Салов Юрий БорисовичЧерное солнце, желтый песок
Автор считает своим долгом предупредить: все события, описанные в романе, вымышлены. Автор не несет никакой ответственности за возможные случайные совпадения имен, портретов, названий учреждений и населенных пунктов, а также какие-либо иные случаи непредсказуемого проникновения чистого вымысла в реальность.
Пролог
Район Актау, побережье Каспия, Казахстан
Бактияр Шимедов включил фары, выворачивая ржавый траулер с места. Когда он почувствовал сильный удар о ствол, он выругался, выключил двигатель и потянулся за толстым деревянным шестом, который лежал у его ноги. Шестом он ощупал мутную воду и оттолкнул в сторону ржавый масляный барабан, который дрейфовал через устье слипа. Когда он подпрыгнул в свете, отбрасываемом грузовым судном, разгружающимся в сотне метров от него, он увидел слово "КазТрансОйл", нанесенное по трафарету на конце ствола.
Актау был проклятым грязным портом и с каждым днем становился все хуже. Его гавань воняла больше, чем любая другая на восточном побережье Каспия, и Шимедов уже давно потерял способность чувствовать запах чего-либо, кроме дизельного дыма, нефти и серы. Неосознанно он напряг мышцы небритой челюсти, поворачивая "Фортуну" прочь от ярко освещенных доков, где гигантские краны и силовые машины с оглушительным ревом разгружали три грязных грузовых судна. В бухте слева он увидел мигающие маяки еще четырех кораблей, ожидавших своей очереди, чтобы выгрузить бесконечный поток грузов, предназначенных для Айрантакырского нефтяного месторождения и крупного нефтегазоносного месторождения Жетыбай. Когда он отвел траулер подальше от центра складского района, он повернул лодку в сторону более глубокой воды и направился к Акшукуру, гниющей рыбацкой деревушке в двадцати пяти километрах дальше по побережью. Там ничего не было, но именно туда хотели отправиться его клиенты. У него были и более странные просьбы. Черт, для него это ничего не значило. Они заплатили ему достаточно, чтобы он доплыл хоть до Баку.
Дверь каюты слева от него открылась, и один из пассажиров вышел снизу и присоединился к нему на палубе. Это был молодой казах, лет двадцати с небольшим, догадался Шимедов, когда юноша закурил сигарету, освещавшую его лицо в свете сложенных ладоней. Остальные пассажиры были странной компанией. Четверо из них, двое мертвецки пьяных поддерживали друг друга, когда поднимались на борт. Разговор вел мальчуган. Он сам оплатил поездку из пачки рублей, которую вытащил из брюк цвета хаки. Но пачка банкнот не была такой уж необычной в этой части Казахстана, где видели много необычных вещей. но никогда не показывали, что думают об этом. Бесстрастное лицо и глухие уши были бесценны в Актау. Они набрали скорость и бриз с залива трепал сзади джинсовую рубашку мужчины, высушивая пот, который пропитал ее, пока они сидели в зловонной тишине гавани. Он держал траулер близко к берегу в течение первых пары километров, избегая сети буев дальше, которые отмечали грузовые пути в оживленный порт. Держась так близко к берегу, старая покрытая коркой лодка двигалась в мощном сиянии печально известной сцены, хорошо известной тем, кто бороздил эти прибрежные воды ночью. На десяти километрах темного туманного болота, усеянного мерцающими ямами для сжигания химических отходов, возвышалось чудовищное зрелище нефтеперерабатывающего завода Каракудукмунай - сверкающего замка в пасти ада. Окруженный гигантскими факелами, сжигающими избыточный газ, он изрыгал клубы свинцового дыма, которые висели в ночном небе, как взрывающийся вулканический смог, отражая зловещие оранжевые и красные цвета, которые сами отражались на стеклянных поверхностях застоявшихся лагун. Это было потрясающее зрелище. пожар стоимостью в миллиард долларов в нищих болотах западного Казахстана. Развернув траулер дальше в море, Шимедов переключил свое внимание с берега на воду, где сверкающие башни морских буровых установок были разбросаны по воде в сторону полуострова Мангышлак. Катер с кабиной, который догонял их в течение последних пяти минут, свернул влево к ближайшей буровой установке, оставив за собой расширяющуюся V-образную букву. Эти пуски поддерживали постоянную переправку с Актау, перевозя сменные экипажи и припасы на изолированные буровые установки. Дверь каюты снова распахнулась, и на палубу вышел пожилой мужчина. В коротком всплеске света, упавшем на лицо мужчины. Шимедов заметил, что его напряженное лицо блестит от пота. Хотя внутри, без сомнения, было душно, и в катящемся траулере никто не мог чувствовать себя комфортно. Казалось, что в выражении лица мужчины было нечто большее, чем дискомфорт от тошноты пьяницы. Пожилой казах взглянул на Шимедова и повернувшись к нему спиной, взял у молодого человека сигарету, затеяв неспешный разговор, неслышный для посторонних за грохотом дизеля траулера. Это не мое дело, напомнил себе Шимедов, уловив смолисто-сладкий аромат анаши. Не его собачье дело, что эти бродяги захотели отправиться в эту вонючую прибрежную деревню. Он пытался думать о деньгах и о том, как скоро он доберется до Акшукура. Он подумал о капитальном ремонте двигателя "Фортуны" и о том, что ее корпус нуждается в очистке. Теперь с этим не было никаких проблем, и все, что ему нужно было сделать, - это выспаться одну ночь. Это была хорошая сделка.
Но это была не сделка, и Бактияр Шимедов знал это. Он чувствовал это, несмотря на свой вынужденный оптимизм. Он чувствовал в кармане пухленькую пачку сложенных денег. и по какой-то причине он не мог поверить, что они позволят ему вернуться домой с этим. Он оглянулся на двух мужчин, разговаривающих позади него. Парень нервничал, как кошка, и у Шимедова создалось впечатление, что он был чем-то не в себе. Пожилой мужчина был прямо перед его лицом, давая ему пощечину, которую он не скоро забудет, а парень смотрел ему прямо в глаза, как будто боялся смотреть куда-то еще. Когда мужчина удовлетворенно опустил руку, он повернулся к Шимедову, вытирая лицо платком и пожимая плечами.
- Сколько еще осталось? - спросил он по-казахски.
Шимедов посмотрел в сторону земли, ловя знакомые огни, простые ориентиры. Раньше он использовал буровые установки в заливе в качестве маркеров, но вскоре понял, что им нельзя доверять. Они двигались. меняли позиции, если места не подходили геологам и бурильщикам.
- Думаю, мы уже на полпути, - сказал он, кивая в сторону берега.
- Время. Сколько времени прошло?
Казах даже не пытался скрыть нетерпение в своем голосе. Шимедов посмотрел на него.
− Я бы сказал, пятнадцать минут. Недолго.
Мужчина провел пальцами по прогорклым завиткам своих жирных волос.
- Постучите в каюту как раз перед тем, как отправиться на берег, - скомандовал он.
Он был осторожен, чтобы не открыть дверь слишком широко, когда вернулся внутрь.
- Черт возьми! - сказал Шимедов молодому человеку, не оглядываясь. - Выпивка, конечно, действует ему на мозги, не так ли?
Он знал, что мужчина не был пьян. Юноша не ответил и уныло сел на ящик.
− Привет. - сказал Шимедов, поворачиваясь к нему. - Ты заболел? Они же не блеванут на всю мою каюту, не так ли?
Мальчуган сердито вскинул голову.
- Заткнись! - заорал он. − Заткнись или ...
Внезапно из каюты донесся пронзительный крик, крик безошибочной агонии. Шимедов развернулся лицом к юноше, который уже был на ногах, вытянув обе руки прямо перед собой, его руки сжимали пистолет, направленный в живот Шимедова. Пока они смотрели друг на друга, их обоих потряс второй крик, устойчивый высокий звук, внезапно оборванный ударом, который Шимедов мог ясно слышать с того места, где он стоял. Пригибаясь и кружась, Шимедов ударил по рулевому колесу траулера, заставив судно резко наклониться, когда оно накренилось, он перевернул юношу назад через планширь. Падая за борт, тот выбросил левую руку и схватился за перила; рефлекторное движение правой руки дернуло спусковой крючок, произведя выстрел в воздух. Шимедов выровнял траулер, включил дроссель на полную скорость и направился к ближайшей платформе буровой установки. Он узнал голос пожилого казаха, зовущего: 'Мансур! Мансур!', когда он схватил деревянный шест и шагнул к глухой стороне двери каюты, чтобы подождать, что, как он знал, будет дальше. Когда дверь распахнулась. Шимедов изо всех сил ударил шестом по шее казаха. Рывком открыв дверь, он перешагнул через тело в дверной проем. В одно мгновение его желудок опустел.
Распростертый на полу каюты, с запястьями и лодыжками, привязанными к предметам мебели нейлоновым рыболовным шнуром, который врезался в его плоть с каждым судорожным рывком, лежал россиянин средних лет, одетый в деловую одежду. Его голень была подтянута под мышками, обнажая мягкий белый живот. Его брюки и нижнее белье были спущены до колен. Между его ног лежал открытый портфель, в котором лежала батарея сухих элементов с проводами, идущими от нее к яичкам мужчины. Склонившись над животом мужчины с ледорубом и бутылкой краски, третий мужчина уставился на Шимедова, оторванный от своей задачи нацарапать грубую надпись на мягкой плоти россиянина. Глаза россиянина были открыты, но остекленели. Шимедов знал, что он вышел за рамки того, что мог вынести, и все еще должен был жить. Кровь из его ноздрей запеклась вокруг рта и одним быстрым движением попала на рубашку.
Третий мужчина вскочил на ноги, швырнув ледоруб концом в Шимедова, который увидел, что он приближается, и упал на тело казаха на лестнице.
Ледоруб просвистел над его головой и упал в воду. Когда казах бросился на него, Шимедов ударил его правой ногой и попал ему в горло, это был удачный удар, от которого тот растянулся на россиянине на полу. Шимедов вскарабкался по лестнице, захлопнул дверь каюты и запер ее деревянным шестом. Когда он поднялся на штурвал, выстрел расколол верхнюю часть двери. Враг пришел сзади! Он повернулся к корме траулера и замер при невероятном виде молодого казаха, вцепившегося одной рукой в поручни планширя, а другой целящегося в него из пистолета. Он увидел две вспышки, потом третью. Шимедов не почувствовал, как пуля попала в угол его глаза и он не дал размозжить себе затылок. Он вообще больше ничего не чувствовал.
Глава 1
Санкт-Петербург. Россия
Журналиста Марата Громова разбудил солнечный свет, струившийся сквозь высокие створчатые окна его спальни. Он знал, что опаздывает. Когда он работал в субботние смены, это приводило его в плохое настроение еще до того, как он встал с кровати, Он откинул одеяло и спустил ноги на пол. На улице уже было жарко, и он слышал, как шумит транспорт за окном. Мгновение он сидел в полусне на краю кровати, борясь с желанием снова упасть на прохладные простыни. Вместо этого он снова повернул голову к окнам и открыл глаза. Вспышка прямого солнечного света на мгновение ослепила Марата, заставив его глаза слезиться. Он встал. Он прижал ноги к прохладному деревянному полу, пока выбирал одежду из шкафа, затем побрел в ванную, чтобы принять холодный душ.
Он плохо спал, и знал почему. На его столе в гостиной лежал его мобильный, напоминавший ему, что его сестра неоднократно звонила накануне. Он не отвечал на ее звонки. Они никогда не понимали друг друга. Они были настолько разными, насколько это возможно для двух людей, и во многих отношениях он считал, что их давнее отчуждение было неизбежным с самого начала. И все же он не мог избавиться от ощущения, что они подвели друг друга. Но если Дана и чувствовала что-то подобное, она не выразила этого. и было крайне маловероятно, что она это сделала. Нерешительность не была частью ее характера. Хотя их личности резко отличались друг от друга, это само по себе не было причиной их отчуждения. Порывистость и вспыльчивость Даны были качествами, которые Марат всегда принимал в своей жизни, даже когда они были детьми. Он принял их с самого начала, и даже находил их восхитительными, когда они принимали форму праведного негодования. Когда дело доходило до этого, ее редко обижали. Серьезные разногласия возникли гораздо позже, когда они вместе учились в Евразийском национальном университете. Это было в очередной разгар национализма в Казахстане, и Дана оказалась втянутой в тусовку столичных радикалов. Она работала в группе правозащитников, которая вела борьбу с полицейскими репрессиями в провинции. В те годы в университете был большой контингент русскоязычных студентов, и Дана с готовностью приняла их пламенные призывы. Но Марат упорно отказывался вмешиваться и принимать на себя то, что она настаивала, было его моральной ответственностью. Она безжалостно изводила его на протяжении всей аспирантуры, пытаясь втянуть в различные политические движения. Как и многие радикалы в течение этого беспокойного периода, она не могла терпеть молчания. Окончательный раскол произошел вскоре после того, как они оба получили дипломы и покинули страну, уехав из Казахстана в Россию. Они поселились в одном и том же городе, Санкт - Петербурге. Марат уже отслужил в казахской армии, стал начинающим журналистом, а Дана стала преподавать политологию в частном колледже, но не забывая старые связи и посвящая все свои деньги и время революционным идеям, живя по сути на две страны.
Как-то раз они вернулись домой в Казахстан, чтобы отметить семейный праздник в воскресенье, и Дана, приехав в отвратительном настроении, начала разглагольствовать о семье и провоцировать Марата во время ужина. Она обвинила его в том, что он не любит свой собственный народ. Она называла его трутнем, безвольным, потому что он не заботился о своем собственном народе, который страдал от несправедливости на своей родине, в то время как он принимал как должное легкую жизнь, которую дала ему судьба. Это была та риторика, которую он терпеть не мог, и в конце концов он ответил. К этому времени он уже забыл свои собственные слова, но помнил, что они бушевали друг на друга, бросая проклятия и обвинения через стол, пока его отец не остановил их. Но он опоздал: они сказали слишком много. В своем гневе они зашли слишком далеко, сказав слова, которые всегда причинят боль, это никогда не могло быть отменено извинениями или слезами. Они больше никогда не могли видеть друг друга прежними глазами, и никогда не видели. Затем, позже в том же году его родители погибли в автокатастрофе на извилистой горной дороге в районе Темиртау во время их ежегодной поездки в Караганду, чтобы навестить семью его матери. Они с Даной вместе приехали, чтобы привезти тела. Они поехали сели на поезд до Темиртау. Они ехали на юг в молчании. Возвращаясь ночным поездом с телами своих родителей в багажном вагоне позади них они разговаривали. Он и Дана были сильно потрясены смертью его родителей, зная, как они были опечалены их недавним разрывом. Ему было ясно, что Дана чувствует себя виноватой, хотя она никогда не сможет найти слов, чтобы выразить это. Они сидели вместе в пустом вагоне, пили ее теплую водку из алюминиевого термоса и смотрели на проплывающую в лунном свете степь. Дана пила много, даже в такой момент, и вместо того, чтобы стать сдержанной, как она обычно делала, когда пила, она стала болтливой. Она призналась, как всегда подозревал Марат, что была падчерицей его родителей. Не имеет значения, сказала она, что их воспитывали совершенно одинаково. Это действительно никогда не могло быть прежним и никогда не было.
-Ирония судьбы, - произнесла она, обеими руками поднося ко рту кружку с водкой, но не выпивая, - я казашка, кузина Анжелы: у нас одна кровь, она воспитывала меня с младенчества, как собственного ребенка, и любила меня так сильно, как только может любить любая мать. Но по темпераменту, по духу - дочь Давида, хотя во мне нет ни капли грузинской крови, - Марат не отвечал. Она говорила бесконечно, катарсически. - Ты как Анжела, - продолжала она. -Насквозь азиатский, притворный, сдержанный, хитрый. Я как Давид: импульсивная, пылкая, взрывная. Между тобой и мной всегда была пропасть.
- Да, - сказал он, глядя в окно, - я знаю это.
- Я очень любила его, он захватил мое воображение. Те книги, которые он читал нам, когда мы были детьми, Он мог бы стать актером. Черт возьми, он был актером! Он играл главную роль в моей жизни, до самого конца. - Она улыбнулась, затем позволила улыбке угаснуть и отхлебнула из кружки. - Трудно представить их немыми там, в этих ящиках.
- Не думай об этом, - сказал он.
- Как же, не думай о белой обезьяне! - огрызнулась она, но тут же спохватилась. - Черт. В любом случае я рада, что он видел нас обоих успешными. Это много для него значило. В этом отношении я ему была ближе. Он думал, что образование спасет мир. Что ж, он действительно сделал нас грамотными и научил думать. Бедная Анжела, она плохо выглядела в морге. Я не могу перестать думать о том, как она врезалась в приборную панель и что произошло с ее головой после этого. Она была самой красивой женщиной, которую я когда - либо видела. Все так говорили, не так ли? Черт, она была прекрасна.