Антон СибиряковРезервация 2
1 эпизод.
Сны – это обрывки воспоминаний. Клочки бумаги из тайного, давно утерянного, дневника. Из детского блокнота, разрисованного яркими фломастерами – пухлого, от исписанных мелким почерком, страниц. Сны – это то, что люди пытаются забыть, или же вечно помнить, все равно… все они, в итоге, находят скомканные клочки. Пожелтевшие листки, в которых кроется всего лишь часть истории. Миг из прошлого, растянувшийся на целую жизнь…
Аня помнила тот вечер – мокрый и серый, когда небо долго не хотело темнеть. Она помнила, как ворочалась в кровати – слишком тихой после панцирных лежанок бункера, и смотрела в окно, через кружевной тюль. На улице слышались голоса – люди пригорода сидели на верандах, пили пиво, и разговаривали о многом. Но только не о том, что происходило за стеной. Не о том, от чего в бункерах резервации так сильно скрипели пружины панцирных кроватей. И не о том, почему дети в гетто истончались от жара солнца, а некоторые и вовсе исчезали. Нет, здесь говорить о таком было не принято. Здесь матрасы были мягкими и тихими. А вода теплой и для всех. И дети здесь были ухоженными, словно куколки. Золотой город был таким, каким Аня его себе представляла. Но она слишком много мечтала о нем в детстве, проведенном за стеной. Голдтаун оказался яркой ширмой, за которой крылось чудовище. В ту ночь Аня поняла это.
Ей снились сны. Обрывки памяти, от которых она ерзала и стонала во сне. А потом кто-то коснулся ее плеча, и она открыла глаза. И удивилась, что за окнами снова было мокро и серо.
– Индира, просыпайся! – Это была Мирра, жена Гая – полицейского, вытащившего Аню из-за стены. – Индира!
Индира – так звали сестру Гая. Девочку, которая умерла. Порой Аня вздрагивала от ее имени. Порой долго не отзывалась. Она так и не привыкла к нему. Как и к новому месту. Но, все то время, пока она жила в доме Гая, на улице Платанов, ей, как и Мирре, приходилось притворяться. И все то время, пока она спала в чужой кровати, Ане хотелось рассказать Мирре, кто она такая на самом деле. Но что-то ее держало, какой-то внутренний страх, закупоренный в стеклянную банку. Ей казалось, что если она расскажет, если отвернет эту глухую крышку, то страх этот затопит их всех. И правда уже не будет иметь никакого значения.
Должно было пройти время. Много времени… Но время – это то, в чем мы вязнем. И чем больше его проходит, тем глубже нас засасывает эта трясина. Мы вязнем в ней сами, и не можем вытащить дорогих нам людей.
– Что? Что такое? – Аня приподнялась на локтях, стараясь разлепить сонные веки.
– Тебе нужно уезжать, уходить сейчас же!
Снов больше не было. Ни обрывков, ни клочков – ничего. Мирра зажгла ночник на прикроватной тумбе и посмотрела на испуганную Аню.
– Был взрыв, – сказала она, – В Голдтауне. Много погибших.
Ее слова звучали так странно в полной, оглушающей тишине. Аня помнила взрывы – после них никогда не бывало так тихо.
– Что, я не понимаю…
– Они придут за тобой, сейчас. Они обвинят тебя. Во всем. Тебе нужно уходить. Быстро!
Испуганная, Аня вскочила с кровати, в майке и пижамных штанах, и метнулась к окну. На улице было пусто и сыро – в лужах дрожали отражения ночных фонарей.
– Мне позвонила Мия Лавлин, из департамента. Предупредила меня. Сказала, что ты совсем не та, за кого себя выдаешь… – Мирра посмотрела на Аню и кивнула. – Как будто я сама не догадалась, что ты не сестра Гая… Но ты хорошая девочка, Индира. И у тебя должен быть шанс.
– Что мне делать? – спросила Аня, понимая, что у нее подгибаются колени. – Я не знаю, я не понимаю, куда мне бежать…
– За стену, – без промедления ответила Мирра. – В резервацию, только так ты сможешь спастись.
Аня помнила ту ночь обрывками. И то серое утро, похожее на вымокшую вату. Как она ехала по пустой дороге, на маленьком автомобильчике Мирры Пател, стараясь собрать мысли в стройную нить. Пытаясь заставить руки не трястись на рулевом колесе.
И еще одно она помнила точно. Место, отмеченное на карте в туристическом буклете Голдтауна. Точку, где они с Миррой должны были встретиться.
***
Он не был психологом, ведь психологи не приходят по ночам. Этот человек… он… сидел в кресле, в углу – будто сам дьявол, сложив когтистые лапы на коленях. И лунный свет подал ему на лицо сквозь оконные занавеси. На его лицо… красное, словно раздраженное частым употреблением спиртного, птичье, с черными бусинами глаз. Этот незнакомец, он никогда не утешал. Но Мирре казалось, что в отличие от остальных, он всегда говорил правду.
– Как ты живёшь после таких утрат? Когда просыпаешься в полной тишине и подолгу лежишь в кровати, боясь коснуться ее холодной половины? Когда жизнь, которая никогда не была одинокой – вдруг стала такой, изо дня в день? Как ты живёшь со знанием того, что никогда больше не сможешь поговорить с человеком? Что он не просто вышел за дверь. Что его больше нет… Как справляешься с тем, что тебя раскромсали на части? Что ты теперь не единое целое, как это было раньше, когда вы с Гаем, наконец, обрели друг друга. Как ты выносишь все это?
Она всегда отвечала ему. Зачем-то. Для чего-то.
– Я живу ради детей…
– Дети? Они когда-нибудь вырастут. И покинут тебя, но их боль по ушедшему отцу, навсегда останется с тобой. Множась, как тени под палящим солнцем резервации… В конце концов, ты останешься наедине с собой. И поймёшь, что не такая сильная, как тебе казалось…
В ту ночь, когда она решилась, странный человек не проронил ни слова. Сидел в кресле, у окна – темная фигура, высеченная лунным светом. Мирра проснулась от его тяжелого взгляда. От его дыхания. От присутствия чего-то злого в их, с Гаем, спальне.
Я сплю, это всего лишь сон, – подумалось ей, и она машинально потянулась к мужу, который спал у нее под боком. Чтобы разбудить его, чтобы понять, в каком кошмарном сне она находится. Но нащупала лишь пустоту – вторая половина кровати была пуста. Темна и тосклива, и словно бы незнакома ей в лунном свете. Если это и был сон, то ей снова не удалось проснуться.
Она прижала тонкую ладонь к груди и посмотрела на незнакомца. Он был там – ждал, покорно сложив руки на тощих коленях.
Я не буду исповедоваться ему, – твердо решила Мирра. Ей нечего было доказывать ни этому призраку, ни самой себе. Гай больше не вернется, и она должна научиться жить с этим. Жить без него.
– Ты уберешься из моего дома! – сказала Мирра темной фигуре. – И никогда больше не посмеешь возвращаться!
Он не шелохнулся. Не ответил, как делал это раньше, и Мирре показалось, что там, в кресле, за развевающимися прозрачными занавесками, сидит кто-то другой. Тонкий человек, словно бы свитый из стальных жгутов.
От испуга она включила ночник – кресло у открытого окна было пустым. Тварь, что приходила к ней, боялась света. Как монстр из детства, прятавшийся под кроватью днем и выползавший на волю глубокой ночью.
– Господи, – Мирра присела на край кровати и протерла лицо руками. Она устала. Ее состарили, измотали эти несколько месяцев ожидания. С тех пор, как Гай ушел, миновали недели, но ей казалось, что прошли годы. Время посыпалось на нее, будто пожелтевшие листья. Дни кружились вокруг и падали на сырую землю. И от них не оставалось и следа.
Все, что у нее осталось от Гая, это незнакомая девочка, с татуированными плечами, которая заявилась к ней на порог. Девочка из-за стены, с безумным упорством утверждавшая, что она и есть умершая Индира Пател. Мирра не знала, как и откуда у нее взялись документы на это имя, но точно знала, что эта девочка последняя, кто видел ее мужа. И поэтому, когда порой ей хотелось схватить эту девчонку за плечи и хорошенько шмякнуть о стену, она заставляла себя остановиться. Остыть. Настанет время, думалось Мирре, и правда всплывет на поверхность. А пока она должна была беречь эту девушку, как последний лучик надежды.
Мирра поднялась с кровати – красивая женщина с тонкой талией и копной пышных волос – и подошла к окну. На улице было спокойно и тихо. Только что прошел дождь и теперь воздух полнился свежестью. Она облокотилась на подоконник и вдохнула полной грудью, а потом закрыла ставни и спустилась вниз, попутно заглянув в спальню к детям – ее малыши крепко спали в своих кроватях. Внизу, на кухне, Мирра открыла холодильник и налила себе стакан молока. Поднесла к губам и в этот момент в тишине зазвонил телефон. От неожиданности Мирра выронила стакан, и он со звоном шлепнулся на паркет. Молоко белым пятном расползлось по полу кухни.
Она ждала звонка. Но все равно оказалась к нему не готовой.
«Когда-нибудь тебе позвонят. Среди ночи, оторвав тебя от тягостных снов. Настанет время правды. Но сейчас, так яростно ее желая, в тот момент ты предпочтешь ее не знать. Голос в трубке скажет, что Гая больше нет. Что они нашли его тело в тех проклятых песках. И тогда твоя прежняя жизнь, те ее угольки, что все еще теплились в тебе – остынут. Отныне ты будешь жить по-другому…»
Тот человек, призрак в кресле, он готовил ее к этому. Каждую ночь. И вот – она оказалась не готова.
Трясущимися пальцами Мирра подняла трубку и поднесла к уху.
– Мирра? – послышался в трубке женский голос. – Мирра Пател?
– Да, – прошептала она, ощущая, как все холодеет внутри.
– Меня зовут Мия Лавлин…
В ту ночь, когда она решилась ехать на поиски Гая в резервацию, к ней в спальню приходило нечто иное. Не призрак, а кое-что осязаемое, то, что могло добраться до нее, причинив ей физическую боль. Обжигающая враждебная пустота ползла из-за стены гетто и расползалась по Голдтауну, словно щупальца громадного осьминога. Словно чума, которую было не удержать за рукотворными стенами.
В ту ночь, когда Мирра решилась, она открыла двери этой пустоте. И пустота заполнила ее всю, без остатка.
***
Дэйт – очкастый толстяк в вытянутой футболке – почесал закозлившуюся бороду.
– Да, – наконец ответил он. – Видел ее. Пару дней назад. Здесь, на заправке.
Все это случилось еще до того, как к делу подключился Пол Маккензи из совета безопасности – допрос в тот вечер вел обычный патрульный, дежуривший на сутках. Он был черным и широко улыбался, записывая что-то в блокнот, то и дело слюнявя колпачок ручки. Дело было в одиннадцатом часу, на заправке по Флейтон-стрит, принадлежавшей Тексако.
– Сможете описать ее поведение более подробно? – спросил темнокожий патрульный, снова показав Дэйту снимок подозреваемой девушки.
– Да, собственно, она вела себя, как обычно… я имею в виду, как остальные, – он пожал плечами. – Я бы не вспомнил ее, если бы не эти… ну… – он хлопнул себя по плечу – татушки. Какая-то японская тематика…
– Хорошо, ее действия, опишите их.
– Она зашла, оплатила бак, прошлась между рядами, – он неопределенно махнул на витрины, заваленные хламом, – купила воды и каких-то чипсов и… темные очки еще, да, я вспомнил, наверное, это важно, вот с той вертушки сняла их, но так и не надела…
– Угу, – кивнул полицейский, широко улыбнувшись. – Значит очки?
Дэйт нервно сглотнул:
– Ну, да. Очки. Она же в розыске, теперь ей понадобятся все эти шпионские штучки.
Патрульный пристально посмотрел на толстяка поверх блокнота:
– Она говорила с вами на отвлеченные темы?
– Нет, нет, только …по существу, по делу, да…
На самом деле они перекинулись парой словечек. Он спросил ее, как дела. Она не ответила. Он перегнулся через прилавок, чтобы оценить ее зад, и крикнул, что может быть ей еще что-то нужно, намекая на дрочку за деньги. Но девушка только кисло посмотрела на толстого продавца и, забрав покупки, вышла прочь. На ней были дурацкие пижамные штаны и белая майка-алкоголичка, открывающая татуированные плечи.
– Хорошо. Вам известно, в чем обвиняется эта женщина? – патрульный опять ткнул фотографией Дейту в лицо.
– По телеку сказали, разыскивается из-за того взрыва…
– Это террористка, все верно, – кивнул полицейский. – Ваши показания очень ценны. А теперь скажите – встречалась ли она с кем-то еще. И куда направилась после того, как отъехала от заправки?
Дэйт мог сказать, что видел еще одну женщину, тонкую, темноволосую тростинку, подсевшую в машину к той террористке. Но он не был уверен – плохо спал в последние дни и слишком много пил спиртного вперемешку с газировкой. Поэтому он пожал плечами. Нет. Никого. Она села в свою убогенькую тачку и потащилась на восток. В пустыню с этими гребаными перекати-поле. К КПП и кордонам.
– То есть – она поехала в сторону гетто? – уточнил патрульный.
– Да, если считать, что она нигде не свернула – она поехала в сторону резервации.
***
Отец Гая как-то сказал, что есть места, которые не отпускают. Которые держат тебя, словно цепи. И какой бы длинной ни была эта цепь, рано или поздно кто-нибудь дернет за нее и тебя потащат обратно. Люди – заложники мест, заложники одних и тех же вещей и событий. И теперь Мирра понимала, насколько верными были те слова. Она услышала их, когда Гай с отцом пили пиво на веранде. Стояла вечерняя прохлада и двое мужчин отдыхали после тяжелого трудового дня. «Цепи не отпускают тебя, никогда. Крепко держат твой ебаный индийский зад», – так сказал отец Гая и тот кивнул ему, а потом обернулся к Мирре.
–Милая, ты тут, а я и не услышал.
И они свернули этот разговор. Они нечасто позволяли себе откровенничать при Мирре. И еще реже говорили о резервации.
Цепи есть у каждого. Но иногда мы добровольно подставляем свою шею под чужие кандалы. И они утягивают нас за собой, на самую глубину, в незнакомый нам, страшный кошмар. Теперь Мирра понимала это. Но ничего не могла с этим поделать.
– Может это из-за меня, – сказала Аня. Она сидела на пассажирском сидении, пристегнутая поясом безопасности и уныло смотрела в окно. Ее руки были в масле от чипсов, которыми она только что хрустела. По обе стороны дороги проплывал пейзаж пустыни, погруженной в сумерки.
– Что? – спросила Мирра.
– То, что случилось. Взрыв. Мне кажется, я принесла это с собой, из-за стены…
– Не говори глупостей.
Жизнь – это кольцо. Чертов индеец был прав. Кольцо, и ей не стоило даже пытаться сбежать за его пределы, вырваться из собственного ада. Она вернется туда, откуда все началось. И все повторится заново.
– Мы, как чумные, – сказала Аня. – Лезем из-за стены, и заражаем здоровых своей болезнью. Всей этой жестокостью, всем этим террором…
Мирра помолчала, глядя на дорогу. В свете фар мелькала пунктирная полоса разметки. Убегала под колеса быстрого автомобиля.
– Расскажешь о себе? – наконец задала вопрос Мирра.
Аня прижалась лицом к боковому стеклу и закрыла глаза:
– Нечего рассказывать.
– Как тебя зовут?
– Аня…
Мирра кивнула. Стиснула челюсти. В ней была, закипала эта злость. За обман, хоть она и раскрыла его в первый же день. Но она снова заставила себя успокоиться.
– Почему он спас тебя? Мой муж…
– Я не знаю…
– Ты не хочешь рассказывать…
– Я не знаю! – резко повторила Аня. – Он хотел, чтобы я рассказала о том, что случилось с ним. И со мной. И с Антоном. Но я подвела его. Я не смогла… не смогла заставить их слушать… Вас слушать…
В глазах ее дрожали слезы. Мирра видела это в отражении темного лобовика.
– Он говорил, чтобы я жила. Он вытолкнул меня к стене, и я перебралась через нее, хотя и не верила, что способна на это…
– Он всегда был таким. Мой муж. Хоть и не признавал. Всегда тащил других, наплевав на себя.
– Он был хорошим, – прошептала Аня.
Мирра кивнула.
«И что бы теперь подумал о тебе твой хороший муж, а, Мирра? Он остался там, вытащив эту девчонку из-за стены, а ты теперь везешь ее обратно…»
Голоса в голове. Они ничего уже не могли изменить. Все было решено. И Мирра только прибавила газу.
***
Пол Маккензи – сорокалетний коп со стажем, перебравшийся в совет безопасности по настоянию жены, переминался у стеклянной двери начальства. Грузный и угрюмый, поседевший в тридцать, сейчас он больше напоминал неуклюжего медведя, чем опытного сыскаря. Маккензи коротко стригся и носил широкие рубахи с короткими рукавами. Обильно потел и ездил на Кадиллаке Калаисе шестьдесят пятого года. Но все то, что обретало какие-то линии и черты, сейчас не имело никакого значения. Маккензи мялся у двери, как в детстве мялся у двери школьного директора, и не мог заставить себя войти. Он был хорошим копом, был ищейкой у себя в отделе, но не любил подобных встреч.
Наконец, он все же взялся за хромированную ручку стеклянной двери. В коридоре было душно, и ручка казалось раскаленной. А все вокруг казалось враждебным.
«Начальник отдела по борьбе с терроризмом Натан Хоув» гласила надпись на матовом стекле. А за ней проглядывались силуэты стола и сидящего за ним человека.
Утром жена выгладила Макензи широкую белую рубаху навыпуск и выставила на брюках стрелки.
«Твой главный день», – она чмокнула его в щеку, оставив след от помады. Было семь утра, а она уже намазалась помадой и накрутила бигуди. Она всегда выглядела для него на миллион.