Перед очередным звонком Клава собирается с мыслями. Говорит в трубку:
– Надежда Егоровна, это Клава. Звоню вам из Москвы. Те, кто выкрал том, продали меня и Элю в сексуальное рабство. Мы сейчас в Москве. Но я сбежала. Не знаю, что делать. То ли самой выручать Элю, то ли ждать помощи. Что посоветуете? Нет, я не могу сказать, где я. Почему не верю? Вам я верю. Просто не знаю адреса. Я могу только дать адрес, где сейчас держат Элю. (Диктует с моих слов адрес).
Клава отключает мобильник, говорит задумчиво:
– Если сегодня-завтра ОМОН не освободит Элю, значит, нельзя верить и вам, Надежда Егоровна.
Я сказал, что больше звонить с этой сим-картой нельзя. Сказал про Пряхина.
Клава нервно рассмеялась:
– Значит, нас в этой квартире засекут.
Я сказал, что заплатил Марусе за молчание, и пообещал заплатить еще.
Клава покачала головой:
– Никому уже не верю.
Я сказал, что надо, не теряя времени, пойти сфотографироваться на паспорта. Клава согласилась, что без документов особенно не побегаешь. Но можно и с паспортами залететь. Если не проводить их по базе данных МВД, нас задержат после первого запроса. А если паспорта пройдут по базе данных, нас обнаружат по фотографиям.
– Что же делать?
– Надо купить косметику.
– Зачем?
– Увидишь.
Договорились, что во время разговора с Гультяевым Клава будет держать мобильник так, чтобы я мог слышать его голос.
– Знаешь, как называется то, что ты сделала? – начал Киря. – Это кидок. Знаешь, что за это бывает?
От неожиданности Клава стала заикаться.
– Это я тебя кинула? А ты что со мной сделал?
– А что ты сделала с Ярославом? – тут же нашелся Киря.
Клава выпалила на одном дыхании:
– Я украла себя у тебя, после того, как ты выкрал меня из моей жизни. Хочешь, чтобы я за это ответила? Ты что, совсем придурок? Что касается Ярослава, то я к нему в гости не напрашивалась. Он знал, что вы меня похитили? Знал! По закону он должен был тут же заявить в милицию. Вместе этого решил попользоваться. За такие дела надо отвечать. Вот он и отвечает. Но я взяла деньги не только для того, чтобы наказать его. У тебя осталась моя подруга. Я по-хорошему предлагаю тебе за нее выкуп. Если откажешься, я куплю пистолет и пристрелю тебя, понял?
Молчание затягивалось.
– Сколько дашь? – спросил, наконец, Гультяев.
Клава посмотрел на меня вопросительно. Я пожал плечами. Я не знал, сколько может стоит свобода для Эли.
– А сколько ты заплатил за нас Кишке? – спросила Клава. – Ну, не даром же ты нас забрал!
– Это коммерческая тайна, – сказал со смешком Киря.
– Черт с тобой, я дам тебе сто тысяч.
– Рублей??
– А ты нас за рубли купил? За сто тысяч. Двоих?
Гультяев снова молчал. Значит, так и было. Клава закрыла ладонью микрофон мобильника:
– Нормально, да? Мы с Клавой стоили сто тысяч рублей.
– А что ты удивляешься? – спросил Кирилл. – Хорошие деньги. Обычно я даю намного меньше.
– Значит, мы еще гордиться должны? Какие мы дорогие!
– Значит, ты мне условных ёжиков предлагаешь?
– Ежиков, – передразнила Клава. – Подавись.
– Ладно, подавлюсь. Когда и где?
– Не гони картину. Дай мне Элю.
– На.
Эля рыдала навзрыд. Клава пыталась ее успокоить. Сказала, что договорилась о ее обмене. Эля продолжала рыдать.
– Они что-то с тобой сделали? – спросила Клава.
– Нет, просто очень обидно.
– Эля, прости, но мы не могли взять тебя.
– Кто мы?
– Ты не знаешь? Мне помог Ваня.
Эля перестала рыдать.
– А вы где сейчас?
– Странный вопрос. Конечно, в Москве. Мы тебя вытащим. Потерпи еще немного.
– Ладно, – сказала Эля.
Телефон снова взял Гультяев.
– Когда и где я скажу позже. Я еще не решила, – сказала Клава. – Я должна все предусмотреть. Ты ведь захочешь взять деньги и не отдать Элю. Можешь даже не мечтать.
После этих слов она протянула мне мобильник.
– Поздравляю, Ванёк, – сказал мне Кирилл. – Хорошо сработал. Только о маме не подумал. А маму после твоего героического поступка увезла «скорая».
Все ясно: это он ее довел, а сваливает теперь на меня.
– Что у нее?
– Понятия не имею.
– Куда ее увезли?
– В кардиологию на Лосиноостровской.
Я не стал ему угрожать. Если с мамой что-то серьезное… Надо делать, а не грозить. Я просто отключил мобильник. Пусть думает, что он не очень меня расстроил. Ведь он сказал о маме, чтобы расстроить. И чтобы я тут же полетел в кардиологию, где наверняка уже засада.
Клава предложила пересчитать деньги.
– Не таскать же их с собой. Нужно положить в камеру хранения.
Подсчет занял не много времени. Сорок шесть пачек пятитысячных – это двадцать три миллиона. Двенадцать пачек сотенных евро – в рублях пять миллионов. И шесть стодолларовых пачек – миллион восемьсот. Всего больше тридцати миллионов.
Часть денег Клава оставила при себе. Остальные разделила на две равные части. Положила их в две камеры хранения Киевского вокзала, осенила их крестным знаменем. Мне тоже стало страшно: вдруг кто-нибудь подберет код и откроет. Всегда считал, что равнодушен к деньгам, а тут забеспокоился. Видно, если деньги попали в ваши руки, то вы невольно начинаете считать их своими. Тем более, если это большие деньги.
Не обошлось без напряга. Только открыли дверцы, как появились два мента. Мы замерли. Дубинки уставились на нас, что-то сказали друг другу. Наверно, решали, проверить у нас документы или не стоит.
Слава богу, передумали.
Мы поехали в магазин «Салон театрального костюма». Клава делала покупки, а я торчал на всякий случай у входа.
Потом отправились в магазин медицинской техники. Клава купила два медицинских халата и две шапочки. Своего и моего размера. И очки без диоптрий для себя и для меня.
В оружейном магазине неподалеку я купил пневматический пистолет, как две капли воды похожий на ПМ.
У Клавы был какой-то свой план, она со мной не делилась, у меня – свой. И я тоже с ней нет делился.
Мы вернулись в Марусину квартиру. Клава стала доставать из пакета покупки.
– Грим, шпатели, маскировочные пасты, пуховики, пинцеты, кисточки, заколки, шпильки, парики. Все это называется пастиж и инструменты. А главное – вот! Силиконовые маски старухи и старика. Мама у меня очень любит театр. Когда-то собиралась в актрисы. Зато из нее вышла очень неплохой гример. В нашем народном театре ее очень ценят. Она и меня кое-чему научила. Мы загримируемся, изменим себе возраст, потом сфотографируемся. И в таком виде будем на наших новых паспортах. Ни одна собака нас не найдет.
Я стоят с кислым видом. Придумано неплохо. Но это значит, нужно либо каждый день гримироваться, либо все время ходить в гриме.
– Бороду и усы придется сбрить. Это твоя особая примета, – добавила Клава.
Я был против. Не хотел, чтобы Клава увидела моё уродство.
Я собрался с духом:
– Понимаешь, у меня нет четырех передних зубов.
Пришлось рассказать про плен. Закончил Пряхиным. Сказал, где он работает и с кем в нашем доме дружит.
Клава потащила меня в ванную, намылила лицо и принялась осторожно работать станком. Чтобы не порезать, она оттягивала кожу мягкими, нежными пальцами. Я видел ее лицо совсем близко. От нее исходил непередаваемый аромат. Я невольно закрыл глаза.
– Без бороды ты лучше, – Клава впилась в меня глазами. – Слушай, а мы не виделись раньше? В метро? Я читала книгу на английском. А ты стоял напротив. У меня хорошая память. Хотя представить сейчас тебя без бороды и усов очень трудно. Колись, ты?
Она довлела надо мной. Я этого не люблю.
– Может, и я. И что?
– Как что? Представляешь, в огромной Москве двое встречаются раз, потом еще раз. Это, по-твоему, ничего? Ты появился, чтобы спасти меня. Это мистика, но это так! Давай я сама сбрею твои джунгли. Не стесняйся своих зубов. Поверь, это такая ерунда. Зубы можно вставить новые, за один день, если хорошо заплатить. За полдня! А потом мы тебя приоденем. Купим тебе костюм от Кутюр. Сейчас я сделаю тебе пробор. Знаешь, люблю старые фильмы, и зарубежные и наши, там у мужчин нормальные прически, они носят шляпы. А сейчас… Мы купим тебе плащ и шляпу. Ты будешь, как Джеймс Бонд.
У меня вырвалось:
– For the Bond I am too young. (Для Бонда я слишком молод).
В подсознании сидело, что мать Клавы училась вместе с моей мамой на инязе.
– Fine! Means we can pass in case of what to English. (Отлично! При случае мы можем перейти на английский), – отозвалась Клава.
Мне передалось ее настроение:
– We will show kuzkin mother. (Мы им покажем кузькину мать).
Клава залилась счастливым смехом:
– We will show kuzkin mother! Это класс!
– Тебя учила инглишу мама?
– Да, а откуда знаешь? – удивилась Клава. (Я загадочно улыбался). – Давай колись!
– Я и маму твою знаю, Наталью Андреевну, – похвастал я.
Реакция была обратной ожидаемой. Клава перестала смеяться, перестала стричь, перестала хорошо смотреть. Подумала, будто я по заданию Гультяева собирал о ней информацию. Опять пришлось объяснять.
– Ну, дела! – удивленно выдохнула Клава, узнав, что наши матери бывшие подруги. – Нет, это точно мистика! Ну что ты будешь делать! – ей никак не удавалось справиться с вихром на затылке. Он торчал и никак не сочетался с пробором.
Недолго думая, она поплевала на ладонь и пригладила вихор.
– А ты не в курсе, кто у нас сегодня картошку чистит? И кто растительное масло забыл купить?
Я сказал, что и без масла можно пожарить. Надо только очень мелко порезать картошку.
У Маруси стояла свеча. Клава попросила зажечь. Открыли сухое вино. Получился как бы романтический ужин. Но полностью расслабиться я не мог. Как-то неловко было наедине с Клавой. К тому же всё время казалось, что сейчас раздастся звонок в дверь и послышится голос «Откройте, милиция!» Из головы не выходила мама. Наверняка ее допрашивали, а у нее больное сердце. Я снова не подумал о ней. Хотя… если все время жалеть маму, то не сделаешь ни одного мужского поступка.
– Вань, а если бы вместо нас с Элей были другие девчонки, ты бы помог им? – спросила Клава.
Я сказал, что не помог бы. До этого случая я два раза ездил с Гультяевым и оба раза в машину садились девчонки, которые, судя по их разговору и поведению, отлично знали, для чего их везут. Конечно, можно было их пожалеть, но помогать им… Они в этом не нуждались.
Клава была задумчива. По лицу ее блуждала улыбка. Она что-то вспоминала.
– Знаешь, а мне этого Гусакова почему-то жалко.
Мы легли в разных комнатах и пожелали друг другу спокойной ночи.
Клава
Я долго не могла уснуть. Всё удивлялась, как счастье и несчастье ходят рядом.
Только во что это выльется? Ясно, что Ваня ко мне неравнодушен. Но он никак этого
не показывал. Я уж и так и этак его поворачивала, чтобы хоть что-нибудь приятное сказал. Бесполезно. Конечно, он необыкновенный. Ребят, которые могли бы, как он, так рискнуть, я еще не встречала. Он самый реальный парень, какого я еще не встречала. Если совсем честно, я готова была лечь с ним в первый же вечер. Было страшно и одиноко. А самое главное, я была так ему благодарна… Но он не сделал первого шага. И правильно. Это бы мне могло не понравиться.
Утром я сказала, что видела его во сне. Я не соврала, так и было. Мы лежали
вместе, и я ему отдавалась. Было очень сладко. Так сладко, как никогда. В ответ Ваня с удивлением посмотрел на меня. И я поняла, что тоже снилась ему.
Я подумала: люди, которые видят друг друга во сне, должны просыпаться
в одной постели.
Пряхин
Ваня не мог взять деньги. Не такой он дурак, чтобы грабить соседа. К тому же на ключе от сейфа его отпечатков нет. Это Клава. Она, как рассказывает Гультяев, и в Свидлове отличилась. То, что помогла местным браткам, конечно, не случайность. Мутная девка. Хотя… Кто бы на ее месте не соблазнился. Честных на сто процентов лично я в своей жизни не встречал. Честные бывают только по трусости. А Клава, судя по всему бабахнутая, отчаянная.
Я задействовал служебный ресурс только по части розыска. Задерживать Ваню и Клаву нужно исключительно своими силами. Иначе денежки попадут в другие руки. Нас пятеро на одного безоружного Ваню. Я, Гера, Кирилл, Шепель и Корзун. Не так уж мало. Но Ваня не так прост, как кажется на первый взгляд. От Султана ушел, от целого бандформирования. Ну и Клава, чувствуется, еще так штучка. Чую, намучаемся мы с ними.
Они в Москве, причем где-то недалеко, может быть, даже в нашем же районе. Здесь Ваню проще найти, но и ему проще уйти, если запахнет жареным.
Где конкретно могут жить? Скорее всего, снимут хату. Напрягать друзей Ваня не будет.
Гера, Корзун и Шепель работают сейчас с вокзальными арендаторами квартир.
Без документов ходить по Москве чревато. Значит, будут делать себя паспорта, а Ваня – водительские права. Гера, Корзун и Шепель работают с продавцами поддельных документов.
Что еще надо учесть? Самое элементарное: бороду и усы Ваня сбреет, а Клава перекрасится в блондинку. В таком виде они и сфотографируются на паспорта. И при этом обязательно будут выявлены, какие бы фамилии себе не взяли.
Короче, бегать им от силы неделю. Ну, если залягут на дно, то немного дольше. Ровно настолько, на сколько залягут. Долго отлеживаться все равно не смогут. Возраст не тот.
Ярослав Платонович Гусаков
Приезжаю с работы и ложусь спать. Пряхин не звонит. Гультяев не заходит. Вся моя бурная жизнь как-то враз сдулась. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Безжизненные глаза. Морщины, как у старика. А самое главное – Пряхин и Гультяев не звонят, не заходят. Я никому уже не нужен.
Я хотел провести завод через процедуру банкротства и купить небольшой дом отдыха на Черном море. Чтобы не остаться ненароком ни с чем, перевел в нал все безналичные средства. И вот, в один момент потерял почти всё. Ну, почти всё.
Нет никакой надежды на то, что Пряхин найдет и вернет деньги. Не такой он человек, чтобы упускать из рук миллион долларов. Он мог бы вернуть какую-то часть, если бы хоть немного боялся меня. Но он меня не боится.
Пряхин – моя «крыша», защита от рэкетиров. Он отслеживал все прибыли завода через моего бухгалтера. То есть он сам по себе рэкетир, только при погонах и при власти. Это я его боюсь, и он это знает. Это кровососущий клещ, от которого нет защиты.
Странно, но у меня нет особой злости к Клаве. Сам себе удивляюсь. Есть только досада, что она сбежала с Ванькой, которого я терпеть не могу. Не ревность, а именно досада
Клава
Утром наши фотографии, увеличенные с паспортов, показали в криминальной хронике. Правда, сумму похищенных денег почему-то не назвали. Всё! Не видать мне теперь юрфака, как своих ушей. И свободы рано или поздно не видать. Но мы ещё побегаем.
После обеда я закрылась в своей комнате, загримировалась, надела силикон. Ваня отметил только один недостаток. При ближайшем рассмотрении видно, что у старушки подозрительно молодая кожа.
Для того, чтобы превратить Ваню в старика, потребовалось гораздо меньше времени. Достаточно было седого парика и очков. От силикона он отказался.
Первое, что заметил Ваня, когда мы вышли из маршрутки возле клиники, был «Мерседес» Кирилла. Мы поковыляли к входу. Если даже в машине кто-то был, он нас проворонил.
Неприятности начались в вестибюле. Там прохаживался Шепель. Нас он не узнал, но проводил глазами, когда мы подошли к справочному бюро. Я спросила, в какой палате Анна Дмитриевна Смирнова. Мне сказали, что в сорок девятой. В этот момент Шепель подошел совсем близко. Крутанулся и отошел.
Мы поднялись в лифте на четвертый этаж. На медицинском посту никого. Мы вошли в 49-ю палату. Там было шестеро больных. Анна Дмитриевна лежала на высоких подушках. Она почувствовала наше присутствие и открыла глаза. Некоторое время смотрела с недоумением. Потом в ее взгляде мелькнула какая-то искорка. Она узнала сына.
Ваня присел на краешек постели. Тихонько спросил:
– Что у тебя, мама?
Анна Дмитриевна улыбнулась:
– Ничего страшного. Просто сильный гипертонический криз. Это кто? – спросила она, показывая на меня глазами.
– Это Клава.
Ваня склонился к маме и тихонько сказал ей, что произошло. По мере того, как он говорил, глаза Анны Дмитриевны наполнялись ужасом. Зря он с ней поделился. Но и держать в неведении тоже было нельзя.
– Позвони отцу, – сказала Анна Дмитриевна и продиктовала номер мобильника.
– Мы заберем тебя, ты немного потерпи, – сказал Ваня.
Он сунул под подушку пачку тысячерублевок.
Анна Дмитриевна посматривала на меня. Пыталась разглядеть через грим мое истинное лицо.
– Ты знаешь, кто твой отец? – спросила она.
Я пожала плечами. Мне хотелось показать, что я буду заботиться о Ване.
– Сейчас поедем вставлять зубы, – прошептала я.
Мне показалось, что Анна Дмитриевна поняла.
Мы забылись, вышли из палаты обычным молодым шагом. Не ожидали, что в коридоре нас ждёт сюрприз. На диване сидел Корзун. Где он был до нашего прихода? В туалете? Мы моментально сменили походки. Это не ускользнуло от его внимания. Он впился в нас глазами, когда мы проходили мимо. Но так и остался сидеть, только начал что-то говорить в мобильник. Как хорошо, что эти уроды такие ленивые!