– Давай я покажу твою комнату. – Легко, словно пушинку, подхватив ее из моих рук, Кэролин направляется по лестнице вниз. – Надеюсь, она тебе понравится!
Я выхожу следом за Кэролин из кухни. Пройдя по чудному гаражному отсеку, мы оказываемся в круглом чреве мельницы. Пространство поделено на два полумесяца. Первая половина набита коробками, а второй, похоже, отведена роль моей спальни. Внутри холодно и пахнет свежей краской. Но она… прекрасна. Я имею в виду, что столетняя мельница хорошо сохранилась, как и наша уже бывшая усадьба. И это вызывает ощущение, что ты дома. А еще в моей новой спальне имеется крошечное окошко – круглое, как иллюминатор корабля. И выходит оно на реку. А в щели старой оконной рамы со свистом задувает ветер.
Кровать для меня уже застелена. Более того, Кэролин с дядей Таем выкрасили стены в теплый грязно-голубой цвет – как в моей прежней спальне в усадьбе. Кэролин ставит коробку на письменный стол у окна.
– Она больше, чем та темная комнатушка на втором этаже, и здесь имеется отдельная ванная. Тебе не придется по утрам воевать с Таем за право первой принять душ. И еще один плюс: если тебе вдруг захочется… гм… улизнуть куда-нибудь ночью, ты никого из нас не разбудишь. – Лукаво подмигнув, Кэролин толкает меня в плечо. – Ну что, она тебе нравится?
– Конечно. Она роскошная.
Кэролин спадает с лица:
– Ох нет, я вижу, ты ее уже ненавидишь. Черт, это Тай меня надоумил выделить тебе комнату здесь. Но я хотела как лучше – чтобы у тебя было свое, личное пространство. Я так рассчитывала, что получится хоть один приятный сюрприз на исходе такого трудного дня! – Кэролин подхватывает коробку, которую только что поставила на стол; она выглядит жутко расстроенной. – Извини, я сейчас же переселю тебя на второй этаж.
– Нет, Кэролин! Честно, эта комната замечательная.
Забрав у нее коробку, я ставлю ее обратно на стол и мысленно попрекаю себя за то, что повела себя как неблагодарная скотина после всего, что организовала и сделала сегодня Кэролин. Эх, если бы светлые, счастливые мысли озарили мое лицо хотя бы пятью процентами Кэролинности! Увы, этого не происходит.
– Я просто устала, и мой мозг не в состоянии все воспринять.
Кэролин молча изучает меня, а затем уточняет:
– Ты уверена? А то мы можем поселить тебя в маленькой комнатке рядом с нашей, без проблем…
– Мне здесь хорошо, правда! Мне нравится эта комната. Честно-честно!
Дядя Тай за ужином хранит молчание. И буравит взглядом быстро опустошаемую коробку с пиццей так, словно пытается именно на нее возложить всю вину за то, где мы сейчас находимся. Но пеперони никогда никому не подкладывала свинью.
– Так странно представлять чужих людей в усадьбе, да? – говорю я, прекрасно понимая, что посыпаю наши раны едкой солью, и стараясь смягчить свои слова сочувственным тоном.
Нож и вилка Кэролин (она единственная из нас троих ест пиццу с помощью этих столовых приборов) звякают о тарелку.
– Тай, серьезно? Ты ей так еще и не сказал?
Я едва не давлюсь огромным, во весь рот, куском пиццы.
– Что не сказал?
Толком не прожеванная пицца застревает у меня в горле – кажется, меня ждет порция по-настоящему плохих новостей. Пожалуй, даже пеперони не скрасит сегодняшний вечер.
Дядя Тай делает глубокий вдох, бросает на Кэролин неодобрительный взгляд и поворачивается ко мне:
– Я собирался тебе сказать, да только не было подходящего момента, а на тебя и так в этом году столько всего навалилось.
Черт! Новости точно не из хороших… Голос дяди Тая звучит так, словно он репетировал эту сцену перед зеркалом сотни раз.
– Тай, да скажи уже наконец, – тихо призывает мужа Кэролин. – Ты что, не видишь, что она на взводе?
Дядя Тай вздыхает:
– Дом купил Мэдок Миллер. Завтра он уже перевозит туда семью.
Что-то влажное касается моей щеки – я не замечаю, что уронила кусок пиццы на стол, заляпав все вокруг каплями томатного соуса.
– Ты… продал дом… Мэдоку Миллеру?
Это шутка! Совершенно дурацкая, несмешная шутка! Не может быть, чтобы дядя Тай продал наш дом негодяю, который убил моих родителей. И, черт возьми, чуть не убил меня! Я жду, что дядя Тай скривит в ухмылке губы: «Что, повелась?» Но он только распрямляет ладони. Затем, наверное сообразив, что это не поможет (ведь шрамами на ладонях я обязана как раз Мэдоку Миллеру), дядя Тай сплетает перед собой пальцы:
– У нас был только один вариант…
– Я тебе не верю, – перевожу я взгляд на Кэролин в надежде на поддержку.
Но та лишь вздыхает и вытягивает над столом руку, словно собирается дотронуться до моей. Но уже в следующий миг я осознаю, что Кэролин подает мне салфетку – вытереть соус.
– Ты не мог продать ему дом…
Даже если дядя Тай пренебрег тем, что наша семья враждовала с Миллерами из поколения в поколение, он все равно не посмел бы взять деньги у Мэдока Миллера после трагедии. Это кровавые деньги!
– У меня не было выбора, понимаешь? – Схватив последний кусок пиццы и ключи от своего автомобиля, дядя выскакивает из-за стола. – Я проветрюсь.
– Куда ты…
Вопрос Кэролин обрывает громкий хлопок входной двери.
– Мне действительно очень жаль, Ава, – говорит она после долгой неловкой паузы. – Но Тай сказал правду. У него не было выбора. Банк отобрал бы все, не продай мы дом вовремя.
Умом я понимаю: Кэролин права. Дядя Тай не продал бы дом этому человеку, появись другой вариант. Но тем не менее я все еще колеблюсь, воображая Миллера, его самодовольную жену и парочку их ядовитых отпрысков в нашем поместье.
Глубоко вдохнув, Кэролин достает из холодильника бокал яблочного сока и мой любимый холодный кофе.
– Ну хоть переезд в наш новый дом мы можем отметить? – поднимает она свой бокал.
В голосе Кэролин слышится нотка неуверенности, и я понимаю: нельзя вымещать на ней свою горечь. Как, впрочем, и на дяде Тае. Просто все, что происходит сейчас с нами, – чертовски вопиющая, незаслуженная несправедливость.
– Дом, милый дом, – апатично выговариваю я и опустошаю свой бокал.
* * *
Несмотря на сильную усталость, заснуть мне в эту ночь не удается долго. За окном постоянно шепчет река. И как только я о ней думаю, мне сразу же хочется в туалет. А еще меня терзает видение – воспоминание, должно быть. Об автомобильной аварии. Я буквально ощущаю ее: удар, ужас… Потом я выползаю – одна – из-под груды искореженного металла. И вижу Мэдока Миллера, стоящего возле своей слегка поцарапанной машины.
Где-то в час ночи меня вырывает из объятий беспокойного сна крик наверху, в стропилах мельницы. Резко вздрогнув, я открываю глаза. Несколько секунд я не могу понять, где нахожусь и что за крик мне послышался. Но потом медленно прихожу в себя и начинаю соображать.
Я в коттедже. Никаких убийц с топором поблизости не бродит. Кричала, скорее всего, сипуха – возможно, точно такая же, какую я порой наблюдала в поместье. И мои родители все так же мертвы.
Изо рта вырывается сдавленный звук. Только бы не зарыдать! Постепенно мое дыхание выравнивается. Зловещий совиный крик мне хорошо знаком. Как и скрипящие половицы старого дома или хаотичные холодные пятна, которые, казалось, возникали в нем ниоткуда. Эти мелочи заставляли мое сердце пускаться вскачь, но в действительности не были погибельными и не несли угрозы. Хотя мама всегда понимающе выгибала бровь и заявляла, что в дом опять наведались духи. Только мама выросла, выслушивая вместо сказок суеверные слухи о Бурден-Фоллзе. А я всю жизнь прожила в усадьбе, и ее скрипы, невнятные ворчания, а порой и зловещие крики для меня всего лишь часть ее очарования. Похоже, у старой мельницы тоже есть свои чары.
Я вылезаю из постели и поднимаюсь по шаткой лестнице этажом выше. Свет фонарика в моем телефоне бликует жутковатыми тенями, пока я вожу им по чердаку. Но проклятой крикливой птицы нигде не видать. Все тихо и спокойно. Мои ступни приземляются на что-то хрустящее. Таракан? Я шустро отскакиваю в сторону. Но это всего лишь совиная лепешка, или погадка.
Совиные лепешки – это то, что сова отрыгивает после заглатывания какого-нибудь маленького существа. Обычно они состоят из того, что птица не может переварить: костей, меха и прочих несъедобных вещей. Лепешка, хрустнувшая под моими ногами, очень старая, засохшая до белой корочки. А из разлома, образовавшегося под моей ступней, выглядывает идеальный крошечный череп. Наклонившись ближе, я освещаю его фонариком. Поначалу мне кажется, что это череп мыши, но затем я замечаю зубы. Они остроконечные, с удлиненными клыками. Больше похоже на череп хорька.
Он реально классный! Или был бы таким, не застрянь засохшая совиная лепешка между пальцами моих ног. Надо будет вернуться сюда утром. Посмотрим, получится ли очистить кости. Моя находка будет здорово смотреться на подоконнике.
Стряхнув остатки лепешки со ступни, я возвращаюсь в комнату. И понимаю: мне не уснуть. Я слишком разнервничалась. И вместо того чтобы опять лечь в постель, я усаживаюсь за стол и открываю блокнот. Но моя рука лишь машинально водит по листку (я даже не представляю, что именно она рисует), а взгляд снова устремляется в окно – на серебристую реку, петляющую на север к водопаду, мост Бурден, поместье и дом.
Дом… Увы, это больше не мой дом. Свет в его окнах не горит, и он расплывается пятном на фоне окружающего ландшафта. Еще миг – и я замечаю на мосту Бурден какую-то точку. Мелкую крапинку с такого расстояния. Но мне кажется, что она направляется по мосту к усадьбе. Я наклоняюсь ближе, оконное стекло под моим дыханием запотевает. Это она? Я поспешно протираю стекло рукавом. Но фигура уже исчезла.
Глава третья
Большинство выходных моя подруга Дафна работает на пару со мной в минимаркете при бензоколонке. Магазин называется «Подкрепись перед ездой», и его название рифмуется с «отъявленный факбой». Возможно, поэтому некоторые наши клиенты ведут себя по-скотски.
Отец Дафны высаживает ее из своей патрульной машины на передней парковке. Вероятно, по пути на работу. Подруга открывает дверь минимаркета, и в этот момент офицер Чавез, как всегда, включает сирену. А когда его дочь вскрикивает от испуга, разражается хохотом. Дафна входит внутрь, мотая головой. Ее темно-коричневая кожа пылает. И не только от холода.
– Он каждый раз меня подлавливает, – рычит подруга, становясь за кассой рядом со мной.
На самом деле отцовские розыгрыши совершенно ее не парят. Уж я-то знаю. Дафна очень близка с отцом (как я была со своим).
– И это по его вине я только что вляпалась в лужу, – продолжает бурчать подруга. – Глянь, что стало с моими любимыми сапожками!
Я опускаю глаза на рыжевато-коричневые кожаные сапожки. Да, они уделаны! Справедливости ради и в защиту офицера Чавеза должна отметить: у Дафны вся обувь любимая. Впрочем, я достаточно мудра, чтобы не указывать ей на это.
Дафна мастерски умеет обыгрывать поношенные вещи, которые она находит в магазинах секонд-хенда и онлайн. Она сочетает несочетаемые ретронаряды, но каким-то непостижимым для меня образом у нее это получается! Сегодня, например, на Дафне оранжевое цельнокройное платье 1960-х годов, красные шерстяные колготки и ее любимые сапожки. Два перекрученных хвоста, в которые собраны ее волосы, удерживает зеленый шелковый шарфик. Подруга также сама мастерит себе украшения, и сегодня на ней три ожерелья, сделанные (как я случайно узнала) из кусочков таймера для варки яиц, укулеле и лампы. Рядом с ней я – одетая во все черное, с глазами, подведенными под стать крыльям летучей мыши, и с обломанными и обкусанными ногтями – выгляжу просто жутко. Прямо-таки белый гот – я это сознаю.
На бензоколонке этим утром достаточно активно. За час после открытия в наш минимаркет наведались уже три клиента. Наличие двух кассирш почти себя оправдывает.
– Как прошла первая ночь в новом доме? – интересуется Дафна в перерыве между покупателями.
Она и Карла – третий член нашей тройки и подруга Дафны – уже пообщались со мной минувшей ночью в групповом чате. Так что обе в курсе, что поместье купили Миллеры. И обе оскорбились за меня и выразили не меньшее возмущение.
– Это было…
Меня перебивает перезвон колокольчиков над дверью. Лиам Уолш – студент колледжа, подрабатывающий в публичной библиотеке на Ривер-роуд, – заходит в магазин и, притопнув ботинками, оставляет у порога две кучки грязного снега. Лиам – высокий жилистый белый парень с чересчур аккуратной прической, благодаря которой он выглядит моложе своих лет. Заметив меня, он кивает.
В последнее время я подолгу торчу в библиотеке. Особенно с тех пор, как у нас в поместье отрубили вайфай. Правда, Лиаму я никогда этой причины не озвучивала. Я не настолько хорошо знаю парня, но почему-то мне кажется, что он бы мне не посочувствовал, а только поглумился.
Взяв с прилавка шоколадный батончик и газету, Лиам кладет их у кассы.
– Слышал, вам пришлось выселиться из поместья, – говорит он.
Я чувствую, как сжимается моя челюсть. Но совсем не удивляюсь тому, что парню все известно. О падении нашего семейства с вершины финансовой благодати наверняка судачат все жители Бурден-Фоллза.
– Это, должно быть, хреново… – добавляет Лиам.
– Да уж, – соглашаюсь я.
– А как тебе новое жилище? Оно ведь недалеко отсюда, верно?
– Нормально, – однословно отвечаю я.
Я не пытаюсь держаться холодно, но и не желаю обсуждать эту тему.
– Что-нибудь еще? – спрашиваю я, одаривая парня улыбкой, которая заставляет Дафну вздрогнуть и поморщиться (похоже, моя улыбка не источает дружелюбие, которое я постаралась в нее вложить).
Лиам направляется к выходу. Дафна прищуренным взглядом провожает его спину.
– Почему ты на него так смотришь?
– Что-то в этом парне наводит меня на мысль, что он со странностями, – мотает головой подруга.
Мы дружим с Дафной уже больше года, но я впервые слышу от нее о странностях. Хотя нетрудно догадаться, что она подразумевает под этим. И подобный вид Дафна напускает на себя всякий раз, когда какой-нибудь мерзкий парень-натурал узнает, что она в отношениях с девушкой, и изъявляет желание понаблюдать за ними. Будь на месте Дафны я, такой нахал схлопотал бы по шее. Но Дафне удается сразить недоумков одним своим взглядом. И это действительно впечатляет. Подруга утверждает, что унаследовала этот взгляд от пращурицы-ведьмы – точнее, от одной из тех ведуний с Красной дороги, что бежали из Массачусетса во времена гонений на ведьм. Пять женщин добрались до Бурден-Фоллза и осели здесь. Одна из них была чернокожей, по имени Доркас Дейн – или бабка Доркас, как называет ее Дафна.
Впрочем, сама я думаю, что испепеляющий взгляд Дафны – ее личная особенность. А потомками той или иной ведуньи с Красной дороги считают себя чуть ли не все обитатели Бурден-Фоллза.
– Ладно, я знаю, что тебе поднимет настроение. Давай-ка я тебе погадаю, – хватает подруга карты Таро. – Ты запрещала мне гадать тебе уже целую вечность!
Я ложусь на кассу: какая трагедия! Но в результате карты оказываются у меня перед глазами. Сама по себе колода реально крутая (по моему крайне предвзятому мнению). Я сделала эти карты для Дафны к ее днюхе в прошлом ноябре – вскоре после того, как подруга заинтересовалась Таро. Каждую карту я расписала вручную, используя цвета и оттенки драгоценных камней, любимые Дафной, а во всех четырех уголках каждой карты нарисовала глаза-обереги в виде концентрических кругов: черный зрачок, голубая радужная оболочка, белый наружный покров глазного яблока и темно-синий контур. В результате глаза выглядят почти как мишени или… орудия гипноза.
Для меня обратиться к колоде жутких карт за советом или руководством к действию – все равно что разворошить осиное гнездо и ждать, что оттуда тебе в пригоршню прольется мед. После нескольких раскладов, посуливших мне «ПОВСЮДУ РАЗРУШЕНИЕ И УЖАСНУЮ СМЕРТЬ», я решила отказаться от попыток узнать будущее по картам.
– Перетасуй колоду и задай вопрос, – с надеждой произносит Дафна, игнорируя мой хмурый взгляд. – Ну же, давай! Ты же знаешь, что на тебе нет проклятия.
– Убеди в этом всех остальных горожан, – бурчу я.
Слухами о моей семье полнится весь Бурден-Фоллз. Проклятие, естественно, связывают с водопадом и злым роком, который нас, Тёрнов, похоже, преследует. Особенно если учесть, что случилось с моими родителями…
Но я в проклятия не верю. И всецело убеждена в том, что затянувшейся черной полосой в своей жизни обязана Мэдоку Миллеру. В истории моего рода наверняка бывали плохие моменты. И думается мне, я любой из них могла бы повесить на какого-нибудь Миллера. У этих Миллеров в традиции быть гадами и мерзавцами.
– Ну так что, это «да»? – уточняет Дафна, подвигая ко мне колоду Таро.
Послать ее к черту я не успеваю. Дверь магазина открывается, и на пороге возникает Карла.
– Приветик, злодейки! – восклицает она, стряхивая с себя снег.