Гера узнал, где найти бабку, которая сдала квартиру какой-то парочке. Приезжаем к ней. Она живет у сына. Грибы перебирает. На наш интерес отреагировала с гражданской сознательностью.
– Мне сразу показалось, тут что-то не то. Документы у них якобы украли, а деньги остались, – делилась баба Маруся. – Я сама хотела к вам придти. Но тут соседка сказала, грибы пошли.
Взяли у бабки вторые ключи. Сегодня вечером будем сладкую парочку паковать.
– Я не сказал самое главное, – доложил Гультяев. – Я позвонил ребятам в Свидлов. Мне сказали, что Эля поступила в Щукинское училище. Мы там уже побывали, нашли ее. Она снова на крючке.
После этого сообщения можно было сделать снисхождение.
– Все равно, – сказал я Кириллу, – заплатишь серьезный штраф.
– Сколько? – с тревогой спросил Гультяев.
– Это будет зависеть от того, сколько ты на самом деле взял с Клавы
Ваня
Я поставил «форд» на стоянке, хорошо заплатил охраннику. Сидим с Клавой в кафе. На меня нашло странное настроение. Надо сфотографироваться на паспорта – не охота. Надо позвонить продавцу документов – страшно. Надо возвращаться в съемную квартиру – ноги не несут. Клаве ничего не говорю, сам переживаю.
Когда есть возможность проверить нехорошие предчувствия, почему не проверить? Звоню продавцу. Он не дал мне двух слов договорить. Сказал, что нами интересовались, и отключился. Как хорошо, что у нас сегодня такое солидарное отношение к ментам.
Значит, они просчитывают наши шаги. Я имею в виду всех, кто нас ищет. Из этого следует, что они могут выйти и на Марусю.
Звоню Марусе, мои худшие опасения подтверждаются.
– Только что от меня ушли, – шепчет Маруся. – Вами интересовались, но я ничего не сказала.
– Чего «ничего»?
– Ну, что вы без документов.
Врёт, однако, старушка.
Делюсь с Клавой. Она в ужасе:
– У нас же там грим!
Да, это нехорошо. Если найдут, будут знать, что мы можем быть загримированными. И в жизни, и на фотографиях.
Снова звоню Марусе. Спрашиваю, когда были у неё менты.
– Час назад, – говорит Маруся.
Если не врёт, можно рискнуть.
– Жди меня здесь, – говорю Клаве.
– Я с тобой.
– Тебе нельзя.
– Нет! – Клава вцепилась мне в рукав.
На нас уже посматривали. Пришлось сказать, что задумал. Я всё рассчитал. От кафе, где мы сидим, до квартиры четыре квартала. Это две минуты бега трусцой. Сколько нужно времени, чтобы подняться на четвертый этаж и забрать наши вещи? Еще три минуты. Значит, через семь, максимум, десять минут я должен вернуться. Но даже если Пряхин меня возьмёт, ничего страшного.
– Как это? – удивилась Клава.
– Очень просто. Зачем я ему нужен без денег?
– Ты, наверно, просто не знаешь, как они умеют выбивать признания. Они увезут тебя в укромное место и начнут пытать.
Я понял, что напрасно теряю время. Я еще раз сказал, чтобы ждала меня здесь, и выбежал из кафе.
Мне надоело делать всё так, как задумала Клава. Я решил показать, что тоже умеет просчитывать ситуации.
Ваня
Я произвожу впечатление человека, простого, как ситцевые трусы. Иногда это меня злит, и я пытаюсь доказать, что это не так. Сейчас я хотел доказать Клаве.
Я позвонил Гультяеву и попросил телефон Пряхина.
– Зачем тебе? – спросил подонок.
– Если не дашь, Пряхину это не понравится, – пригрозил я.
Гультяев продиктовал цифры. Я набрал Пряхина и назвал себя. Долгое молчание.
– Чего тебе? – грубо спросил опер.
Я сказал, что предлагаю договориться.
Пряхин хмыкнул:
– Запахло жареным?
– Да, в Марусину квартиру мы больше не войдем.
Снова молчание. Наконец:
– Ну, и что ты хочешь предложить?
Я за эти дни заметно прибурел – без заминки перешёл на «ты»
– Мы отдаем всё, что взяли – ты оставляешь нас в покое.
Пряхин снова хмыкнул:
– Нет, солдат Смирнов, обратного хода быть не может, дело уже заведено.
– За девятьсот тысяч долларов можно прекратить.
Пряхин молчал. Кажется, этой цифрой я его огорошил.
– Завтра в двенадцать жду тебя у входа в метро «Охотный ряд» со стороны
Манежа. Только учти, если придешь не один, я не подойду.
– Зачем тогда вы взяли деньги, если хотите отдать? – спросил Пряхин.
– Деньги – заложники, неужели не ясно? Только не забудь заранее написать расписку. Иначе ничего не получится.
Опер возмутился:
– Какая ещё расписка? Ты что, Смирнов, совсем потерял чувство реальности?
– А как мы потом докажем, что вернули деньги?
Пряхин нехорошо рассмеялся:
– Когда потом?
Одного этого вопроса было достаточно, чтобы понять: Пряхин ищет нас только для того, чтобы отнять деньги.
– Ну, как знаешь, – по моей интонации было ясно, что я сейчас отключу мобильник.
– Погоди! – чуть не заорал Пряхин.
Дальше наш разговор протекал вполне мирно.
Я сел на скамейку на другом конце двора и стал наблюдать за подъездом, в котором мы жили. Пряхин не появлялся. Никто не появлялся.
Я вошел в квартиру, забрал вещи и неторопливо, проверяясь, вернулся в кафе.
Клава смотрела на меня так, будто уже не надеялась снова увидеть. У меня ушло втрое больше времени, чем планировал.
– А где ночевать будем? Загримируемся под бомжей? – пошутила Клава
Я ответил в том же духе:
– Можно одну ночь и не поспать. Посмотрим ночную Москву.
– Можно подремать в машине.
– Ну, уж нет! Я люблю спать в постели.
Клава заплакала. Это был ее первый, пока несильный нервный срыв.
Я сказал, что позвоню сейчас одному человеку. Скорее всего, он нас приютит.
Пряхин
Когда Ваня позвонил мне, мы с Герой были на пути к Марусиной квартире, но попали в небольшую пробку. Закончив этот странный разговор, я стал прокручивать его в голове. Кидок Гультяева на фоне лимона, который обещал принести Ваня, выглядел детской проказой. Но и предложение Вани похоже на обманку. Зачем откупаться от меня, если можно договориться с Гусаковым?
Тем не менее, нужно было подготовиться к завтрашней встрече, а главное – определиться, что делать с Ваней. То ли паковать его и сдавать в СИЗО, то ли гасить.
Гасить на Охотном ряду, где тусуется молодняк и болтаются фэсэошники в штатском, полное безумие. Но как там у Горького? Безумству храбрых поём мы песню? В тайнике у Геры лежит изъятая у бандюганов глухая тетка с маслинами, ждет своего часа.
Сидя в машине, я искоса смотрел на Гошу. Срезанный подбородок, большой рот, редкие волосы, нос уточкой, узкие плечи, небольшой росточек. Еще лет двадцать назад такого дистрофана не взяли бы в нашу систему.
Гера на двенадцать лет моложе меня. Ему всего двадцать четыре года. Но выглядит постарше. Сказалась, видно, работа в СИЗО. Склонность к садизму старит. А то, что Гера жесток, я не раз убеждался. Но в данном случае в его психологическом портрете важно только то, что он знает, каково париться на нарах.
Для начала я просто передал разговор с Ваней. Гоша закурил, по привычке анашиста, глубоко, с легким свистом затянулся.
– А он деньги просто так возвращает?
– Расписку хочет получить.
– Значит, расписку надо как-то изъять?
– Правильно мыслишь.
– Так ведь просто так он не отдаст.
– Просто так не отдаст.
Гера не выдерживает:
– Что от меня требуется?
– Ты не даёшь ему уйти.
Я спросил, в каком состоянии глушак.
– А что ему сделается. Лежит, как шпроты, в масле.
– Сможешь?
Гера ответил не спеша:
– Смотря, за какие бабки.
Гера, как и Кирилл, не знал, какая сумма была похищена из сейфа Ярослава. Это его обижало и мучило. Он понимал, что сумма большая. Иначе чего бы я скрывал?
– Сто тысяч зелени устроит?
– Двести, – сказал Гера.
Торг был неуместен. Я получал восемьсот тысяч зеленых, ничего не совершая, ничем не рискуя
Ваня
Я нашел в мобильнике номер отца. Кажется, настал момент, когда я позвоню ему, чего бы это мне ни стоило.
Ответил голос, который я не раз слышал по телевизору.
– Александр Сергеевич? – спросил я.
Наверно, у политолога Волнухина хорошая интуиция. Он спросил:
– Ваня?
– Да, – сказал я.
– Здравствуй, Ваня, – тепло произнес отец. – Ты где?
– В Москве.
– Можешь приехать ко мне на дачу?
– Могу. Только я не один.
– Замечательно. Приезжай не один. Запиши адрес.
– Я запомню.
Отец продиктовал адрес и уточнил, как ехать.
– Мы будем часа через два, – сказал я.
– Жду, – сказал отец.
Клава не знала, с кем я говорю. Но видела, как я волнуюсь.
– Я впервые говорил с отцом
Клава
Мы сели у метро «Южная» в рейсовый автобус. Я делала вид, что дремлю, а сам наблюдала за Ваней. Время от времени он глубоко вздыхал. «Надо и мне нажать на маму, – думала я. – Пусть сведёт с отцом. Я тоже хочу вот так же ехать к нему и волноваться. Я наверняка похожа на него, потому что мало похожа на маму. Значит, каждый из нас увидит друг в друге свою копию. Разве это не здорово?»
– Надо помирить наших мам, – сказала я.
– Обязательно, – отозвался Ваня.
– И познакомить отцов.
Ваня взял меня за руку. Руки у нас были сухие и теплые. Между ними пробегал легкий ток. Я начала успокаиваться.
Если честно, меня напугала Элька. Понятно, она была в шоке. Боялась, что обмен не получится. А когда всё обошлось, всю свою злость обратила на меня. Синдром заложника. Но в этой злости я почувствовала еще что-то, чего никогда между нами не было. Мы всегда немного соревновались, когда общались с парнями. Сначала выигрывала я, скорее всего, внешностью. Но постепенно Элька начинала отвоевывать очки. У меня есть существенный недостаток. Я задираю парней, бью по самолюбию, со мной непросто – кому это понравится? А Элька всегда мягкая и пушистая, с ней всем легко.
Но у нас не было случая, чтобы мы кого-то не поделили. И вот… Нет, мне не хотелось даже думать об этом.
Проехали мост через Оку, поднялись на высокий холм. Внизу на пойменных огородах копошились мигранты. Все дачи скрывались за высокими заборами. Только дом Волнухина стоял за обыкновенным палисадником. Калитка была открыта. Навстречу вышла, виляя хвостом, овчарка колли с умной мордочкой и ласковыми глазами. Следом появился хозяин. Глядя на него, легко было представить, каким будет Ваня лет через тридцать.
Встреча произошла трогательно, совсем, как в передаче «Жди меня», только я была единственным зрителем. Неужели и я вот так же встречусь со своим отцом? Клёво! Я бы ему всё простила, если он в чем-то виноват. Только бы он смотрел на меня так же, как Александр Сергеевич смотрел на Ваню.
Мы сели на террасе. Александр Сергеевич стал нас угощать. Он ничего не говорил о себе. Только спрашивал. Его интересовало, какие книги нравятся Ване, какая историческая эпоха? Отец типа брал у сына интервью.
Ваня отвечал, что книги любит исторические. А любимая эпоха – Екатерины Второй. И вообще ему больше нравится старина.
– Ты любишь то время, когда мы всех побеждали, – сказал Александр Сергеевич. – Может, расскажешь о войне?
Ваня напрягся. Он подумал, что мама рассказала отцу, про плен. Он не хотел об этом говорить.
Александр Сергеевич спросил, почему Ваня не продолжает учебу. Ваня сказал, что после армии стал на многие вещи смотреть иначе. В том числе и на учебу.
Ну, понятно. Ушел мальчиком, вернулся мужчиной. Мужчина должен в первую очередь работать, сам себя содержать. Какая тут учеба? Можно, конечно, учиться и заочно. Но разве это образование?
– Надо же к чему-то стремиться, – обронил Волнухин.
Началось, подумала я. Сейчас начнет про смысл жизни. Уже начал, только осторожненько, намёком. Интересно, что ответит Ваня.
– Зачем? – спросил Ваня.
– Чтобы расти.
– В наше время растут только те, кто умеет делать много денег. Я этому никогда не научусь. Не стоит и пробовать.
– У тебя всё хорошо? – спросил Александр Сергеевич.
Он что-то почувствовал. Мы с Ваней переглянулись.
– Не совсем, – сказал Ваня.
Слушая нас, Волнухин стал серьезным, потом очень серьезным. У него было теперь как бы другое лицо.
Наконец, мы рассказали самое главное и с надеждой уставились на него. Он – известный человек, у него масса связей. Сейчас он позвонит, кому надо, и мы с облегчением вздохнём.
– Ну и что думаете делать? – спросил Волнухин.
«Не хочет козырять своими возможностями, – подумала я. – Хочет сначала узнать наше мнение, а потом уже высказывать своё».
– Мы хотим выпутаться, – сказал Ваня.
– Как?
– Вернуть деньги за гарантию, что от нас отвяжутся.
– Есть такая статья в уголовном кодексе, – сказал Волнухин. – Дело можно прекратить за примирением сторон. Но согласия одного Гусакова недостаточно. Дело наверняка возбуждено.
– А вы не могли бы поговорить и с Гусаковым и Пряхиным? – спросила я.
Волнухин молчал. Наверное, думал о своей репутации.
– Хорошо, – неожиданно согласился он. – С кого начнем? С Гусакова?
– С Гусакова, – сказала я.
Ваня
Отец расспрашивает у Клавы подробности, как Гусаков снял её у Гультяева, и что было потом. А я рассматриваю отца. Когда я впервые увидел его, мне было 9 лет. Мы с мамой сидели возле телевизора. Началась какая-то серьёзная передача, а мне хотелось смотреть мультики. Я попросил маму переключиться на детскую программу. Но мама смотрела, не отрываясь, в телевизор.
– Знаешь, кто это? – спросила она, когда во весь экран появилось лицо какого-то лобастого мужика.
У меня в голове сразу щелкнуло.
– Папа?
– Да, Ванечка, – сказала мама. – Это твой отец.
С тех пор я искал в телевизионной программе не мультики, а дискуссионный клуб, где по четвергам выступал отец. Я ловил каждое его движение, каждое слово. Мама смотрела на меня с опаской. Она уже боялась за мою психику. А может, ревновала. Отец-то меня не пилил за плохие отметки, не заставлял мыть пол и вытирать пыль, не посылал в магазин. Отец говорил умные мысли, и его почтительно слушали. Иногда я видел его на каких-то заседаниях за одним столом с президентом. Меня распирала гордость. Мама, несмотря на знание английского языка, работала простой чесальщицей войлочных изделий. Она приходила домой и падала на диван. У неё очень уставали ноги. От вредных испарений в цеху у неё барахлило сердце. А отец был чистенький, гладкий, в белой рубашечке, в зеленом галстуке. Он почему-то любил именно зеленые галстуки. Он жил совсем в другом мире, на какой-то почти заоблачной высоте. Как было им не восхищаться?
А сейчас я сидел и думал. Отца знают тысячи людей. К его мнению прислушивается президент. А кто я? Смогу я сравняться с ним когда-нибудь? Скорее всего, нет.
Интересно, сделал бы я то, что сделал, если бы жил с ним, если бы у меня была другая судьба? Трудный вопрос. Можно только гадать.
Клава ушла мыть посуду.
– Я сказал дома о тебе, – говорит отец. – У меня хорошие девочки. Они тебя любят.
Я смотрю на него с удивлением: разве такое бывает?
– Они просто в восторге, что у них есть брат, – подтверждает отец.
Он показывает их фотографии. Одна, на него не похожая, вся в мать. Другая… Если бы мы встали рядом, никто бы не сказал, что мы сводные брат и сестра. Одни черты.
Возвращается Клава. Тоже смотрит фотографии. В её глазах тревога. Теперь она знает, что я уже не один. Но она – одна. Я увожу её с веранды во двор. Обнимаю, говорю, что ближе её у меня нет на свете человека.
– А твоя мама? – спрашивает Клава.
– Ты ближе, – говорю я.
Она глубоко, с облечением вздыхает.
Рано утром, когда отец уехал на работу, я попросил Клаву загримировать меня под старика. Она упиралась, требовала сказать, зачем это нужно.
– Так надо, – сказал я.
В углу веранды стояла трость. Отлично! С тростью легче было изображать старческую походку.
– А ты пока зайди в Интернете насчет паспортов, – попросил я Клаву.
Мне не то, чтобы не нравился продавец документов. Просто я решил перестраховаться.
– Куда ты едешь? – нервно спросила Клава. – Я должна знать. Мне плохо одной. Поехали вместе.
– Нет, тебе нельзя. Тебя могут узнать.
– Ага, ты встречаешься с теми, кто меня узнает? С Гультяевым, что ли?
Мне пришлось сказать, с кем.
– Зачем ты лезешь на рожон. Чего ты от него хочешь?
– Хочу понять, какие у него в отношении нас планы. Мне нужно убедиться.
Клава избоченилась:
– Я не знаю, как ты будешь убеждаться, но одного тебя я не пущу. И гримировать тебя не буду.
Я сдался:
– Ну, хорошо. Только ты тоже загримируйся.
К девяти утра я был вылитый дед в европейском прикиде. Клава, загримировавшая себя под пятидесятилетнюю иностранку, выглядела значительно моложе. Кстати, это была ее идея – прикинуться иностранцами. Пока мы ехали полтора часа в автобусе, а потом еще минут сорок в метро, никто не бросил на нас ни одного подозрительного взгляда. Меня это даже веселило.