Позже она смотрела, как на могучем затылке Попельского набухают жилы, когда тот запихивал пьяницу в экипаж, придерживая его одной рукой за штаны, а другой — за воротник. В это время пьяница зацепился штаниной за колесо и разодрал ее. При обычных обстоятельствах Попельский разозлился бы и по крайней мере внимательно осмотрел бы испорченную одежду. Но сейчас он вообще не обратил внимание на свой уничтоженный костюм от братьев Яблковских! Я не понимаю моего кузена, подумала Леокадия Тхоржницкая, возвращаясь в квартиру. Она и не подозревала, что в течение ближайших часов кузен удивит ее еще больше, и даже смертельно напугает.
X
Попельский вышел из экипажа на улице Пияров возле больницы. Приказал извозчику подождать, а сам протянул руку Питке таким галантным жестом, словно тот был дамой, что выходила из кареты. Старик ухватился за его плечо и двинулся, ежесекундно спотыкаясь, привыкая к ботинкам, которые впервые имел на ногах. Полицейский обхватил его за пояс и слегка нес, а слегка вел, минуя фигуру Богоматери. Какой-то господин в котелке и с пинчером на поводке взглянул на них с отвращением, какой-то студент тыкал в них пальцем, а его товарищ громко хохотал.
— Ну тот паниська накирялся! — орал какой-то сорванец в клетчатой фуражке и белом шарфе на шее.
Попельский не обратил на него никакого внимания и осторожно повел Валерия, у которого алкогольное одурение уступало место страшной сонливости. Комиссар знал, чем ее побороть. В руке держал флакончик с отрезвляющими солями, главным компонентом которых был аммиак.
Наконец Попельский затянул Питку в больничный вестибюль и посадил его на первой попавшейся скамье, где тот мгновенно погрузился в сон. Комиссар огляделся вокруг и сразу увидел, как к ним степенно шагает швейцар с бородой а ля августейший император Франц-Иосиф.
— Вот вам пятьдесят грошей, — обратился к нему Попельский. — Проследите, чтобы этот у меня никуда не смылся! А я тем временем пойду к директору этого заведения. Какой это кабинет?
— Я здесь выполняю функцию государственного служащего, — надменно сказал швейцар. — И за это получаю зарплату. А в ваших цванциків не нуждаюсь. Кто это? Больной?
— Так, может, и больной, — ответил комиссар. — Как, в конце концов, мы все. Но присмотреть за ним — это очень ответственное дело. Достойное государственного чиновника. Такого добросовестного, как вы. Я знаю, что поступил плохо. Вы же не извозчик, не гостиничный служка, которому дают на чай. Ваши функции неизмеримо выше. Я тоже, как и вы — государственный служащий. Криминальная полиция. — И показал швейцару удостоверение.
— Это вы хорошо сказали, — швейцар аж покраснел от удовольствия. — Но вам туда нельзя, к заведующему, в отделение то есть. Такие у нас правила! Я должен каждого остановить и сообщить по телефону о посетителях. А вы здесь садитесь и подождите.
Попельский кивнул головой, словно похвалил ретивого швейцара, и сделал так, как ему приказали. Швейцар тем временем вытянулся возле столика с телефоном и набрал нужный номер.
— Ту сі мельдує Дурбак Юзеф, — уважительно сказал он. — Ду телефону викликають доктора Лебедовича. Добри. Та чекає ту кримінальна пуліція. Пан доктор Лебедович. — Швейцар посмотрел на Попельского. — Він є на лінії. Буде з вами говорив.
Попельский подошел к телефону, приложил трубку к уху и склонился над рупором, куда проговорил медленно и четко:
— Здравствуйте. Это комиссар Эдвард Попельский из полиции. — Замолчал, ожидая какого-то ответа от своего собеседника, но услышал лишь какое-то бормотание, которое было, видимо, ответом на его приветствие. — Мне надо увидеться с пациентом Анатолем Малецким. Чрезвычайно важное расследование требует, чтобы я встретился с ним немедленно.
— Через четверть часа, — послышалось в трубке, а потом зазвучали тихие короткие гудки.
Попельский сел рядом со спящим Питкою. Почувствовал легкое головокружение. Он знал, что это могло быть от утомления или, гораздо хуже, предвещало о приближении приступа, поскольку солнечные лучи во время поездки в экипаже пробивались между листьями каштанов вдоль улицы Пияров. Комиссар надвинул шляпу на глаза, а на нос нацепил свои темные очки. В голове снова зашумело. Но это не были предвестники приступа эпилепсии, потому что о ней обычно предупреждал шум в ушах, а перед глазами мелькали пятна. Сейчас ни одного из этих симптомов не было. Эти головокружение и особенно дрожание челюсти было признаком приближения фрустрации. У него всегда начинали дрожать челюсти, когда появлялось это чувство. Тогда он стискивал между зубами какой-нибудь кусочек дерева, карандаш, деревянную ручку или что-то похожее. И вскоре все проходило.
Он знал, что в этот раз фрустрация и ярость не пройдут так быстро, даже если впиться зубами в железо. Потому что через четверть часа он увидит человека, который сидит в этой клинике в течение нескольких месяцев, то есть находился здесь и вчера, и позавчера. Малецкий был здесь, на Пияров, и не мог спрятаться в крохотном дворике на Немцевича и похитить кого-то из детей, которые там играли. Здесь, в палате, Анатоль Малецкий наверное делал в штаны, дрочил в кулак или перевоплощался в Наполеона или Виннету. А это означает, что он не мучил тогда маленького Геню Питку. То есть не был убийцей. Попельский чувствовал глухое раздражение. Челюсти дрожали. Как всегда, когда след становился сомнительным.
Послышались громкие возгласы. Видимо, приближался Малецкий. Попельский сунул Питке под нос отрезвляющую соль. Тот вздрогнул и открыл глаза. Он уже совсем пришел в себя.
— Слушай-ка, Валерка! — Полицейский повысил голос. — Сейчас сюда приведут некоего Анатоля Малецкого. Ты должен сказать, тот ли это, что бывал у вас дома! О ком ты рассказывал моему заместителю, помнишь?! Понимаешь, чего я от тебя хочу?
— Рыхтык, — сказал старик. — Или тот, что придет, это Тольо Малецкий, или нет! Такое должен подтвердить!
— Именно так! Смотри внимательно!
Из темного коридора доносились крики. Через несколько секунд из темноты вышел человек в белом, который громко ругался и размахивал руками. Он остановился и сердито взглянул на Попельского.
— То не есть Тольо Малецкий! — отозвался Питка. — На зіхир!
— Ну, видимо! — вмешался швейцар. — Так это пан доктор Лебедович!
— Холера ясна! — рявкнул доктор Лебедович на Попельского. — Вы мне голову морочите! Думаете, у меня есть время на ваши капризы пациентов разыскивать?!
Попельский почувствовал, что к голове ему прилила кровь. Челюсти двигались не только вверх и вниз, но и в разные стороны. Сейчас его не успокоило бы даже то, если бы он грыз железный забор вокруг больницы. Сжал кулак, впиваясь остро подпиленными ногтями в мягкую ладонь.
— Я тут бегаю, как иудей в пустой лавке! — Доктор заговорил тише и немного отступил от Попельского. — В целом отделении ищу вашего Малецкого, а его уже четыре дня как отпустили домой! Доктор Зухер не считал нужным меня информировать! Вы что, не могли проверить этого раньше? Не могли нам позвонить? Мне бы не пришлось тратить столько времени!
Челюсти Попельский перестали двигаться. Смутный след становился все сильнее и убедительнее. Комиссар потянул Питку за воротник, поклонился на прощание швейцару и вместе со стариком вышел из клиники.
На этот раз Питка сел в экипаж без всякой помощи. Возле него уселся Попельский, чуть ли не наваливаясь на своего хилого спутника.
— На Йоселевича, — бросил он вознице.
— Понимаю, уважаемый пан, — ответил тот и хлестнул коня.
— Куда едем? — спросил Питка.
— Навестим Тольо Малецкого, — пояснил Попельский, усмехаясь.
— Только нас двое, сами одни? — немного испуганно спросил столяр. — Вы его вы хотите схватить?
— Да.
— Так он мощный как бык. Пан кумисар, надо бы с нами еще какого пулицая!
— Тебе нравятся твои новые ботинки, Питка? — спросил Попельский и вытащил сигареты.
— Ну, так определенно!
— Тогда привыкай к ним, потому что пойдешь в этих ботинках до Ченстохова! Ты уже понял, почему нам больше не нужен ни один полицейский?
Питка кивнул головой и потер заскорузлые ладони.
XI
Нищий каменный дом под номером 25 стоял на такой же нищей улице Берка Йоселевича. Вместе с другими грязными и обшарпанными домами он образовывал целый квартал, посреди которого расположился маленький грузовой двор. На нем когда-то построили конюшню, разделенную на стойла. Там извозчики держали своих лошадей. Со временем, под влиянием распоряжений магистрата об ограничении количества зарегистрированных в городе животных, немало стойл опустело. Эти помещения выкупил управляющий имуществом находящейся поблизости львовской пивоварни, пан Юлиан Благачек, с намерением открыть здесь собственный трактир. Однако воплотить свою мечту в жизнь он не успел, потому что экономический кризис, который охватил Польшу, подсказал ему другую, лучшую идею. Спрос на пиво упал, зато дешевых квартир остро не хватало. Бедных граждан на рубеже десятилетий становилось все больше. Поэтому Благачек достроил возле конюшни нужник, выкопал перед ним колодец и установил помпу, над каждой дверью сделал козырек от дождя и прикрепил на кирпичной стене табличку «ул. Йоселевича, 25, флигель». В небольшом доме было шесть каморок, каждая с одним окном, в которых гнездились большие семьи бедняков. Над первой дверью справа виднелся номер 1.
Именно на эту табличку и номер смотрел сейчас Попельский из-за полуразрушенного забора. В течение четверти часа комиссар стоял в тени липы и спокойно курил сигарету. Взглянул на часы. Было почти семь. Сейчас двор наполнится гомоном детей, спешащих в школу, бренчанием ведер возле помпы и женскими голосами. Сейчас на галереи выйдут бабушки и повывешивают перины под теплые лучи майского солнца, которое он так ненавидит. Сейчас здесь закипит жизнь, а Попельский должен успеть сделать все раньше. Он раздавил сигарету носком ботинка и быстро двинулся в сторону флигеля, напрямик через грязь. Остановился у каморки с номером 1. Заглянул в окно. Ничего не увидел, ибо оно было заслонено изнутри покрывалом. Чувствуя на бедре приятную, подбадривающую тяжесть браунинга, комиссар застучал в дверь так громко, что всполошил птиц, что слетелись возле помпы.
Огляделся вокруг. Птицы были единственными существами, что обратили на него внимание. Человек, который умывался у колодца, даже не взглянул в его сторону. За дверью послышалось чье-то шлепанье.
— Кто там?! — раздался глухой голос.
— Полиция! Открывай!
Тишина. Шаги удалились от двери и приблизились к окну. Покрывало отклонилось, и за грязным оконным стеклом мигнули слипшиеся со сна глаза. Попельский подсунул к ним полицейский значок. Покрывало упало на окно, а шаги снова приблизились к двери. Потом наступила тишина, которая Попельский очень обрадовала. Из этого он делал вывод, что Малецкий колеблется, впустить комиссара или нет. Если бы он был невиновным, то не ждал бы, а открыл дверь.
Дверь приоткрылась, и в них стоял небритый здоровяк в кальсонах и майке. Ее белизна была покрыта многочисленными желтыми подтеками. Из-под майки виднелись косматые волосы на груди. Из носа и ушей торчали редкие длинные закрученные волоски. Из комнаты бил запах испорченной еды.
— Вы Малецкий? Вас зовут Анатоль Малецкий?
— Что такое? — Мужчина продемонстрировал отсутствие нескольких зубов.
— Это Малецкий?! — крикнул Попельский и глянул в сторону.
Валерий Питка, который умывался у колодца и сейчас кормил голубей, утвердительно кивнул головой. Малецкий посмотрел на него, улыбнулся и помахал старику рукой. И получил ребром ладони по носу.
Нанеся удар, Попельский снял шляпу и бросился на здоровяка, словно бык на тореадора. Головой попал Малецкому в грудь и вместе с ним ввалился в комнату. Почувствовал вонь пота и теплую влагу на голове. Понял, что из носа Малецкого капает кровь. Поднял голову и увидел, как тот ударяется об стену и падает на ведро, закрытое крышкой. Содержимое ведра выплеснулось, и Попельскому на мгновение перехватило дыхание от вони. Левой рукой он дотянулся до браунинга, а правой — до носового платка. Нацелился пистолетом в Малецкого. Тот сидел неподвижно на полу и тряс большой кудлатой головой, как будто с недоверием. Вокруг разливалась лужа нечистот, валялись старые поломанные ящики, полные различных органических и неорганических отбросов. В углу стояла чугунная печка, труба которой выходила сквозь отверстие в окне. Из стены торчало металлическое кольцо, к которому когда-то привязывали то или другое животное.
— Ляг на бок. — Попельский не опускал пистолета. — Под печкой. Хорошо, — похвалил он, когда Малецкий немедленно выполнил приказ. — А теперь просунь руку под печкой и выстави ее с другой стороны. Я прикую тебя к дверце, а потом обыщу помещение.
Малецкий, скорее всего, не понял приказа. Он не двинулся с места, улыбался и тряс головой.
Попельский осторожно зашел с другой стороны печки и присел на корточки. С отвращением топнул по мокрому от мочи полу.
— Положи руку под печку, просунь немного в сторону и коснись здесь, вот здесь, — с этими словами комиссар несколько раз ударил ботинком об пол.
Малецкий наконец понял. Вся его рука исчезла под печкой, продвинутая между ножками. Правая ладонь торчала оттуда. Попельский наклонился, чтобы надеть на нее наручники. И тогда услышал грохот, звон стекла и скрежет жести. Комиссара окутал черный липкий туман. Попельский вмиг понял, что Малецкий каким-то нечеловеческим усилием поднял чугунную печку и выдрал ее трубу, из которой сыпанула сажа. Удар, полученный Попельским в солнечное сплетение, перехватил ему дыхание. Локоть словно пронзил ток. Пальцы потеряли чувствительность и пистолет упал в лужу на полу. Послышался звук удара, будто спелый арбуз упал с телеги на мостовую. Или по чьей-то голове ударили палкой. Попельский сполз по стене.
Но этот звук шел не от его головы, а от башки Малецкого. И ударили по ней не палкой.
Питка стоял посреди каморки, держа в крепкой узловатой ладони топор. Малецкий лежал на полу, съежившись как младенец. Питка снова поднял топор, направляя острие на голову лежащего.
— Стой! — рявкнул Попельский. — Закрой дверь!
— Слушаюсь, пан начальник! Но я говорил, что это мощный бык!
Питка послушно опустил топор и посмотрел на Малецкого вполне трезвым взглядом. Потом выполнил приказ комиссара. Тот, согнувшись, с трудом подошел к разбитому окну и глубоко вдохнул воздух. Оно тянуло конским навозом, мокрой землей, гнилыми досками, но Попельскому это показалось приятнее, чем любые восточные благовония. Он утер лоб, размазывая по нему сажу, и взглянул на свою испорченную одежду, покрытую черной копотью. Правая штанина была разодрана до колена.
— Живой? — едва шевельнул губами комиссар.
— Жив гадина, — сказал Питка. — Я его только обухом.
Попельский вздохнул.
— Черт побери, как здесь воняет, — сказал он с отвращением, тяжело дыша.
— От вони еще никто ни умер, а с голоду никто не срал, — философски заметил старик.
— Слушай, Питка. — Попельский выпрямился. — Ты меня внимательно слушаешь? Ты пьяный или трезвый?
— Да трезв как малое дитя! Ей-богу, правду говорю.
— Ну, тогда слушай. Спасибо. Ты меня спас от этой твари. А сейчас я спрошу о чем-то очень важном. Ты хотел его убить?
— Да. Я уже говорил, что гада убью…
— Ты хотел его убить, потому что он убил твоего внука, так?
— Ну, так!
— А откуда знаешь, что это он его убил?
— Это не мое дело, а ваше, пан кумисар. Вы говорили, что это он, потому я его грохнул! Да и все!
— Но я еще не знаю наверняка, что это он. — Попельский заткнул нос пальцами и внимательно оглядывался по гнезду Малецкого. — Понимаешь, Питка? Я еще не уверен. Или он сам признается, как учинил и я его допрошу, или найду какие-нибудь улики против него. Тогда отдам гадину тебе. Делай с ним, что хочешь. А сейчас слушай меня внимательно и делай то, что я говорю! Ничего больше!
— Конечно!
— Тогда прикуй его к стене. — Комиссар протянул Питке наручники и ключик. — Но хорошо привяжи!
Через миг один браслет наручников щелкнул на запястье Малецкого, а второй — на кольце, торчащем в стене.
Попельский начал обыскивать каморку. Все еще зажимая нос, он разбросал ногой старые ящики от фруктов, напичканные какими-то тряпками и ветошью. В некоторых из них были кучи газет и железки, в других — огрызки и заплесневелые, позеленевшие куски хлеба. Комиссар разворачивал отбросы кочергой, которую нашел возле печки. Но не находил ничего, что указывало бы на вину Малецкого, и лишь гонял тараканов, которые тихо разбегались по углам. Обыскав все ящики, комиссар сосредоточил внимание на старом диване, покрытом одеялом без пододеяльника. Из обивки торчали две ржавые пружины, окрученные веревкой. Посередине была дырка, которая заинтересовала Попельского, потому что ее края были обметаны нитью. Присмотрелся внимательно. Там было нечто, похожее на узкую трубку. Попельский вытащил из кармана ножик и чуть отогнул ткань обивки. Взглянул на свою находку и сплюнул с отвращением. Это была жирная шкура от солонины, свернутая трубкой. Подруга одиноких ночей, импровизированная вагина.
Заглянул под кровать и вытащил оттуда ободранный фанерный чемоданчик. Открыв его, онемел. Малецкого не надо было допрашивать.
— Он твой, — сказал Питке, подошел к окну и начал глубоко дышать.
Смотрел на детей, которые шли с ранцами в школу, женщин на галереях, которые энергично вытряхивали подушки и перины, на какую-то бабку, которая набирала воду. Смотрел на все это и ничего не видел. Перед глазами были куклы из чемоданчика Малецкого. Их уста были окрашены красным. Между ногами зияли неумело сделанные отверстия, вокруг которых чернилами было домалеваны волосы. На туловищах виднелись очертания грудей, в дырках посреди них торчали вершки морковок. Некоторые куклы были мужского пола. Между их ногами торчали красные карандаши, а ягодицы разделяли длинные шрамы, сделанные долотом. Головки всех кукол склонялись на грудь, а туловища были исполосованы косыми ранами. Они выглядели как Геня Питка, скрюченный в нужнике на Жолкевской.