрос – кому же пришла в голову построить храм рядом с ними? Сойдя на берег, я попросил утолить мое любопытство и хозяина гостиницы, и местного исправника. Оба ответили мне – церковь строил род Серебрянских. И я понял, что именно вы, драгоценная Софья Николаевна – вы-то мне и нужны!
–И чем я могу помочь, молодой человек? Учтите, древность моего рода не стоит равнять с его богатством. Денег от меня вы не дождетесь!
–Помилуйте! Мы оба знаем, что богатство Серебрянских – не в деньгах! Оно покоится на краю холма, и, вот тут вы правы, пребывает в запустении, – его длинные пальцы изящным жестом пробежались по столешнице, словно по клавишам рояля. – Скажите, ведь невзгоды начались, когда император отнял у вас крестьян? И они лишились причин жить в страхе перед вами. Шептаться в своих убогих лачугах о тех, кто посмел провиниться перед барыней – и исчез. Как сквозь землю провалился.
–Молодой человек, то, на что вы намекаете…
–Чудовищно, но необходимо! Ведь те силы, ради которых ваше семейство осталось здесь, в Богом забытом углу; те, что даровали вам жизнь, близкую к вечной; те, что позволяли вам править своей вотчиной силой крестьянского страха – они требуют жертв. А если нет крепостных – нет и жертв, так? Перед тем, как зайти в дом, я не мог не обратить внимание на могилы у беседки в старом парке. В городе шептались, что-де старуха Серебрянская, мать хозяев, приезжала в город и требовала у городского головы вернуть крестьян, – он поднялся со своего места и, не торопясь, подошел к женщине, продолжая вкрадчиво шептать. – Но люди глупы. Вы – дочь хозяев, красавица, разбивавшая сердца. Вы смотрели, как ваши старшие родичи обращаются в прах. Вы видели, как стареете, с каждым днем все больше, – пальцы незнакомца нежно скользнули по недвижимому лицу хозяйки дома. – Какая несправедливость, терять такую красоту…
–Чего вы хотите? – прошептала женщина.
–Я хочу помочь вам! Вернуть благосклонность покровительствующих вам сил! Вернуть вашу молодость!
–И что вы просите взамен?
–Всего ничего – лишь кусочек тех сил, что может дать круг камней. Видите ли, изучая в одной библиотеке старинные труды об искусстве, я случайно наткнулся на преинтереснейшую книжицу, переведенную с одного из мертвых языков. Очень полезный трактат. Он открыл мне глаза на те стороны нашего бытия, которые принято не замечать, и наделил одним полезным художественным талантом. Талантом, блага которого я готов предложить вам.
Хозяйка молчала, вглядываясь в лицо гостя. Ей смертельно хотелось поверить, что незнакомец говорит правду, но его слова были слишком хороши…
–Что вы намерены сделать?
–Вернуть этим силам то, чего они были лишены все эти годы, с лихвой. Видите ли, мой талант – наделять жизнью свои картины. То, что сокрыто на вашей земле, способно усилить этот талант стократно. Я начну с того, что напишу ваш портрет – картину, которая вернет вам молодость и красоту. А затем я обращусь к хозяевам каменного круга и предложу им жертву – весь этот жалкий городишко, укравший власть у них, и у вашей семьи. Все это – лишь за кров вашего дома и возможность ощутить всего кроху той силы, что могут дать ваши покровители. Что скажете, Софья Николаевна?
Она смерила художника взглядом, в котором вновь разожглась искра той властности и гордыни, что была свойственна роду Серебрянских. Её старческий рот, почти лишившийся зубов, осклабился в плотоядной ухмылке:
–Когда хотите приступить, господин художник?
VII
22 июля 1880 года, вечер, церковь на краю холма.
-Итак, позвольте уточнить, правильно ли я вас понял: наш потоп вызвал беглый столичный художник, который пишет картины, сводящие людей с ума. Прячется он у бывших помещиков Серебрянских. Которые, на самом деле, то ли язычники, то ли дьяволопоклонники. И церковь свою построили, чтобы незаметно приносить жертвы неведомым существам, оставившим после себя валуны на вершине обрыва. Ничего не пропустил? – насмешливо уточнил исправник.
–Я предупреждал, что вы мне не поверите, – устало покачал головой Корсаков. – Да только в глубине души вы знаете, что я прав. Что все слухи о Серебрянских, ходившие в здешних местах, появились неспроста. Что все страшные истории о них, которые принесли бежавшие крестьяне, правдивы. Что не зря вы ощущаете внутри странный тоскливый испуг, стоит вам поднять глаза на круг камней и старую церковь.
–Вот вы какого мнения обо мне?
–Вы смелый человек, Гаврила Викторович. Я же вижу медаль у вас на груди – Владимир III степени. По времени выходит, что за Бухарский поход, не так ли?
–Откуда?.. – вскинулся исправник, но затем махнул рукой и кивнул. – Да, за Самарканд.
–Но даже вы испытываете страх перед этим местом! И ведь стало только хуже, когда полил дождь, не так ли? Хуже, чем вы видывали за все годы службы.
Корсаков намерено положил руку на плечо исправника – и увидел его глазами события предыдущих недель. Увидел звонаря, повесившегося на веревке колокола; связанную и забитую до смерти жену городского головы; доктора с посиневшим лицом у пустого шкафа с лекарствами – он принял все, что хранилось в кабинете. Исправник видел: город, защите которого он посвятил всю свою жизнь, пожирает себя изнутри, под напором неведомого врага, противостоять которому обыкновенный служака не в силах. Кошмарные картины, пронесшиеся перед взором Корсакова, придали ему уверенности.
–Ваш город сходит с ума, Гаврила Викторович, и вот причина, – он указал на жуткое полотно под потолком. – Это работа Стасевича! Я гонюсь за ним второй месяц, от самого Петербурга. Он бежал в Москву, где оставил еще несколько проклятых картин, и сделал все, чтобы убедить меня и других преследователей в том, что он направляется в Польшу. А на самом деле бросился на восток – Нижний Новгород, Вятка, Пермь. Не знаю, специально ли он прибыл сюда, или просто хотел залечь на дно, и обстоятельства сложились так, что он случайно получил ключ к могуществу круга камней. Не знаю, был ли род Серебрянских проклят изначально, или их просто совратили крепостные из народа, что испокон веков тут жил и приносил жертвы своим идолам. Но я знаю, что если художника не остановить, то еще несколько дней или, от силы, неделя – и ваш город перестанет существовать, смытый ливнями и безумием. А Стасевич, в лучшем случае, обретет силу, с которой сможет творить еще более страшные дела.