Предмет оказался украшением в виде золотого колокольчика, а находился он на иссохшей руке трупа, валяющегося за спинкой дивана. Глаза Решетникова расширились от ужаса, он застыл, не до конца понимая, откуда здесь взялось мертвое тело и что ему делать. Он только перевел взгляд с руки на застывшее в жутком оскале лицо, смотрящее куда-то вверх, как совсем рядом раздался тихий звон.
Это рука трупа шевельнулась…
Невозможно! Её обладатель явно был мертв уже долгое время, но…
Сглотнув, Решетников опустил глаза обратно на руку, почти ожидая, что она уже ползет к нему, как жуткий костяной паук. Вопреки его страхам, ладонь с украшением оставалась в том же положении. Или все-таки нет? Или все-таки чуть-чуть сдвинулась?
Решетников снова посмотрел на лицо – и жуткий оскал уже не глядел в потолок! Голова трупа повернулась и, казалось, смотрит прямо на надзирателя.
Решетников открыл рот, чтобы закричать от ужаса, но не успел издать ни звука. Насчет не последнего глотка он ошибся.
– А куда запропастился Решетников? – внезапно спросил Павел.
– Я видел, как он вышел обратно в салон, – ответил ему Нораев. – А вот дальше…
– Думаю, мы все согласимся, что ходить по дому в одиночку в таких обстоятельствах не лучшая идея? – хмуро оглядел спутников Корсаков.
– Ну, рассказ госпожи Штеффель, конечно, подействовал мне на нервы, но поверю я в него только, когда увижу это страшилище своими глазами, – холодно парировал ротмистр.
–Боюсь, оно станет последним, что вы увидите вообще, – подала голос Амалия. Она наконец-то встала из кресла. Судя по дрожи, любое физическое усилие давалось ей с трудом. – Прошу вас, я не могу больше находиться в этом чертовом доме…
– О, господин Решетников! А мы вас потеря… – радостно начал Постольский, но быстро осекся.
Силуэт надзирателя занял весь проем, где было зеркало. Он пригнул голову, так что лица не было видно, и шагнул внутрь комнаты. В воцарившейся тишине отчетливо слышалось хрипящее дыхание сыщика – от него мурашки бежали по спине. В этом звуке словно бы слились свист проколотого легкого и истерический плач безумца. Сделав два нетвердых шага, Решетников поднял голову. Амалия в ужасе всхлипнула. Корсаков инстинктивно сделал шаг назад. Постольский выглядел ошарашенным. И только Нораев, казалось, соблюдал спокойствие.
На щеках сыщика, словно белок сваренного всмятку яйца, застыла беловатая слизь, еще недавно бывшая его глазами. Вместо них зияли две окровавленные дыры. Рот Решетникова был открыт не то в глупой и абсолютно неуместной усмешке дегенерата, не то в отчаянном крике о помощи, который никто не слышал, ведь из горла его все еще рвался свистящий истерический хрип. Все внимание собравшихся было настолько приковано к изуродованному лицу надзирателя, что никто не обратил внимание на зажатый в его руке револьвер, пока ужасный гость не вскинул его и не направил в сторону застывших людей. Решетников был слеп – он просто не должен был видеть вытекшими глазами, но трясущийся ствол пистолета безошибочно развернулся в сторону Амалии. Молодую женщину спасли две вещи – отчаянно гуляющий прицел надзирателя и мгновенная реакция собравшихся мужчин.
Рявкнул первый выстрел. Пуля просвистела у самого уха Амалии. Владимир рванулся к ней и повалил на землю. Второй выстрел – пуля врезалась в стену, перед которой Амалия только что стояла. Постольский бросился навстречу надзирателю. Нораев же, все с тем же поразительным спокойствием, выхватил из кобуры свой пистолет и, практически не целясь, выстрелил в Решетникова. Специально ли он старался не задеть жизненно-важных органов или это вышло случайно, но его пуля попала надзирателю в левое плечо. От ранения тот покачнулся, удар развернул его вполоборота, но револьвер в правой руке уже вновь выцеливал Амалию. В этот момент в него, словно британский регбист, врезался поручик Постольский. Решетников, теряя равновесие, взмахнул руками – грянул третий выстрел, никого, к счастью, не задевший – и рухнул назад. Прямо на опасно торчащие из рамы осколки фальшивого зеркала. Брызнула кровь. Шею Решетникова пробил острый край осколка. Надзиратель задергался в конвульсиях, пытаясь зажать рану руками, но вместо этого лишь изрезал стеклом ладони. Отвратительное бурлящее клокотание из пробитого горла продолжалось несколько секунд. Наконец, Решетников затих. А ад – разверзся.
Газовые светильники вспыхнули синим пламенем, их плафоны лопнули, разметав вокруг сотни осколков, и погрузив комнату во тьму. Где-то рядом вскрикнула и тут же затихла Амалия. Хрустнули чьи-то шаги по битому стеклу. Затем воцарилась тишина.
– Свет, Бога ради! Дайте свет! – испуганно воскликнул Постольский откуда-то из темноты. – У кого есть спички?
– Никаких спичек! – судя по голосу, Нораев все еше был спокоен и собран. – Если через светильники вытекает газ, мы взлетим на воздух!
– Я не чувствую запаха газа, – сказал в темноту Владимир.
– А я не хочу рисковать! – отрезал Нораев. – Поручик, вы все еще рядом с дверью?
– Да!
– Оставайтесь там. Говорите с нами. Мы идем на ваш голос, к выходу. Корсаков, сможете?
Владимир кивнул, потом понял, что в темноте этот жест никто не разглядит, и сказал: – Да! Думаю, да!
– Госпожа Штеффель? – спросил ротмистр следом. Ответом ему была тишина.
– Амалия? – еще раз позвал Корсаков. Вновь молчание.
– Выходим, – не стал тратить время на третий окрик Нораев. – Поручик, говорите с нами!
– О чем? – потерянно спросил Павел. Владимир медленно двинулся на его голос.
– О чем угодно. Решетников еще рядом с вами?
Постольский помедлил с ответом, видимо, ощупывая пространство вокруг себя, а затем отозвался:
– Да, его тело здесь. Господи, я убил его!
Владимир двигался вперед, выставив руку, пока не наткнулся на стену. Дверь должна была находиться правее. Ощущая под ладонью вырезанный на деревянных панелях узор, Корсаков аккуратными шажками начал перебираться к выходу, пока под ногами не хрустнуло стекло. Следом носок его ботинка уткнулся во что-то мягкое.
– Эм… Поручик, я вас не пнул? – спросил Владимир.
– Нет. Видимо это Решетников.
– Мерзость какая, – пробормотал Корсаков и сделал шаг назад. – И не беспокойтесь. Думаю, он был мертв еще до того, как вошел в комнату.
– Но он же стоял! Он двигался! Он стрелял в нас!
– Он стал куклой, – раздался совсем рядом голос Нораева. Он тоже достиг выхода. – Что бы не встретило его в этом доме, оно убило Решетникова, а затем подчинило своей воле, словно марионетку.
– Вы удивительно спокойны, Василий Викторович. Не впервой? – спросил у темноты Корсаков.
– Можно и так сказать, – с неприятным, неуместным, смешком подтвердил Нораев. – Хотя, должен признать, такое я вижу действительно впервые.
– А я вот, кажется, сталкивался с подобным совсем недавно, – вид надзирателя с застывшим в жутком оскале лицом вызвал в памяти Корсакова образ восставшего из мертвых исправника Родионова – храброго служителя закона, который ценой своей жизни помог Владимиру спасти маленький город от разбуженных безумным художников потусторонних сил из старого кургана. Неприятное воспоминание сменила мысль еще более пугающая – даже зная, что Решетников сейчас лежит под его ногами, Корсакову все равно чудилось, что мертвый сыщик бесшумно поднялся и уже стоит рядом ним. С вытекшими глазами и безумной улыбкой. И ему не нужен револьвер, чтобы разделаться с Владимиром.
Ойкнул Постольский, чуть не устроив Корсакову разрыв сердца.
– Спокойнее, Павел, это я, – Нораев, для разнообразия, звучал почти заботливо. – Дайте мне руку. И вы, Корсаков.
Кто-то несколько щелкнул пальцами в темноте, совсем рядом. Владимир вытянул руку, пытаясь нащупать ладонь ротмистра. Наконец ему это удалось. У него оказалась на удивление деликатная рука. Почти женская…
– Корсаков, долго вас ждать? – раздался голос Нораева. Совсем не там, где его ожидал услышать Владимир.
«Но если ротмистр там, то кто…»
Корсаков похолодел от ужаса и не успел закончить мысль. Неизвестная рука дернула его вперед, в провал на месте зеркала. Владимир потерял равновесие и вывалился в соседнюю комнату.
XIII
19 октября 1880 года, в то же самое время, где-то на окраине Санкт-Петербурга.
– Вы не имеете права! Я подчиняюсь товарищу министра внутренних дел!
Прозвучало на удивление жалко. Видевшие этого человека ранее Олег Нейман или Владимир Корсаков здорово бы удивились, застав грозного обезьяноподобного мужчину плачущим и дрожащим от ужаса. А вот полковник удивлен не был. После пары часов настойчивого общения с ним, такой непрезентабельный вид принимали гораздо более уверенные в себе и опасные люди. Жандарм просто воспринимал это как данность. Их беседа в доме, о существовании которого знал лишь полковник, да пара его самых верных подчиненных, продолжалась уже довольно давно. Подручный Назарова держался стойко.
– А я повторюсь, что он тебе не поможет. Я ценю в людях личную преданность, но всему есть предел. Если долго хранить верность мертвецу, можно и самому стать мертвецом. Я же не прошу о многом. Ты разумный парень. Ответь мне на два вопроса – и ты свободен. При условии, что все произошедшее останется между нами. Смотри, я даже уберу нож.
Полковник тщательно вытер лезвие, положил кинжал на землю, а сам уселся на пол по-турецки. Глаза жандарма и подручного Назарова оказались на одном уровне. Правда, обезьяноподобный мужчина видел мир несколько перевернутым. Такое случается, когда человека подвешивают за ноги.
– Что вы принесли в дом на Большой Морской, и зачем вы пытались туда попасть на следующее утро?
– Пожалуйста… – шмыгнул мужчина.
– Давай я даже упрощу тебе задачу. Ты и двое твоих сообщников побывали на Волковском кладбище, вскрыли могилу баронессы Ридигер и привезли её останки в дом на Большой Морской. По приказу её отца и своего начальника, товарища министра Назарова. Видишь, я уже это знаю. Тебе просто надо сказать: «Да». Ну?
– Да, – простонал подручный.
– Вот видишь, сразу бы так, сколько сил и времени мы бы сберегли, м? Осталось совсем чуть-чуть, самая малость. Какой приказ тебе отдал Назаров? Что вы должны были сделать на следующее утро?
Собеседник не смог ответить. Его душили рыдания. Полковник вздохнул, подошел к лебедке в углу, и аккуратно опустил подручного на пол. Грубые, не до конца выструганные доски показались тому периной. Жандарм снова сел рядом с рыдающим мужчиной, поднял с пола кинжал и почти нежно повторил вопрос:
– Что вы должны были сделать утром?
– Убить… – выдавил из себя подручный. – Мы должны были убить тех, кого хозяин собрал ночью в доме. Чтобы они не начали трепать языками.
– А сам хозяин?
– Не знаю, – мужчина сплюнул кровью. – Мне показалось… Что он не верил, что переживет ночь. Это была его последняя просьба.
– Хорошо, почти закончили. Скажи только, вы должны были убить всех?
– Нет. Всех, кроме… – подручный закашлялся. Полковник крутанул нож на ладони и недобро прищурился:
– Кроме кого?
XIV
19 октября 1880 года, ночь, Санкт-Петербург, Большая Морская улица.
Заботливые руки не дали ему упасть. Корсаков схватился за незнакомца, ощутив под руками бархат платья.
– Это я. Бежим, – шепнула ему на ухо Амалия.
– Корсаков! – грозно окрикнул его из-за спины Нораев.
– Не слушай его, – умоляюще попросила Амалия и потянула Владимира дальше в темноту. Она двигалась поразительно быстро, словно не боясь споткнуться о предмет мебели или наткнуться на препятствие. Щелкнул замок. Амалия остановилась, а затем захлопнула дверь за ними, увлекая Владимира вглубь дома. Здесь уже горел свет – похоже, что светильники лопнули только в комнате с зазеркальем.
– Стой, – попытался остановить её Корсаков. – Зачем мы бежим?
– Разве ты не понимаешь? – не останавливаясь бросила Амалия. – Это он. Дух, который мы призвали. Он пришел за мной в теле Решетникова.
– Я догадался.
Они влетели на половину для прислуги. Роскошные парадные и хозяйские комнаты уступили место тесным коридорам и комнаткам, вызывающим приступы клаустрофобии.
– А куда, как ты думаешь, он делся, когда твой жандарм убил его оболочку? – поинтересовалась Амалия, наконец-то остановившись и прислушавшись, не преследуют ли их. Сердце Корсакова неприятно заныло.
–Ты явно слишком смышлён, чтобы сунуться сюда без защиты, – повернулась к нему Амалия. – А вот жандармы…
– Я дал поручику защитный амулет, – сказал Владимир.
– Это тот мальчик? – в устах Амалии такое обращение к их с Корсаковым ровеснику звучало забавно. – Что ж, допустим. Тогда дух либо должен был вернуться обратно в останки баронессы, либо…
– Вселиться в Нораева, – прошептал Корсаков.
– Восхитительно, потусторонняя тварь в жандармском начальнике, – фыркнула Штеффель, прислонившись к стене. Она переводила дыхание. – Нам с тобой нужно срочно выбраться из этого дома, пока этот лже-Нораев не нашел меня.
– Но зачем ему это? И почему он не превратился в такую же безумную марионетку, как Решетников?
– Не знаю! Но я единственная, кто уцелел после ритуала, понимаешь? Думаю, существу, которое сейчас поселилось в жандарме, нужно это исправить.
Постольский и Нораев тоже выбрались в освещенную часть дома. Павел, подавив предательскую дрожь, облокотился на стену. На своего начальника он смотрел другими глазами: ротмистр был слишком спокойным, словно явление сошедшего с ума Решетникова с вытекшими глазами – это нечто обыденное и само собой разумеющееся.
– Что это было, Василий Викторович? – наконец нашел в себе силы спросить поручик. – Куда подевался Корсаков? И где госпожа Штеффель?
– Сейчас не время и не место для этих разъяснений, – покачал головой Нораев. – Идемте за мной.
Он быстрым шагом направился в парадную часть особняка, и Постольскому ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Они пересекли гостиную с подвешенным зеркалом и стопками книг, и вскоре оказались у главного входа. Ротмистр извлек из кармана униформы связку ключей, нашел нужный, и решительно повернул его в замке, заперев дверь. Затем он обернулся к подчиненному.
– Слушайте меня внимательно, поручик! Эта дверь теперь – ваш пост! Никто не должен покинуть дом, пока я не отдам такой приказ, понятно?
– Но… – неуверенно начал Павел.
– Поручик Постольский, смирно! – рявкнул Нораев, впервые за вечер повысив голос. Павел машинально вытянулся перед ним по струнке. – Старший по званию офицер отдал вам приказ! Вы завели привычку спорить с начальством?
– Никак нет!
– Никак нет… – выжидающе повторил Нораев.
–Никак нет, Ваше Высокоблагородие!
– Отлично. Если появятся Штеффель или Корсаков – вы не беседуете с ними, вы стреляете!
– Ваше Высоко… – начал было Павел.
– Отставить! Они будут пытаться запутать вас. Обмануть. Рассказывать всевозможные небылицы. Не слушайте их. Не верьте им. Они сейчас – ваши враги. Поняли?
– Так точно, – поручик попытался придать своему голосу уверенности, которой на самом деле не испытывал. Нораева, похоже, его ответ все-таки удовлетворил. Ротмистр развернулся и двинулся обратно во внутренние помещения. Постольский осмелился крикнуть ему вслед:
– Разрешите вопрос?
Нораев остановился и, не оборачиваясь, бросил:
– Один. Разрешаю.
– А что будете делать вы?
Нораев обернулся вполоборота. Его лицо было практически скрыто в полумраке, но на секунду Павлу показалось, что губы ротмистра растянулись в мрачной усмешке.
– Охотиться.
Нораев растворился в пустых коридорах, оставив Павла в одиночестве у дверей.
Ротмистр осматривал дом со всем тщанием, но особняк Ридигеров был слишком большим, чтобы в одиночку загнать добычу. Оставалось лишь неутомимо прочесывать пустые комнаты и закоулки, надеясь, что рано или поздно он столкнется с Корсаковым или Штеффель. Револьвер в его руках был вновь заряжен, а курок взведен. Он оставил служебные сапоги со шпорами в гостиной и теперь крался по дому практически бесшумно.
Именно поэтому лишь везение позволило Владимиру вовремя увидеть тень в коридоре, прежде чем Нораев завернул на кухню, где находились они с Амалией. Он схватил подругу за руку, и Штеффель мгновенно поняла, в чем дело. Безошибочно она рванулась в неприметную нишу в углу комнаты, распахнула, на их счастье, не скрипнувшую дверь чулана и увлекла за собой Корсакова. Сквозь щелку они видели, как долговязый морщинистый ротмистр, словно призрак, скользнул в центр комнаты, внимательно озираясь. На долю секунды Владимиру показалось, что вот и настал конец – им не скрыться от этого пронизывающего взгляда, словно бы подмечавшего каждую мелочь. Однако им вновь повезло – ротмистр не обратил внимание на чулан и аккуратно двинулся дальше, в соседнее помещение. Корсаков позволил себе выдохнуть.