– Это уже не помещика Куколевского люди, а местного дворянина Поликарпова девки из его киятру.
– Откуда? Из театра, может быть?
– Ну, там они на скене представляли, пели, плясали, теперь за ненадобностью продаются. Помещик снова женился, новая жена против киятру, мужиков всех в деревню отправила, на землю, а девок решила продать. Они делать ничего не умеют, так, вертихвостки, – пренебрежительно сказал торговец.
Молодые люди издали посмотрели на девушек, всех, как одна, красивых и ярких, и, не сговариваясь, вздохнули: и он, и она прекрасно знали, для каких надобностей господа могут купить ничего не умеющую девку…
– Ещё повезёт, если добрый господин попадётся, – сказала Пульхерия, когда они вышли, наконец, из палатки, – а не такой, как мой благоверный…
– На меня посмотри, – глухо сказал Иван. – Моя мать жила у таких добрых господ… Ничего благого из этого не вышло…
– Вышел ты, Ванечка! – шепнула, прижимаясь к его руке Пульхерия. – Каждый день благодарю Бога, что встретила тебя!
– Вот вы где! – услышали они голос графа. – А мы вас потеряли!
– Где вы были, что видели? – спросила Екатерина Ильинична.
– Мы случайно зашли в палатку, где людьми торгуют, – тихо ответила Пульхерия.
– А! – помрачнел Михаил Петрович. – Отвратительный узаконенный обычай! Пытался с ним бороться, но у нас такие замшелые лбы сидят, свернуть невозможно!
– Мишеля чуть крамольником не объявили за его предложения, а он всего-то хотел, чтобы не продавали людей, как скот, вот в таких местах, и не разлучали семьи…
– То есть в принципе вы не против продажи крепостных, Михаил Петрович? – спросил Иван.
Они медленно пошли по ярмарке.
– Я против, Иван Андреевич, я вообще не приветствую никакой купли-продажи, люди не скот! Но пока у нас в стране царят законы, разрешающие продавать людей, ничего сделать нельзя. Могу только выдвигать смягчение этих законов, но кто меня слушать-то будет! – граф махнул рукой.
– Там мать была с маленькими детьми, – Ваня сглотнул. – Сына её уже продали, дочка маленькая, поэтому пока оставили при матери… Сколько живу, понять не могу такого зверства: разлучать семьи да ещё и утверждать, что люди, как камни, ничего не чувствуют…
– Да, друг мой, это ужасная несправедливость, – согласился Михаил Петрович. – Вскорости я вас познакомлю с интересными людьми, мне кажется, вы найдёте общий язык!
– Мишенька! – воскликнула графиня. – Видите, балаган! Давайте посмотрим? Не будемте грустить!
Они подошли к ширме, на которой прыгал и вертелся горбоносый человечек в красном колпаке, и Ваня, увидев знакомые сцены, услышав знакомый голос, почувствовал, как стукнуло сердце.
– Неужели Парамон? – прошептал.
– Что? – спросила Пульхерия.
– Пусенька, мне кажется, я знаю этого кукольника, – тихо сказал он. – Встретил его в январе на ярмарке. У него есть такое представление про помещика… крамольное, вот увидишь сейчас!
Но последняя сцена была с невестой Ваньки Рататуя, и на этом зрелище завершилось. Зрители стали кидать деньги, Ваня тоже нашарил монетку в кармане:
– Я пойду поздоровкаюсь! Граф, денежку не дадите артисту? Я передам!
Михаил Петрович выудил какую-то монету и передал Ване.
Зайдя за ширму, он увидел семью рыжеволосых – Парамона, Матвея и Аксютку.
– Доброго вам здоровья! – сказал громко.
– И вам поздорову, барин! – ответил кукольник и замолчал, вглядываясь в него.
– Иван? – неуверенно спросил.
– Узнал меня! – обрадовался Ваня, протягивая руку.
Парамон пожал её:
– Так… что за маскарад? Или… маскарад был тогда?
– Ни то и ни то! Парамон, я сбежал от своего барина, – шепнул Иван. – Сбежал! Живу здесь как дворянин!
– Ох ты! – кукловод почесал в затылке. – Вот оно как! Как же дальше-то жить будешь? Скрываться?
– Не думал пока, – Ваня пожал плечами. – День прошёл – и ладно, дальше я не загадываю…
– А…
– Батя, – обратился к отцу Матвей. – Скажи ему!
– Что сказать? – не понял Ваня.
– Думается мне, – Парамон полез за пазуху и вытащил мятый, оборванный листок. – Содрал его, на кой ляд, не ведал, а вот пригодилось, на!
– Что это? – не понял Иван.
– Почитай.
– «Разыскивается беглый крепостной помещика Вязниковского А.Г., мужеска пола, рост два аршина восемь вершков, смуглый, черноволосый, глаза карие, на вид двадцати пяти лет, особые приметы: порвано левое ухо, правая щека рассечена. Имя – Епифан, опытный медник. Вознаграждение – двести рублей», – Ваня опустил руку с листком.
– Понял? – спросил Парамон.
– Понял.
– Будь настороже, парень, да не забывай про Углич, про деревеньку Нестерово и кузнеца Нефёда, – тихо сказал кукольник. – Прощевай пока, Ваня, вот ведь Бог как привёл свидеться! Может, не последний раз!
– Забыл я! – спохватился Иван. – Держи за представление, – отдал монетки, пожал руку Парамону, Матвею, улыбнулся Аксютке и вышел из-за ширмы. Весь оставшийся день был не особо разговорчивым, но это никому не показалось странным в свете сегодняшних событий. Всем было не по себе.
***
В продолжение Великого поста Пульхерия и Иван намного чаще ходили в церковь, нежели граф и графиня Завадские, вообще они строже относились ко всем религиозным требованиям. Даже в пище Пульхерия не хотела признавать никаких послаблений, утверждала, что ребёночку достаточно того, что вкушает мать, ежели всё съедено с удовольствием и молитвой, и отговаривалась тем, что она здорова, а в пост если и допускают какие вольности, то только для немощных.
Михаил Петрович и Екатерина Ильинична далеко не так скрупулёзно придерживались правил, ранее, до того как молодые гости поселились у них, они и скоромную пищу себе позволяли. А уж постный стол вообще в иные дни просто ломился, чего только не готовили на кухне: каша из манных круп с грибами, пирожки, свернутые из капустных листов, начиненных грибами, чтобы не расползались, сшитые нитками, ушки и гороховая лапша, и гороховый суп, и горох просто сваренный, и гороховый кисель, и горох, протертый сквозь решето, каша гречневая, полбяная и пшенная, щи или борщ с грибами и картофель вареный, жареный, печеный, в винегрете и в виде котлет под соусом. Масло ореховое, маковое, конопляное, капуста квашеная, солёная, огурцы да помидоры кислые, яблоки мочёные, грибы в разнообразных видах – всего и не перечислить. Михаил Петрович всё приговаривал присказку своей кормилицы: «В уста не грех, грех из уст». Когда Ваня услышал её, не преминул спросить, кто рассказал это графу да как он её понимает, удивился мудрости няньки.
– Это ведь истинная правда, Михаил Петрович! Святитель Иоанн Златоуст говорил нам: «Не одни уста должны поститься, – нет, пусть постятся и око, и слух, и руки, и все наше тело». А ваша кормилица выразила ту же мысль ещё проще и доходчивей, вестимо, велик наш русский народ! Но всё же подобное изобилие, – он обвёл рукой стол, – как-то не очень вяжется с воздержанием, извините меня, граф, если я что-то не так сказал.
Ване, как и любому простому русскому человеку, было очень хорошо знакомо воздержание, причём вынужденное, когда господа морили своих крестьян голодом в любой день, не считаясь с их потребностями и желаниями; он, конечно, уже привык к своей сытой и спокойной теперешней жизни, но никогда не забывал, каково ему было прежде и каково сейчас всем его близким и знакомым, оставшимся при дворе Зарецкого.
Пульхерия прекрасно понимала его: дядя и тётя, вырастившие её, никогда не были подвержены греху чревоугодничества, свято соблюдали православные традиции, поэтому подобное излишество было для них неприемлемым. Дядюшка часто говаривал слова Иоанна Златоуста, которого любил и почитал: «Ты постишься? Напитай голодных, напои жаждущих, посети больных, не забудь заключенных. Утешь скорбящих и плачущих; будь милосерден, кроток, добр, тих, долготерпелив, незлопамятен, благоговеен, истинен, благочестив, чтобы Бог принял и пост твой и в изобилии даровал плоды покаяния».
Под влиянием примера Вани и Пульхерии Михаил Петрович и Екатерина Ильинична несколько строже стали относиться к Четыредесятнице.
В один из дней, когда они все вместе отправились помолиться в Вознесенский собор, произошла интересная встреча. Но прежде они выслушали проповедь батюшки Владимира об исповеди:
– В духовной жизни нет мелочей: всякий грех отделяет нас от Бога, даже, казалось бы, самый незначительный. В «Древнем Патерике» мы найдём простой и доходчивый рассказ. Некоего старца посетили монахи: у одного из них был один тяжкий грех, а у других было много мелких грехов. Старец сказал тому человеку, у которого был один тяжкий грех: «Пойди на берег реки, найди там большой камень и принеси его сюда». Тот нашел большой камень и с большим трудом принес его к старцу. Потом старец сказал ему: «Теперь пойди и положи этот камень на то самое место, где он лежал». Конечно, монаху не составило особого труда найти то место, где лежал большой камень. А тем, у кого были мелкие грехи и кто считал, что они живут, как все, потому что ничего особенного не сделали, никого не убили, не ограбили, старец сказал: «Пойдите, наберите мелких камешков на берегу». Когда же они принесли камешки, он сказал: «Теперь пойдите и положите каждый камешек на то место, где он лежал». И монахи, естественно, не могли вспомнить, где лежали камешки. Так случается, что человеку, совершившему один великий грех, проще навести порядок в своей душе, чем тому, кто совершает множество «мелких» грехов.
По сути, вся наша греховная тьма как раз и состоит из таких мелких грехов, которыми наполнено наше житие, – из мелкой лжи, мелкого воровства, мелкого лукавства, мелкой злобы. Иногда мы думаем, что это даже и не грехи, а лишь «отдельные мелочи».
Великий пост – это время, когда у нас есть возможность пересмотреть и изменить свою жизнь, когда мы можем примириться с Богом и ближними. И примирение это наступает благодаря не словесному лишь исповеданию нашей греховности, а тем делам, которые мы противопоставим прежним грехам. «Постящеся, братие, телесне, постимся и духовне: разрешим всякий соуз неправды… всякое списание неправедное раздерем, дадим алчущим хлеб, и нищия безкровныя введем в домы…» Именно в этом заключается истинное покаяние. Ибо если мы на исповеди каемся в том, что не подаем милостыню, а потом, выйдя из храма, проходим мимо нищего, то в чем был смысл исповеди? И если мы исповедуемся в том, что ссоримся с близкими родственниками, а вернувшись домой после Литургии, опять с ними ссоримся, то ради чего мы исповедовались?
Вся разница между великим святым и великим грешником заключается в решимости. Святой – это грешник, который решился на то, чтобы исправить свою жизнь, и пошел по этому пути. Никогда жизнь человеческая не бывает абсолютно свята или абсолютно греховна: мы лишь находимся на разном расстоянии от Бога. В этом смысле каждый человек – и святой, и грешник – находится на пути к Богу, только один уже приближается к цели, а другой еще далек от нее. Но предела у этого пути нет, так же как нет предела совершенству. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный», – говорит Господь. И мы должны каяться в своем несовершенстве, в том, что жизнь наша так далека от евангельского идеала. Именно для такого покаяния и дан нам Великий пост.
Проповедь, а особенно яркий и простой пример про камешки так подействовали на Ивана, что он вышел из храма очень задумчивым и молчаливым. Около собора они увидели странную картину: худой бородатый мужчина, в одной рубахе, босой, молился, стоя на коленях, под стенами храма, а потом и вовсе пополз возле ограды и целовал низенькие ее столбики.
– Что же это! – прошептала Пульхерия. – Бедный! Почему ему никто не поможет?? Он же совсем раздет!
Ваня было рванулся помочь, но Михаил Петрович удержал его за рукав:
– Не надо мешать, Иван Андреевич! Это наш юродивый, Андрей Огородников. Его часто можно здесь увидеть, а помощь от вас он не примет, это обет…
– Обет? – удивилась Пульхерия, глядя на молящегося.
– Да, он молчальник, – кивнул граф. – Никогда не говорит, носит одну только рубаху, и своему телу не даёт никакого покою: всё время бегает или быстро ходит, а когда стоит – раскачивается, как маятник.
– Отчего же он так? – спросил Иван.
– О! Это воистину необычная история! – вдохновенно заговорила графиня. – Вот что я узнала о нём, когда впервые увидела, как Андрей Ильич молится, а богатые дамы нашего города подходят к его руке, подаяние приносят, а он не у всех берёт, а некоторым и сам подаёт!
– Что же вы узнали?
– Во-первых, что младенцем Андрей был сиднем, практически не передвигался без посторонней помощи, то есть как Илья Муромец, представляете? Был немым, хотя и мог говорить два слова – «мама» да «Анна», повторял их во всех случаях – когда хотел есть, спать или звал кого-то. А когда ему исполнилось семь годочков – совсем ребёночек ещё! – он принял на себя подвиг юродства и молчальника! Ест один хлеб да сухие ягоды, ходит в рубище, в самый трескучий мороз молится часами возле храма или на колокольне. Чудеса творит! – Екатерина Ильинична распахнула глаза. – Я сама не видела, но говорят, что он может кипящий самовар поцеловать или кипятком облиться – и ничего ему не будет!
– Ну и разве это за чудо? – усмехнулся граф.
– А как же?! Ведь купчихе Самойловой он жизнь спас! Вытащил голыми руками чугунный горшок из пылающей печки, когда готов был пожар начаться!
– Это совпадение! – пожал плечами Михаил Петрович.
– Мишель, какое совпадение, о чём ты?! А когда Андрей Ильич в лавке купца затычку из бутыли с маслом вынул, а там на дне мёртвая змея оказалась??
– А может, он сам её туда и подкинул?
– Миша, как тебе не стыдно, что ты такое говоришь?! – ахнула графиня. – Не уподобляйся безбожникам! Вы, Иван Андреевич, не слушайте его, граф иногда говорит просто так, чтоб только мне насолить!
– Ну, спасибо, графинюшка моя любимая! – немного обиделся Михаил Петрович. – Что-то ты совсем обо мне нелестного мнения!
– Вы сомневаетесь, граф? – спросил Ваня. – Почему отрицаете возможность чуда?
– Не то чтобы сомневаюсь, друг мой, я верю в божественное провидение, промысел, в то, что в руце Божией наши судьбы, но что обычный человек может творить чудеса… как-то мне не верится…
– В господа нашего Иисуса Христа тоже не верили. Я ни в коем случае не утверждаю, что Андрей Ильич – святой, – торопливо сказал Иван. – Но возможно, он проводник Божьей воли… Сейчас в проповеди ним сказали, что отличие святого от грешника в движении, грешник стоит, а святой идёт. Отчего бы и не поверить…
– А когда он смерть предсказал, Мишель, неужели и в это не веришь?! – графиня никак не могла успокоиться. – Представляете, Иван Андреевич, женщина шла из бани, а он забежал перед ней в дом, лёг на лавку под образами и руки на груди сложил… Вскорости она простудилась, заболела и умерла! Как же не верить, ежели вот оно – чудо!
Юродивый тем временем поднялся с колен и повернулся к невольным зрителям. Спереди на рубахе у него была пришита сумка, в которую складывали подаяние. Недалеко играла стайка мальчишек, они, увидев юродивого, начали закидывать его снежками, кричать обидные слова, затем подбежали ближе и стали дёргать его за рубаху, щипать. Андрей Ильич стоял, лишь кротко улыбаясь в ответ на поношение и не давал никакого отпора маленьким нахалам. Вот этого Иван не смог вынести: он подошёл к охальникам, цыкнул на них, и ребятня разбежалась, впрочем, недалеко; они тут же начали корчить рожи уже Ване. Юродивый тихо улыбнулся парню и покачал головой, как бы говоря: «Ах, они, неслухи!» Иван достал из кармана несколько монеток и положил ему в сумку, а молчальник перехватил его руку и что-то сунул в ладонь.
Прихожане стали подходить к Андрею и класть в сумку кто что мог, граф с графиней тоже положили монетки. Но симбирский молчальник не у всех соблаговолил взять подаяние: у одного мужчины, предложившего ему коврижку, он отломил только кусочек, остальное вернул, а у другого, принёсшего ему пряники в платке, пряники взял, а платок вернул. Проходя мимо ребятишек, он, так же кротко улыбнувшись, сунул им эти пряники и побежал дальше.
– Что он вам дал, Иван Андреевич? – с жадным любопытством спросила Екатерина Ильинична.
Ваня разжал пальцы: маленький крестик из двух веточек, перевязанных нитью, сиротливо лежал на ладони.
– Что это значит? – спросил он.
– Если бы он дал просто веточку или палочку, это означало бы смерть, – пробормотала графиня. – То же самое с землёй… Но Андрей Ильич подал вам крестик… я не знаю, как это понимать…
– Можно только догадываться, – сказал Михаил Петрович. – Возможно, это означает, что у каждого из нас свой крест, и нам надо его нести с достоинством и без жалоб. Но не знаю, это лишь мои мысли!
Ваня посмотрел на ладонь, перевёл взгляд на Пульхерию и улыбнулся:
– Мы и так несём свой крест, да, Пусенька?
Они обернулись вслед блаженному и смотрели, как он быстро удаляется от них.
– А знаете, что ещё, Иван Андреевич?
– Что же, Екатерина Ильинична?
– Было предсказано, что пока Андрей Огородников будет жив, в Симбирске не случится пожаров! И ведь, действительно, пока это так и есть! Соседка-то наша, Казань, горит, а мы – нет.
– Да, это и в самом деле так, – нехотя подтвердил граф. – Бог милует нас пока, а деревянная Казань горит.
Весь облик и поведение блаженного так поразили Ивана, что он пристал к графине с расспросами о его жизни и чудесах, но она очень мало могла рассказать сверх того, что уже поведала. Припомнила ещё, что он очень мало спал, с самой юности. Почти никто не видел его лежащим покойно, а когда спал, то безо всяких подушек, на голых досках или на земле, а голова его не касалась поверхности, была всегда на весу.
– Но правда это или нет – не знаю, – извиняющимся тоном сказала она. – Так уж говорят. Ещё слышала, что он одного человека спас от смертоубийства своей жены. Тот очень гневлив был и подозревал её в неверности, хотя она была женщина праведная и верующая, намеревался пойти и убить её, а Андрей Ильич стал у него на пути, руки хватал, мешал идти и всячески не пускал. Человек потом одумался и просил прощения у супруги.