– Прекратите болтать, товарищ подполковник! – рассерженно сказал Ерохин, снимая с его плеча пиджак и перетягивая окровавленную руку оторванным рукавом рубашки. – Что вы за человек такой? А?
– Вскрытие покажет! – морщась от боли, пробурчал Дубовик.
– И юмор у вас фельдфебельский! – доставая фляжку с коньяком из внутреннего кармана пиджака подполковника, ещё больше рассердился Ерохин, чем вызвал улыбку Дубовика.
Подполковник взял коньяк и сделал большой глоток, подмигнув капитану:
– Ну, как сказал Парацельс: «Всё есть яд, всё есть лекарство!»
Через час Дубовик довольно бодрым шагом, в чистой рубашке, пожертвованной ему Лагутиным, с рукой на перевязи, входил в комнату для допросов, где его дожидался Моршанский с арестованной Песковой. Ерохин сидел за небольшим столиком с печатной машинкой и яростно крутил валик «Ремингтона», вставляя чистый лист бумаги. В углу на стуле пристроился Калошин, с интересом поглядывая на Пескову. С ней произошла странная метаморфоза: из худенькой бедной санитарки она разом превратилась в сухощавую злобную старуху, бывшую некогда богатой профессорской дочкой и потенциальной невесткой германского барона.
Дубовик кивнул Моршанскому, и на его вопрос: «Как вы?» едва махнул рукой, тот наклонился к уху подполковника, когда он сел за стол, и тихо спросил:
– Допрашивать сможете?
– Ну, мне же не язык отрезали, – как всегда, не удержался Дубовик от едкого замечания.
Моршанский на это лишь покачал головой: он уже начал привыкать к подобным выпадам комитетчика, и старался на них не отвечать.
Дубовик же спокойно посмотрел в глаза Песковой:
– Итак, Анна… простите, Анастасия Григорьевна! Позвольте задать вам несколько вопросов, которые, не стану лукавить, просто завели нас в тупик?
– Побеседовать желаете? – она отвечала спокойно, ровно, но так же, как и Кураев, взглядом источала ненависть.
– Ну, беседой это вряд ли можно назвать, на задушевность наш допрос не тянет, – Дубовик достал папиросы и, с едва заметной иронией, спросил:
– Дама не будет против?
Пескова зло фыркнула:
– Что вы, как паяц!..
– Ну, в артистических способностях и вам не откажешь! – Дубовик закурил. – Итак, как мы уже поняли, убитой оказалась ваша сестра – Кураева Анна Григорьевна, верно?
– Ничего о ней не знаю! Жила в Москве, куда потом подевалась, меня не интересовало. Мы с ней не общались, она слишком ущербной была, – Пескова сцепила пальцы, сжав их до белизны в костяшках.
– А разве не вы её убили? – спросил Дубовик.
– Я?.. Да зачем мне это надо было? – передернула плечами женщина.
– А и в самом деле, зачем? Ведь она все эти годы растила вашего сына, носила ваше имя, видимо, по вашему настоянию. И Александру вы дали отчество своего отца, так?
– А это что, преступление? Вы за это меня арестовали? – она злорадно усмехнулась.
– Да-а, видимо вы и в самом деле считаете нас идиотами, в частности, меня… – Дубовик вдруг понял, что Пескова не догадывается, что они нашли пакет с документами. Значит, и аргументировать все свои поступки будет по своему сценарию, станет изворачиваться, ведь на местах преступлений следов она не оставляла, а, следовательно, считает, что и прижать её нечем. И будут они бесконечно «толочь воду в ступе».
Он встал, загасив окурок в пепельнице и, обойдя стул, на котором сидела Пескова, опёрся здоровой рукой на спинку. Ерохин, зная своего начальника, понял, что этот жест не случаен. Моршанский с Калошиным так же вопросительно смотрели на подполковника.
Пескова чувствовала себя неуютно, но виду не подавала.
В комнате повисла гнетущая тишина, потом вдруг за спиной женщины раздался спокойный голос:
Помню, как она глядела – помню губы, руки, грудь –
Сердце помнит – помнит тело. Не забыть. И не вернуть.
Но она была, была! Да, была! Всё это было:
Мимоходом обняла – и всю жизнь переменила! – Дубовик повернулся к оперативникам и хитро подмигнул.
Пескову будто ударили по спине кнутом, она резко выпрямилась, и теперь на неё было страшно смотреть: лицо её цветом слилось с побелкой стен, губы посинели, рот то открывался, то закрывался, как у выброшенной на берег рыбы.
Хриплым голосом она, наконец, кое-как произнесла:
– Где ты их нашёл?
– Ну, вот, мы уже на «ты»!.. Теперь можем и поторговаться! – Дубовик сел за стол.
– Отдай их мне, – безжизненным голосом, едва раздвигая губы, прошептала женщина.
– Отдам, слово офицера! И даже кое-что от себя добавлю! Но за это требую полную откровенность, – он подался вперед к Песковой. – Ответы на все мои вопросы, с необходимыми комментариями.
– Спрашивай…
– Сначала я расскажу кое-что из вашей биографии. Если ошибусь – поправьте! Итак. Место вашего рождения – город Могилёв. Ваши родители сошлись вопреки желанию своих родителей, поэтому семьи, как таковой, они создать не смогли. Ваша мать Кураева?..
– Елизавета Федоровна…
– … двоих детей поднять не могла, потому-то они с вашим отцом попросту разделили вас с Анной. Сестра ваша была слаба от рождения, отставала в развитии, по этой причине отец забрал вас. Но вы страдали хромотой, и он постоянно возил вас на курорт в Италию, где однажды вы, будучи молоденькой девушкой, познакомились с красивым немцем – бароном фон Вагнером. Между вами зародились чувства. И всё это неплохо, но, ко всеобщему сожалению, Михаэль на тот момент был помолвлен со своей соотечественницей из семьи богатого бюргера Эльзе. Ваш отец, одержимый идеей создания сверхчеловека-убийцы, посвятил в свои планы Михаэля. По каким критериям он отобрал единомышленника – не знаю, но зерно упало на благодатную почву, и молодой немец заразился этими концепциями, и, в итоге, переехал в Могилев для сотрудничества с профессором Лопухиным. И пока у вашего отца была прекрасная лаборатория, Михаэль оставался в России. Ко времени переезда он уже был женат на Эльзе, и вскоре у них родился сын Стефан. Но ваш роман, тем не менее, не угас, и, как следствие близких отношений – через несколько лет и у вас родился сын, Александр. Всё правильно?
– Всё грязное бельё перевернули? – зло усмехнулась Пескова.
– И даже скелетов из шкафов достали, – в тон ей ответил Дубовик. – Двигаемся дальше… Когда Вагнер вернулся в Германию, оставив, кстати сказать, в России и свою жену с сыном, и свою любовницу, тоже с сыном, вы оказались в роли матери-одиночки, что в Советском обществе не поощрялось, а вам необходимо было в нем утвердиться, поэтому вы отдали своего незаконнорожденного сына на воспитание вашей сестре, которая в силу своих патологий не могла иметь детей. Потому-то она всем сердцем полюбила Александра. Вы же вышли замуж за Пескова…
– Оказывается, не всех скелетов раскопали!.. Что ж, помогу… Уж больно ты мне симпатичен, подполковник! – женщина с прищуром оценивающе посмотрела на Дубовика. – Вначале я была замужем за другим человеком. Им был инженер Герлиц.
– Что с ним стало?
– Ничего, мы разошлись через месяц – мне нужна была только его фамилия. Уже потом я стала женой Пескова.
– Сын и дочь от него?
– Да. Но я любила Александра! Больше всех на свете! – она в страстном порыве приложила руку к сердцу. – Этот ребёнок рожден от любимого человека! Только он был и остается смыслом всей моей жизни!
– Разумеется! Ведь благодаря его рождению, Вагнер обещал сделать вас хозяйкой и своего родового замка, и всего состояния! Это голубая мечта русской дворянки! Не правда ли? Тут уж на карту вы поставили всё! А что мог дать Песков? Он был лишь декорацией, прикрывающей вашу истинную жизнь. Вы постоянно были рядом с Александром, потому-то дочь и сын редко виделись с вами, и любви материнской не знали… Были такой же частью декорации… Но это лирика… – Дубовик вздохнул.
– Ты не понимаешь! Я и так пострадала от своей матери – она не смогла родить здоровых детей! Кто я такая – хромоножка! Надо мной смеялись сверстники, в меня летели палки и камни от совдеповских ублюдков! Да, я научилась стрелять, чтобы доказать свою силу и правоту! И не зря!
– Ну, это мы уже поняли. Что было потом?
– Вагнер написал, что будет война, и он обязательно приедет в Россию, чтобы здесь на месте продолжать воплощение идей моего отца. Правда, к тому времени он уже считал их полностью своими. Для меня это не имело никакого значения, я только должна была убедить Александра доказать свою приверженность идеям Михаэля. Только так он мог стать наследником всего состояния Вагнеров.
– Александр встречался с отцом во время войны?
– Постоянно. Они и работали вместе.
– Как-то вы нам рассказывали, что к доктору однажды приехал незнакомец, вы слышали, что они говорили по-немецки. Это был Александр? – Пескова кивнула. – Тогда зачем вообще было рассказывать нам это? – пожал плечами Дубовик.
– Это всего лишь для убедительности, – усмехнулась женщина. – Я была уверена, что вы ни того, ни другого не найдёте… Да, недооценила я тебя, подполковник…
– Вы недооценили всех ребят! Ставку делали, видимо, только на меня? А зря! – Дубовик опять подмигнул Калошину и Ерохину. Те лишь скромно заулыбались. – Расскажите о том, чем на самом деле занимался Вагнер в клинике, а также о роли Зеленцова во всей вашей истории.
– Я уже говорила вам, что Вагнер совершал чудеса с памятью солдат, раненных в голову.
– Я помню. Только это было лишь частью экспериментов. Поэтому не пытайтесь сейчас меня обмануть! – Дубовик пронзительным взглядом посмотрел прямо в глаза Песковой.
– Да уж, тебя обманешь!.. Слушай дальше. – Похоже было, что присутствие всех остальных она просто игнорировала. – Во время войны немцы привозили в клинику военнопленных солдат, Вагнер называл их «кроликами». С ними проводили опыты, потом отвозили куда-то. Я не знаю. Всё делалось скрытно. Я лишь присутствовала на операциях. После того, как ушли немцы, Вагнер в госпитале выбирал солдат, тяжело раненных в голову. Сначала он их лечил, потом вживлял им в мозг микросхемы, но что-то не получалось. У раненых начинались сильные головные боли. Тогда их усыпляли, а потом Зеленцов вывозил их на автомобиле клиники, убивал по дороге и где-то в лесу хоронил.
При этих словах мужчины буквально застыли, пораженные такой сермяжной правдой. Некоторое время в комнате слышалось только тяжелое сопение Моршанского.
Дубовик опустил голову и потёр лоб пальцами, застыв так на некоторое время. Чувствовалось, что ему трудно было сохранять спокойствие.
– Откуда в клинике появился Зеленцов? – глухо спросил он.
– Его привел Мелюков. Вагнер знал, что тот совершил преступление, этим и шантажировал этого партийца.
– Кто привозил вам письма и посылки от Вагнера?
– Я не знаю этого человека. Он называл себя просто Лео. Приходил, отдавал и уходил. Мне о нем вообще ничего не известно. Вагнер никогда ни о чем мне не говорил. А мне это и не надо было. Меньше знаешь…
– Как попал к Вагнеру Берсенев? Ведь он тоже принимал активное участие в экспериментах?
– Насколько мне было известно из разговоров мужчин, Вагнер просто купил его. – Пескова, говоря это, напряглась. Дубовик сразу ухватился за это:
– Ассистентов, которых привозил с собой Берсенев, тоже покупали? Или отдавали на откуп Зеленцову?
– Я устала… – Пескова действительно стала вдруг похожа на сдутый мяч: ещё больше сморщилась, лицо посерело.
Дубовик с некоторым облегчением согласился сделать перерыв.
Дружно отправились в соседнее кафе ужинать. По дороге к ним присоединился Лагутин.
Во время трапезы Дубовик постоянно ловил на себе вопросительные взгляды то Калошина, то Ерохина. Он же только хитро улыбался, прекрасно понимая, как тем не терпится задать подполковнику волнующие их вопросы.
После ужина Лагутин пригласил всех к себе в кабинет. Моршанский тут же засопел на диване, прикрыв глаза. Доронин тоже, после бессонной ночи, проведенной в подъезде чужого дома, едва сдерживал зевоту. Но, тем не менее, внимательно слушал разговор сидящих за столом.
– Андрей Ефимович, ну, уж теперь-то, может быть, наконец, расскажешь, как ты узнал про Кураева? – нетерпеливо спросил Калошин. – Его ведь не было в списке.
Дубовик улыбнулся:
– Я вспомнил, что Ерохин говорил о враче-терапевте, который постоянно приходил в подъезд, где жила Ильченко. Узнал его фамилию. В Москве очень быстро определился с ним. В архиве института нашел его данные, всё совпало. Преподаватели также многое о нем рассказали. Кстати, он и в самодеятельном театре в институте играл. Правда, мать Кураева соседи описали, как монашку: она всегда одевалась в черное, ходила в платке, в очках. Тут уж я не смог провести никакой параллели с Песковой. Да и не считал её Лопухиной. Понимал, что необходимо будет узнать, кто она на самом деле. К сожалению, архивных данных об этой женщине не нашлось. Но теперь это уже не тайна!
– А что ты там про Варю бормотал, когда Пескова в тебя выстрелила? – поинтересовался Калошин, с прищуром глядя в глаза товарища.
– Ну, это, доложу я вам, мистика, никак не иначе! Я ведь явственно услышал её зов, и если бы не эти полшага вправо, разговаривал бы я сейчас не с вами, а с самим Создателем!.. Так-то!
– А вы у Вари, товарищ подполковник, спросите, интересно же! – сказал Доронин. – Мне бабушка нечто подобное рассказывала про себя и про деда. Просто почувствовала, что ему грозит опасность. Может быть, и с вами так же?
– Обязательно узнаю, – кивнул Дубовик, поглаживая ноющую раненую руку.
– А что за стихи вы там читали, уважаемый Андрей Ефимович? – не открывая глаз, сонно пробормотал Моршанский. – Довольно эксцентричный стиль допроса! Хотя, признаюсь, весьма плодотворный! Стихи-то чьи?
– Стихи-то? – в тон ему переспросил Дубовик. – Стихи-то Гёте, те, что Вагнер Песковой написал!
Моршанский оторвался от спинки дивана и открыл, наконец, глаза:
– И откуда такая уверенность, что она на них отреагирует?
– Плохо вы женщин знаете, Герман Борисович! Ещё хуже – наследниц дворянских фамилий. Девочки 19 и начала 20 века просто зачитывались Шиллером, Гёте, де Мюссе, Байроном…. Перечислять можно долго, но не это главное. Дело в том, что Пескова долгие годы жила с нелюбимым мужчиной, и письма Вагнера были для неё и откровением, и отдушиной. И читала она их не раз, а то письмо, где Вагнер посвятил ей стихи Гёте – затёрто до дыр! Так что, понять, какой будет реакция женщины на эти четыре строчки, совсем не сложно!
– Ну, реакция-то у Песковой была сногсшибательная. Я, было, подумал, что у неё с сердцем плохо станет! – покачал головой Калошин.
– И я испугался! – поддакнул Ерохин. – Пожилая женщина – и такой стресс!
– Да у неё и сердца-то нет, – поморщился Дубовик. – А посему, продолжим допрос!
– Андрей Ефимович! Мы не имеем права допрашивать арестованных в ночное время! – сонно пробормотал Моршанский. – Я не пойду на это!
– А я пойду! И пока не допрошу обоих – не успокоюсь! – упрямо мотнул головой Дубовик. – «Победителей не судят»! И потом, до ночи есть ещё немало времени. А завтра за ними приедет конвой. – И сказал, обращаясь к Калошину и Ерохину: – Только поговорим теперь с Кураевым!
Александр, войдя в кабинет, оглядел всех презрительно-уничижительным взглядом. Сев на стул, он закинул ногу на ногу и положил руки в наручниках на колени.
Не здороваясь, кивнул на руку подполковника:
– Что, маменькина работа? Как же она так промахнулась? Не похоже на неё!.. – и злорадно усмехнулся.
– У меня хороший ангел-хранитель, – Дубовик улыбнулся своим мыслям.
– А что, «краснота» и в Бога веруют, и в Ленина? – ядовито спросил Кураев.
–Диспут о сакральном перенесём на другое время и в другое место, – подполковник указал глазами в потолок.
– А я туда не спешу, – прикрывая злость улыбкой, ответил арестованный.
– К сожалению, ваш билет уже прокомпостирован, – жестко парировал Дубовик.
В кабинете повисла долгая пауза. Подполковник как будто не спешил начинать допрос. Он внимательно смотрел на сидящего перед ним симпатичного мужчину вполне презентабельного вида.
Первый вопрос его был неожиданным:
– Скажите мне, Александр Григорьевич, для чего вы забеливали себе лицо гримом? У вас на нем нет ничего примечательного, не то, что у Лыкова – веснушки по всему носу.
– Потому и забеливал, чтобы думали, якобы что-то есть, – не меняя позы, только пожав плечами, ответил Кураев. – Ведь думали же? – он едко усмехнулся.
– Признаюсь, ваша хитрость вам вполне удалась,.. на какое-то время…. А специальность зачем поменяли? Вы ведь блестящий, даже гениальный нейрохирург! Ваши преподаватели вас потеряли! Особенно профессор Желябов. Он очень вас хвалил! Сокрушался, что вы пропали, думал, погибли в войну!
– Они меня потеряли! – Кураев вскинул руки, звякнув наручниками и брезгливо глянув на них. – Это я всё потерял! В этой дикой стране я обрёл лишь забвение!