Внезапная дрожь пробирает меня до самых костей. Признаю: жутковато находиться ночью там, где стольким людям якобы являлись призраки. Но я всегда любила это место. Невзирая ни на что. В детстве я думала, что могу увидеть отсюда весь мир. Выходит – могла. По крайней мере, те его части, что имели для меня особое значение. Были мне дороги…
Я опускаю глаза вниз – на стремительный поток, падающий с высоты шестидесяти футов в пенящийся водоем. Я знаю: задержись я здесь еще на минуту, и нечто холодное и призрачное обдаст меня своим дуновением, окружит туманным коконом. Я не раз наблюдала, как, внезапно задрожав, отшатывались от края моста посетители усадьбы Тёрнов.
Сегодня ночью я здесь не задерживаюсь. И туманная дымка отлетает от меня бесформенным шлейфом, когда я дохожу до конца моста и скрываюсь в поджидающих меня тенях сада. Но не успеваю я сделать и несколько шагов, как замечаю фигуру, направляющуюся ко мне по периметру яблоневых насаждений.
Мои губы пересыхают. Это… Нет, такого не может быть! Но мне кажется, что это и в самом деле она… А уже в следующий миг лунный свет падает на коротко стриженные белокурые женские волосы, и я понимаю, что вижу кое-кого похуже призрака.
Люсиль Миллер! Жена Мэдока. А с ней рядом огромный пес – Пилот. Я прижимаюсь к стволу яблони, пытаюсь с ним слиться. В щеки впивается гнилая кора, но я стойко не шевелюсь. Не думаю, что Люсиль меня заметила, а вот Пилот повел ушами в мою сторону.
Тут не на что глазеть, псина! Я закрываю глаза, как будто это поможет внушить Пилоту мою мысленную команду: «Не останавливайся! Двигай лапами дальше!»
Издав поначалу короткий рык, пес разражается лаем. Мои глаза распахиваются, но Пилот не смотрит на меня – он принюхивается к земле. Он учуял меня? Или просто я пахну его новым домом? У меня собака была так давно, что я уже успела позабыть повадки этих животных.
– Тихо, Пилот, тихо! Сегодня мы не станем гоняться за белками, ладно? – вполголоса говорит ему Люсиль.
Пес бросает последний подозрительный взгляд на дерево, за которым я прячусь, и они продолжают свой путь по гравийной дорожке, кольцом окружающей усадьбу. Выждав на всякий случай пару минут, я отлипаю от дерева. Убедившись, что Люсиль с Пилотом ушли, я разворачиваюсь к саду. Делаю еще два шага… всего два шага! И слышу голос.
Проклятие, она вернулась! А, нет! На этот раз это не Люсиль, а Фрейя. Мне ее не видно, но этот противный, несносный тон я узнаю всегда и везде. Такое впечатление, будто Фрейя что-то бормочет. Себе? Или мне? Да вон же она! Впереди! Стоит, прислонившись к небольшой яблоньке с кровавыми плодами. И держит руку у уха. Ну точно – разговаривает по телефону!
Я опять выжидаю: надеюсь, что Фрейя закончит болтать и свалит. Или свалит, а потом закончит болтать. Не важно. Ей всего лишь нужно отойти подальше, чтобы шум водопада помешал ей услышать хруст веток, на которые я рискую наступить, пробираясь по саду. Но Фрейя этого, естественно, не делает. И у меня едва не вырывается громкое проклятие, когда она обходит ствол дерева и останавливается по другую сторону яблони, за которой прячусь я. Фрейя находится так близко, что мой нос улавливает орхидейный аромат ее шампуня. (Должно быть, она вылила себе на голову весь флакон – настолько запах сильный.)
– …Я думала, тебе понравилась та последняя фотка… Да? Могу побиться об заклад, что и другие части моего тела ты тоже найдешь прелестными, – хихикает Фрейя, а меня чуть не тошнит. – Ага… Я сделала ее в школе, предвкушая встречу с тобой… Ну конечно, я была осторожной. Но я устала посылать тебе обнаженку – мы же скоро будем вместе, да? Ты знаешь – я не из тех девчонок, что готовы ждать парня вечность.
Вы подумали, что Фрейя поддразнивала своего собеседника? А вот и нет! Ее стальной, непреклонный тон заверяет меня: кем бы ни был тот, с кем она разговаривает, ему лучше воспринять ее слова серьезно. Мне не хочется слушать их беседу дальше. Что бы ни происходило между Фрейей и ее секс-другом, мне нет нужды об этом знать.
– Конечно, я тебе верю. Просто я хочу, чтобы мы были вместе по-настоящему, понимаешь? И мои родители уезжают из города на работу в среду утром, так что мы могли бы всю вторую половину дня провести вдвоем… Ты серьезно? Ты тоже этого хочешь? О’кей. Я уже сгораю от нетерпения!
Закончив разговор, Фрейя счастливо хмыкает. Это так на нее не похоже. Воображаю, как бы она разозлилась, узнай, что я все подслушала. Экран ее мобильника вспыхивает, отбрасывая тень от дерева на снег передо мной. Если я сдвинусь хотя бы на пару дюймов, я окажусь освещенной, как звезда на Бродвее.
Затаив дыхание, я жду: сейчас Фрейя повернется и заметит меня. Но она не поворачивается. А кладет свой мобильник в карман и, пригнувшись, чтобы не наткнуться на низко свисающие веретенообразные ветки, уходит из сада в направлении дома. Я продолжаю стоять где стою, наблюдая за тем, как свет из окон освещает ей дорожку к особняку, и мысленно поторапливая Фрейю. Мне ведь надо успеть закрасить росписи в павильоне!
Фрейя заходит в парадную дверь, ее длинные волосы красиво струятся по спине. А мои пальцы сжимают ствол дерева, за которым я все еще прячусь.
Это не твой дом!
Увы, теперь он вообще-то ее. Формально. Я с трудом подавляю вскрик боли – один ноготь, упершись в твердую кору, выгибается назад. На глазах проступают слезы, и я несколько раз моргаю. А когда зрение проясняется, я кое-что замечаю в верхнем окне дома. В моей бывшей комнате три фигуры. Одна из них – Доминик Миллер. Похоже, теперь это его комната, догадываюсь я, и от этой догадки у меня холодеет в груди. Рядом с Домиником стоит его отец, Мэдок Миллер. Он явно над чем-то смеется. Я втягиваю ноздрями воздух. Он не имеет права там стоять да еще и смеяться! Но третья фигура, позади Мэдока… Вот что самое интересное. И самое возмутительное. Это Форд!
Какого черта мой лучший друг делает там с людьми, укравшими мою жизнь? Мне хочется ворваться туда и спросить Форда прямо. Да послать всех этих Миллеров куда подальше! Но сделать этого я не могу. Если Миллеры меня засекут, они поднимут жуткий хай – скорее всего, решат, что я удумала побить им окна или учинить еще какую-нибудь пакость. Они и полицию способны вызвать.
«Нет! Мне не стоит уподобляться законченной дуре!» – решаю я в тот момент, когда Мэдок выходит из комнаты. Доминик высовывается из открытого окна и указывает на что-то Форду. Не на что-то. А на кого-то. На меня. Черт! Я натягиваю на голову капюшон (совершенно бессмысленный жест, так как волосы у меня реально темные) и отворачиваюсь от дома. А затем пускаюсь в бегство.
При каждом тяжелом вдохе холодный воздух обжигает мне легкие. Но я не замедляю бег. И оглядываюсь только на мосту. Доминик уже стоит на крыльце, всматриваясь в тенистую границу леса, у которой я была мгновение назад. Он еще не проследил за мной до моста, но ему достаточно лишь взглянуть в мою сторону.
А в следующий миг на крыльцо выскакивает Форд. Он что-то кричит. Что именно – я разобрать не могу. Но Доминик поворачивается к нему, чтобы ответить. Это мой шанс. Времени недостаточно, чтобы вернуться к стене, окружающей усадьбу. Да еще остаться при этом незамеченной. И Доминик, скорее всего, бегает гораздо быстрее меня. А в кармане у него может оказаться электрошокер. С него станется! А мне совсем не хочется, чтобы меня вырубили.
Добежав до конца моста, я стремительно ныряю под него. Гул воды заглушает мое неровное дыхание, а шрамы на ладонях больно жалит холод. Секунд через десять я слышу над головой голоса – наверное, Доминика и Форда, если только к их поисковому отряду не присоединился Мэдок.
Должно быть, ребята кричат мне, но за шумом воды я не разбираю их слов. А потом голоса глохнут – ребята переходят мост и направляются к оградительной стене. Тем самым путем, каким мне нужно выбираться из поместья. Всё как всегда… А, нет! Ребята снова пересекают по мосту реку и возвращаются к дому.
Еще несколько минут я выжидаю в темноте под мостом – как самый настоящий тролль. Кожу обволакивает ледяной пар. Но мне надо убедиться, что Доминик не вернется назад с подкреплением. А потом мне в голову приходит неприятная мысль: он ведь может просмотреть записи с камер видеонаблюдения, установленных в усадьбе. Или хуже того – вызвать полицию и заявить о вторжении.
Не думаю, что с такого расстояния камеры могли зафиксировать мое четкое изображение. Но оставаться здесь до появления копов – плохая идея. Выскользнув из укрытия, я пулей мчусь к стене, ловко перемахиваю через нее и, спрыгнув на землю с другой стороны, устремляюсь к своему новому дому. И только проходя мимо Запруды Медных Колокольчиков, вспоминаю: я так и не закрасила свои чертовы рисунки в павильоне…
Глава пятая
В школу утром я уезжаю уже после того, как дядя Тай отправляется на раннее заседание кафедры. Включая зажигание, я почти представляю, как «Бесси» закатывает глаза. Но в кои-то веки машина игнорирует холод и заводится сразу – причем мурчит как кошка.
Дафну и Карлу в раздевалке я не застаю, что совсем не удивительно. Корин, обычно подвозящая их в школу, считает абсурдным проживать всю жизнь по расписанию (это удел придурков, считает она). И подруги нередко врываются в класс перед самым звонком.
Вот и сейчас мне придется слоняться по раздевалке в ожидании их. Обычно это не является проблемой, ведь мой шкафчик соседствует со шкафчиком Форда. Но сегодня я на парня злюсь. И вполне обоснованно.
Пока я приближаюсь к шкафчику, Форд стоит ко мне спиной. Но его плечи напрягаются в ту же секунду, как только он слышит мои шаги. Обернувшись, парень встречает меня возмутительной улыбкой – во весь рот.
– Что, черт возьми, вчера было? – призываю я друга к ответу. – Ты променял меня на близнецов Миллеров?
Форд моргает. Он парень симпатичный, хотя и не мой типаж. Тот случай, когда зубная паста на вкус приятная, но проглотить ее тебе не хочется. В его внешности – с вьющимися каштановыми волосами, бледной кожей, покрывающейся веснушками от солнца, и крошечной родинкой над губой – есть что-то ангельское. Слишком ангельское. Нос Форда немного сглаживает это впечатление, но явно недостаточно.
– Прости, – понижает голос парень, словно пытается задобрить разъяренного тигра. – Я полностью потерял счет времени… А ты знала, что у Ника Миллера самая потрясающая коллекция…
– У Ника? – перебиваю я. – Ты уже зовешь его Ником?
Форд меняет тактику. Теперь он смотрит на меня злобно:
– Знаю-знаю, я самый хреновый друг в мире. Да только у меня есть кое-что, чтобы доказать тебе обратное.
Мне бы прикусить язык, но я на взводе, и остановиться мне трудно.
– Ты принес мне подарок? Но до моего дня рождения еще две недели.
Увы, Форд уже сознает, что сумел вызвать у меня интерес. Я понимаю это по самодовольному жесту, которым он указывает на мой шкафчик.
– Он там? – Проникшись подозрительностью, я набираю код и с треском открываю дверцу.
Но в шкафчике нет ничего такого, что бы заставило меня подскочить от радости или пустить слюнки. Зато и не воняет ничем. Хоть это хорошо. Сначала я не замечаю ничего необычного, но затем мой взгляд падает на клочок бумаги. Я поднимаю его и вижу… Форда, смотрящего на меня с четырех снимков. Все фотки сделаны в последовательности, как сценки комикса, – этакий рассказ в картинках. На них Форд пялится в камеру, расстегивая рубашку – по одной пуговице в каждом кадре, – вплоть до четвертого снимка, на котором он безуспешно пытается лизнуть свой сосок.
Прикусив щеку, чтобы не засмеяться, я вскидываю на парня глаза.
– Это чтобы вам было на что мастурбировать, миледи, – подмигивает мне Форд.
Выговор кокни в духе Дика Ван Дайка из «Мэри Поппинс» вкупе с абсурдной наглостью Форда – это уже перебор! Я стараюсь сохранить сердитый вид, но тщетно. С губ срывается смешок, и я сдаюсь.
– Эти фотки будут стоить целое состояние, когда я стану знаменитым голливудским актером, – добавляет Форд, когда мой смех затихает.
– Я все равно не прощаю тебя за вчерашнее, – бурчу я, но сама признаю: это ложь.
За время нашей дружбы мы с Фордом играли в такую игру несчетное число раз. Однажды, на мой десятый день рождения, он сказал мне, что слишком болен, чтобы покататься со мной на коньках, а потом я узнала истинную причину отказа: он просто не мог оторваться от своей новой игровой приставки. В другой раз, уже в промежуточной школе, Форд позаимствовал у меня велосипед, и тот каким-то странным образом оказался в речке. А в прошлом месяце Форд попросил меня заехать за ним после кинопробы в городе и позабыл сообщить мне об ее отмене.
– Вы, как всегда, правы, моя королева, – хмыкает парень. – Это непростительно.
– И мне нужен полный отчет обо всех изменениях в интерьере, которые сделали Миллеры.
– Ну разумеется!
– Только тогда я приму твое странное, чтобы не сказать дебильное, предложение мира, – со вздохом выговариваю я.
Каждый раз Форд дурачится. И я, как последняя идиотка, на это ведусь. Но разве вы иначе обращаетесь с друзьями? Разве вы не терпите их идиотские выходки?
Форд многое сносит от меня после смерти моих родителей. Он постоянно побуждает меня что-то делать – ходить на вечеринки или в кино. Пытается уговорить, если я отвечаю «нет». А когда я категорически отказываюсь, он тоже никуда не идет, остается со мной. И мы вдвоем сидим рядышком в моей комнате и молча играем в Rocket League. А еще Форд всегда отвечает на мои звонки, когда мне необходимо выговориться. Даже если я звоню ему в три часа ночи, а утром в школу.
Форд никогда не изменится. Ни в лучшую ни в худшую сторону. Мне просто нужно с этим смириться и принимать его странные подарки-извинения.
Я собираюсь положить фотки в сумку, но Форд выхватывает их у меня и, вынув изо рта жвачку, прилепляет к внутренней стенке моего шкафчика.
– Это отвратительно!
– Как твое лицо, – кивает парень.
Я ударяю его по предплечью. Конечно, не настолько сильно, чтобы причинить боль. И все же я жду: сейчас Форд начнет стонать, тереть плечо, устроит, как обычно, целое представление. Но вместо этого он поднимает руку и проводит большим пальцем по моей щеке. Я отскакиваю:
– Ты что?
– Тушь размазалась, – поясняет парень. – А что ты делала в саду вчера вечером?
Черт!
– Ты догадался, что это была я?
– Конечно. Кто еще будет шариться по саду без фонарика?
– И Доминик знает, что это была я?
– Нет. – Глаза Форда искрятся непомерной гордостью. – Я отвел от тебя все подозрения. Сказал, что ему привиделся призрак одного из прежних обитателей усадьбы. Кстати, пожалуйста.
– Спасибо, – одариваю я Форда искренней благодарной улыбкой.
Мне сейчас меньше всего нужно, чтобы Миллеры обвинили меня в проникновении в их частные владения.
– Ты не ответила на мой вопрос, маленькая змеюшка. Зачем ты туда приходила?
– Пошпионить, – говорю я. – Я дико приревновала тебя к близнецам Миллерам.
Толика правды в моих словах есть, но я приправляю ее достаточной долей сарказма, чтобы Форд закатил глаза. Всю правду я ему открывать не хочу. Форд не знает о рисунках, которыми я расписала стену павильона. Во-первых, мне неловко признаться ему в том, что я, в сущности, выполняла домашнее задание своего психотерапевта, доктора Эренфельд. Во-вторых, это все слишком личное. Я знаю, что в любой момент могу поговорить с Фордом о том, что меня волнует или тревожит, но в то же время… Мне не всегда этого хочется. Я не хочу быть другом, который постоянно уповает на постороннюю помощь. Грузит других своими проблемами – и ничего больше.
– Просто… – пытаюсь я судорожно подыскать правдоподобное и уважительное объяснение своему ночному вторжению в сад.
Это нелегко – Форд прекрасно различает, когда я гоню пургу.
– Прочь с дороги, рабы!
Вскинув глаза, я вижу Карлу, скалящуюся над какими-то замешкавшимися десятиклассниками, пока они с Дафной уверенно маршируют ко мне. Сегодня волосы у Карлы заплетены в дюжину маленьких конусообразных рожек, а тень подруги уверенно движется впереди – суровая и остроконечная, как крылья летучей мыши.
– Похоже, мне пора… – Форд поворачивается к открытому шкафчику, игнорируя мое ну очень недовольное лицо.
Ненавижу его за то, что он избегает моих подруг.
– Ты подготовилась к тесту? – не заморачиваясь приветствием, осведомляется Карла.
– Конечно, – отвечаю я, но мы обе знаем: я практически не занималась.
Просто математика мне неинтересна. Скучный предмет. А вот Карле она нравится настолько, что она даже участвует в математических конкурсах и олимпиадах.
– До выпускного всего несколько месяцев, – напоминает мне подруга.
– Я в курсе.
– И ты ведь хочешь закончить учебу?
– Иди ты на фиг, – огрызаюсь я.
Но Карла права. Наш классный руководитель мистер Хэмиш уже делал огорчительные намеки по поводу летних художественных курсов или оставления меня на второй год. По-видимому, в его представлении на оплакивание погибших родителей довольно года, а утрата отчего дома и семейного бизнеса вообще не учитывается. Так что на снисхождение мне надеяться не стоит, и никакие поблажки в школе мне не светят. Но я просто не могу сосредоточиться на учебе, за исключением уроков рисования.