И вот, что я вам скажу: никогда не видел, как на рояли играют, – всю сознательную жизнь, кроме войны, в деревне прожил, – а тут, когда этот доктор взялся за операцию, верите, будто наяву увидел пальцы музыканта. Он не оперировал – играл! Я даже загляделся! Талант! В мозгах копался, как в кульке с конфетами. Ну, думаю, помрет этот раненый, всё на меня спишут! Аж вспотел, а тот ничего – дышит.
– Как врач с вами разговаривал? – решился Дубовик прервать рассказ Тропинина.
– По-русски, совершенно чисто! Даже выругался по-нашему, грубо так, когда разглядывал рану. А мне вдруг в голову пришла мысль, и я его спрашиваю: «Вы русский»? Он сквозь очки та-ак на меня глянул, у меня и сердце в пятки! Понял я его взгляд: русский, да, но мне лучше этого не знать!
–Подождите-подождите! Он посмотрел со страхом, боясь быть раскрытым перед немцами? – спросил подполковник.
– Не-ет, зло так глянул! Дескать, угадал, только я не такой русский, как ты! А немцы рядом сидели, они слышали, что он говорит по-русски, и всё трындычили: «Александр, Александр»! Он всё сделал, зашил и рявкнул что-то по-немецки, но тоже чисто, эти все повскакивали и унесли раненого. А один из офицеров кивает, руку жмёт: «Хер Вагнер, зи гение, зи гение!» Так и удалились. Правда, выходя, он ещё раз оглянулся. И, то ли меня хотел запомнить, то ли мне напомнить, чтобы забыл о нем! Только вот забыть-то я и не смог!
– Маску, перчатки снял? – с надеждой спросил Дубовик, хотя наверняка знал ответ.
– Нет, так и ушел, в резиновых перчатках на холод. И в маске.
– Значит, надежды на то, что вы его узнаете, у нас нет?
– Я бы не был так категоричен! Глаза – это тоже многое! Обличье какое-то своё! Волосы очень светлые – это точно! – Тропинин замолчал, что-то обдумывая, потом сказал: – Когда уходили, я выглянул в окно: перед ними вытянулся один, который оставался в машине, выбросил руку в приветствии, а этот врач ему так, небрежно, ответил таким же взмахом! Так что, если у вас появится подозреваемый, вы его мне покажите! Думаю, смогу узнать!
– Скажите, а в его речи вам ничего не показалось странным?
– А ведь действительно: произносил слова глухо, но твердо, каждое слово – чётко, жестко! Как если бы он был чистокровным немцем, а по-русски говорил чисто! Вот, пожалуй, так!
Уже прощаясь с Полуниным на улице, Дубовик крепко пожал ему руку:
– Огромное спасибо, Егор Дмитриевич, тебе за такого ценного свидетеля! Присмотри за ним! Мало ли что…
– Об этом не беспокойтесь! – Полунин захлопнул дверцу и помахал на прощание рукой.
Утром Дубовику позвонил Лагутин:
– Андрей Ефимович, поработали с врачами. Нашли двух подходящих по вашим параметрам.
– Читай, записываю! – коротко сказал тот.
– Хирург Санаев Александр Михайлович, 1907 года рождения, город Москва. В К*** живёт с 1939 года. Имеет семью: жена, двое детей, тёща. Живут все вместе. Санаев вполне успешный врач, готовится к защите кандидатской диссертации. Во время войны ушел в подполье, пробыл там до освобождения нашего города от немцев. Призван на фронт не был по причине резекции желудка после прободной язвы. Работает в нашей поликлинике. Внешне приятный на вид мужчина, подтянут, спортивен. Сам видел его. В художественной самодеятельности не участвовал никогда.
– И?.. Кто ещё?
– Фельдшер Гогоча Александр Иванович, 1907 года рождения, город Жлобин Белорусской ССР. В наш район приехал в 1938 году. На фронт так же не был призван, находился в партизанском отряде, после этого работал в деревне Красные Липки, и работает там, по сей день. Жена, трое детей. Поет в деревенском хоре.
– Почему не воевал?
– Он на Хасане получил ранение. В военкомате подтвердили эту информацию.
– А чем он привлек ваше внимание? – поинтересовался Дубовик. – Всего лишь фельдшер, квалификация невысокая…
– Он учился на хирургическом факультете, но по каким-то своим причинам его оставил, так и не доучившись.
– Вот как? Ну, что ж, это интересно. Проверим. Хотя, боюсь, что наш врач может жить по поддельным документам, особенно, если учесть, что он работал на немцев. Поэтому, в список внесите всех врачей такого возраста. Сам поеду в Москву искать концы.
– Хорошо, Андрей Ефимович, будет сделано!
– Товарищ подполковник! – Ерохин подсел к Дубовику, когда тот закончил разговор. – У меня есть конструктивное предложение!
– Ну, давай выкладывай! Люблю, когда ты начинаешь активно работать головой! – Дубовик приобнял Ерохина и потрепал его по плечу.
– Пока вы будете в Москве копаться в архивах, мы с Калошиным и Дорониным берем Тропинина и отправляемся по больницам. Под видом профосмотра, предположим… А? Начнем с врачей, указанных Лагутиным?
Подполковник одобрительно посмотрел на капитана:
– А ведь это мысль! Поддерживаю! Только надо обсудить все нюансы, чтобы не допустить накладок. Теперь нам, друг мой, ошибок не простят! Головы отсекут по самые погоны!
Первым решили проверить фельдшера Гогочу, работающего в Красных Липках.
В этот день, на счастье оперативников, в клубе проходила репетиция хора.
Калошин отправился к председателю колхоза, а Ерохин с Дорониным сопровождали Тропинина в клуб. Из соображений безопасности в зал входить не стали: Яков Лукич, отодвинув занавес на входных дверях, осторожно вглядывался в стоящих на сцене людей.
– Среди этих мужчин того врача нет!
– Вы не ошибаетесь? – осторожно спросил Доронин. – До сцены далековато!
– Нет, обличье совсем не то! Не то… – Тропинин развернулся и пошёл к выходу.
Калошин также подтвердил слова фельдшера: у Гогочи было серьезное ранение кисти руки, поэтому он оставил учебу на хирургическом отделении. Мало того, он был мужем сестры председателя колхоза, тот знал всю его подноготную.
Ерохин с чувством облегчения вычеркнул фамилию Гогочи.
К городской поликлинике, где работал хирург Санаев, подъехали после обеда.
Ерохин достал тёмные очки и подал их Тропинину:
– Яков Лукич! Оденьте вот это!
– Зачем? – удивился мужчина. – В них неудобно в помещении! И выглядеть буду слепым!
– Вопрос не в удобстве, а в вашей безопасности! – веско сказал Калошин. – Вы же помните, как на вас посмотрел тот врач? А если вы его узнаете, сможете сдержать эмоции?
– Думаю, что смогу! – горячо заверил Тропинин.
– Зато ваши глаза могут вас выдать! Этот человек чрезвычайно опасен, поверьте нам! Ему есть, за что вцепиться нам в глотки! – объяснил Ерохин. – Если облажаемся, нам Дубовик снесет головы… – он сделал паузу, решая, как поэффектнее изобразить «казнь», – … по самые яйца!
Калошин с Дорониным засмеялись, а фельдшер только нервозно хохотнул, вдруг почувствовал серьёзность предстоящей операции.
Первый день ничего не дал: попасть на прием к Санаеву Тропинину так и не удалось: тот уехал в район на какую-то серьёзную операцию.
На следующий день в больницу поехали с утра, но в коридорах уже было много народа. Те, кому повезло, заняли места на деревянных диванчиках, те же, кто пришел позже, подпирали стены.
Возле кабинета хирурга было особенно многолюдно. У некоторых белели на разных частях тела повязки. Один мужчина с забинтованной рукой на перевязи ходил по коридору, тихо постанывая.
Якову Лукичу уступили место, решив, видимо, что у того что-то с глазами. Ерохин подошел позже, устроился на подоконнике напротив очереди. У соседнего кабинета он увидел соседку Оксаны Ильченко Горбунову. Та сидела у двери с надписью: «Врач-терапевт Кураев А.Г.»
– И эта здесь, – буркнул про себя капитан. Быть узнанным он не боялся: меры предосторожности приняли и оперативники.
Мимо проходили врачи, сновали туда-сюда медсёстры. Тропинин был спокоен.
Хирург Санаев вышел из кабинета и направился куда-то по коридору. В этот момент Ерохин заметил, как фельдшер провел рукой по волосам: это был условный знак.
Ерохин лениво, но внутренне напрягшись, подошел к двери кабинета хирурга, открыл её и капризно спросил у сидевшей за столом медсестры:
– А что, Александр Михайлович принимать больше не будет?
– Он вышел лишь на минуту, – не глядя на Ерохина, буркнула женщина. – Ждите!
Тот, закрыв дверь, как бы, между прочим, присел на корточки возле Тропинина. В коридоре разговаривали все, поэтому перебросится несколькими словами, не привлекая внимания, Ерохину и Тропинину ничто не мешало.
Яков Лукич смотрел прямо перед собой, но руки его заметно подрагивали.
– Это он? – не поворачивая головы, спросил Ерохин. – Санаев?
– Санаев? Нет, что вы! Я говорю про того, что стоит у окна, разговаривает с бабой.
Ерохин опешил: минуту назад из кабинета терапевта вышел врач, за ним рванулась Горбунова, при этом она крикнула: «Александр Григорьевич, постойте!» и, схватив его за рукав, оттащила к окну.
– Но это терапевт Кураев! – тихо, не оборачиваясь к Тропинину, сказал капитан.
– По мне хоть динозавр, но это он! И он узнал меня, я понял это по глазам, – быстро шептал фельдшер, пока врач отвлекся на Горбунову. – Вы умница, что придумали номер с очками.
– Сидите, не двигайтесь с места! – Ерохин нарочито медленно поднялся и побрел по коридору.
На крыльце стоял Доронин и, покусывая зажатую в зубах папиросу, равнодушно провожал всех прищуренным взглядом. Увидев выходящего Ерохина, он внутренне подобрался, но остался стоять в прежней позе.
Ерохин остановился недалеко от него и быстро пересказал всё, что им с Тропининым удалось увидеть и узнать.
– Оставайся, Василий, здесь. Если что, иди за ним. Я бегу звонить Дубовику.
Отойдя на некоторое расстояние от больницы, он дождался Калошина, подъехавшего к нему на машине, заскочил в кабину и выдохнул:
– Гони в отделение! – на ходу пересказал всё Калошину. Тот удовлетворенно кивнул:
– Нашёлся всё-таки!
– Теперь наша задача – не упустить его!
По номеру телефона, оставленного Дубовиком, ответил незнакомец, представившийся старшим лейтенантом Сорокиным, и сказал, что подполковник будет через час.
Эти шестьдесят минут показались Ерохину вечностью. Он понимал, что вернуться в больницу нельзя, надеялся только на Доронина, что тот всё же сумеет проконтролировать ситуацию – парень с головой. Вот только навыками наружного наблюдения может в полной мере не обладать, а такого «жука», как Вагнер, известного теперь под фамилией Кураев, «вести» будет очень сложно. А если учесть, что он узнал Тропинина, то это только осложняет дело. Остаётся надежда лишь на то, что сам Кураев не может точно знать, узнан ли он был фельдшером, ведь лицо его тогда было закрыто медицинской маской.
Когда раздалась трель междугороднего звонка, Ерохин буквально сорвал трубку с телефона и, услыхав спокойный баритон подполковника, возбужденно, но стараясь не повысить голос, чтобы не привлечь лишнего внимания, сказал:
– Товарищ подполковник! Разрешите доложить: нашли!
– Кураев? – не повышая тона, спросил Дубовик.
– …?
– Ерохин? Почему молчишь? Тебе неудобно говорить? – в голосе подполковника появилась нотка беспокойства.
– Язык вытаскиваю из глотки – проглотил! Вы что, приемник Вольфа Мессинга?
– Шутник! – засмеялся Дубовик. – Я хороший ученик школы Дзерджинского! Понял, капитан? А теперь серьёзно: где он сейчас?
– В больнице, на своем месте должен быть. У него приём ещё не закончился. Там Доронин. И Тропинин сидит в очереди к хирургу. Какие будут приказания?
– Нашу «наружку» послать не успею, придется, Володя, тебе самому, пока я не приеду. А я выезжаю сейчас же! Будь осторожен! Оружие держи наготове! Учить тебя не надо! Калошин и Доронин должны быть рядом, но не на виду! Распредели силы сам! Тропинин пусть пройдет на прием к хирургу, чтобы Кураев ничего не заметил, и отправляется домой! А вообще, действуй по обстановке! – Ерохин услышал щелчок отключения и протяжно выдохнул.
Сейчас на его плечи ложился огромный груз ответственности. Капитан в изнеможении опустился на стул и дал себе немного расслабиться и передохнуть.
Глава 18.
Действуя строго по намеченному плану, Доронин вышел из поликлиники и прямиком направился в кафе напротив, где его ждал Ерохин.
– Кураев заканчивает прием – два человека осталось. Потом он собирается на обход по домам – медсестра сказала кому-то по телефону, я стоял рядом, дверь была приоткрыта. По-моему, он спокоен, если даже и узнал Тропинина. Похоже, он «клюнул» на темные очки, потому не волнуется. – Доронин помолчал, потом произнес с сомнением: – А если это не тот? Странно как-то: блестящий хирург – и вдруг! – какой-то участковый терапевт! И Тропинин вот так просто, по глазам, узнает врага через десять лет! – он пожал плечами.
– Именно – врага! Потому и узнал! А насчет того, что он поменял специализацию…. Так ему надо было как-то скрывать свое истинное лицо, а уж такого блестящего хирурга знала бы каждая собака, так что, всё, лейтенант, логично! – Ерохин допил стоящий перед ним чай и поднялся:
– Ладно, я пошёл «на передовую»! Держитесь, на всякий случай, от меня в стороне.
Калошин встретил Дубовика на вокзале, тот сразу спросил, где Ерохин.
– Они с Дорониным поочередно дежурят у дома Кураева. Я недавно к ним ездил. Парни – молодцы, всю ночь в подъезде напротив его дома просидели. Говорят, что всё спокойно.
– Дай-то Бог! – вздохнул Дубовик.
– Андрей Ефимович! Впервые от тебя такие слова слышу! – качнул головой Калошин.
– Да с такими делами кому угодно кланяться начнёшь! – Дубовик снял очки и стал их тщательно протирать. – Какое-то идиотское волнение, что просто ненавижу! Это – слабость духа!
– Ты сам всегда говоришь, что это естественно! Откуда такое самобичевание?
– Ладно, оставим это! Скажи лучше, Геннадий Евсеевич, как будем брать злодея? Какие мысли есть по этому поводу?
– Я думаю, что лучше всего на работе. Ну, не может же он таскать с собой оружие? А дома может и начать стрелять!
– Я тоже такого же мнения. К тому же, войти в кабинет под видом больного – самое тактически правильное решение. Дождёмся окончания приема. Кстати, никому никаких вопросов о Кураеве не задавали? – вдруг забеспокоился подполковник.
– Ну, что ты, Андрей Ефимович, дело свое знаем! И Ерохин твой всех держит на коротком поводке! Хваткий парень! И с мозгами дефицита нет! – Калошин покрутил пальцами вокруг головы. – Но ты-то нас удивил не меньше! Откуда узнал про Кураева? Или опять твоя тактика?
– Это уже скорее стратегия! – улыбнулся Дубовик. – А что и как узнал – расскажу. Всему свое время, не обессудь!
Во второй половине дня операция по задержанию Кураева была успешно завершена. Арестованный вел себя на удивление спокойно. Только глаза стальным блеском выдавали ненависть и злобу.
Когда на запястьях Кураева защелкнулись наручники, Дубовик спросил его:
– Где ваша мать?
– Какая? – злобно усмехнулся арестованный.
– У вас их несколько? Ну, что ж, какую-нибудь да отыщем! – спокойно произнёс подполковник и махнул конвоирам: «Увозите!». Потом повернулся к оперативникам:
– Едем на квартиру, проведем там обыск и – в отделение! Все разговоры и вопросы после!
В квартире Кураева висела звенящая тишина.
Дубовик первым шагнул в коридор, держа пистолет наготове.
– Думаете, кто-то здесь есть? – прошептал за его спиной Ерохин. Подполковник так же тихо ответил:
– Уверен! – и постучал пальцем по носу – дескать, чутьё подсказывает!
В комнате он сразу взглядом выхватил стол, на котором стояла вазочка с конфетами «Мишка на севере». Тут же мелькнуло: «Дочь Усладовой была здесь!». На тумбочке большого трюмо – на болванке надет чёрный парик. Там же дорогой одеколон «Консул». Всё это разом подтверждало версию о причастности Кураева ко всем событиям последних недель.
Дальше всё происходило, как в замедленной съемке: Дубовик откуда-то справа вдруг услышал Варин оклик, а сзади – чей-то тихий вздох. Шагнув резко на голос девушки, он в эту же секунду повернул голову назад. Увидев черный глаз пистолета, смог только удивленно выдохнуть:
– Анна Григорьевна?! – и тотчас же резкая боль обожгла его руку на линии сердца.
Вторая пуля пробила всего лишь пол возле ботинка подполковника, так как крепкие руки Ерохина и Калошина уже не дали возможности женщине выстрелить прицельно. Ерохин, защёлкивая наручники на тонких старушечьих запястьях, крикнул:
– Товарищ подполковник! Вы как? Потерпите, сейчас-сейчас! – и, оттолкнув Пескову, подбежал к Дубовику.
Тот, зажав рану, брезгливо посмотрел на женщину, извивающуюся в крепких руках Калошина. Потом вдруг сказал, отрывая окровавленные пальцы, в которых всё ещё был зажат пистолет, от левой руки и изумленно их разглядывая:
– Меня спасла Варя…
– Идиот! – по-змеиному прошипела Пескова и плюнула в сторону подполковника.
– Ну, это не самый страшный диагноз из ваших уст, «уважаемая»… Как вас? Лопухина Анастасия Григорьевна? И какой моветон – харкаетесь, как грузчик! Где ваше дворянское воспитание? – уже почти придя в себя, и, невзирая на бледность, с ироничной улыбкой парировал Дубовик, глядя вслед уводимой Калошиным женщине.