* * *
Он отвел девочек вниз и выхватил из печки одну из сладких картофелин, которые пекла на открытом огне Му. Потом усадил Чсе за стол, выдав ей половинку печеной картофелины, украшенную кусочками авокадо, толченым миндалем, резаным свежим помидором и мелко порубленными хрустящими соцветиями брокколи. Другую половинку картофелины он растолок с семенами кардамона и добавил ландышевого масла – очень полезного средства против расстройства желудка – с ложкой свежего арахисового масла, которое он сбил только вчера.
Затем усадил Оливианну себе на колени и сам покормил. Он ее не торопил. Ей нужно было чувствовать себя спокойно, в безопасности. Ее легкие колыхались по бокам. Чсе подняла ногу и, жуя, вытянула ее так, что подошва практически дотронулась до потолка, попутно едва не развалив высокую горку вымытого ямса и чищеной моркови. Завьер похлопал непокорную ногу, и Чсе ее опустила.
– Дядя Завьер… Вчера Оливианна помогла мне подбирать гостей на следующую неделю!
Это было еженедельное задание Чсе, которым она очень гордилась: для тренировки выписывать каллиграфическим почерком двенадцать имен наугад из хранившегося в мэрии списка обладателей того или иного магического дара, чтобы потом пригласить их отведать блюда, приготовленные радетелем.
Завьер улыбнулся.
– Да?
Оливианна, должно быть, и впрямь ее самая особенная подруга. Ведь больше никто не удостаивался такой чести.
Оливианна хлопнула легкими.
– Я выбрала имя-я-я!
Ее возглас вызвал восторг у Чсе, и рука девочки моментально вытянулась. При этом она взмахнула мешочком, в котором хранились выписанные на бумажке имена. Мешочек чиркнул по горке овощей, та опасно покачнулась.
– Чсе, веди себя прилично!
Племянница обиженно надула губки, и он погрозил ей пальцем. Она опустила мешок, на сей раз ничего не задев.
– И что это за имя? Прочитай!
Маленькая ручка достала из мешочка смятый листок бумаги и гордо его разгладила.
– Джеремайя Джейсон Хоакин Джеймисон, тридцать два года, из Плюи, – прочитала Оливианна первое имя. – Дар разжигать пламя.
– Очень хорошо. Значит, мы пошлем приглашение брату Джеймисону в надежде, что ему понравится наша стряпня и он не сожжет наши цветы. Чсе, запиши мне это имя, пожалуйста.
– Я разрешила Оливианне выбрать еще, потому что она – гость.
– Ну и отлично. Выбрала?
– Луиза Сидони Херон, пятьдесят пять. Она очень старая, дядя.
– Не такая уж и старая. И каким она обладает даром?
– …пятьдесят пять, из Лукии, и ее дар в том, что она умеет изменять свой рост… максимум до пяти с половиной метров в момент измерения… до минимбум тридцати пяти с половиной сантиметров.
– Минимум. Надеюсь, мы сможем уместить ее под нашим потолком, а может, она уменьшится, и тогда мы сможем сэкономить на еде.
Чсе весело взмахнула удлинившейся рукой. Из горки овощей выкатились три темно-красные морковки.
– Он же попросил тебя не дергаться, – с укором заметила Оливианна. – Сонтейн Мелоди Игнобл Интиасар, девятнадцать лет, никакого дара у нее нет.
Он почувствовал, как по коже побежали мурашки. И откашлялся.
– Тебя кто-то подучил назвать ее имя, Оливианна?
– Пришел один дядя и сказал, что это особенное имя, – радостно произнесла девчушка.
– Это я дала ей особенное имя, – призналась Чсе и обняла подружку, при этом ее руки стремительно вытянулись через всю кухню, словно две удочки, походя развалив аккуратную пирамиду из ямса и морковок, превратив ее в желто-красную овощную россыпь.
Чудесные руки.
Что ж. Интиасар сегодня был настроен весьма серьезно. На случай, если у Завьера возникнет искушение попытаться, как сказали бы старики, сломать кукольный домик мисс Сонтейн.
– Я понял. Понял, кто для тебя особенный.
Завьер отправил маленькую оборванку восвояси, дав ей записку для матери, в которой приглашал заглянуть к радетелю, когда ей будет удобно, и поговорить с ним о еде.
* * *
Он не знал, с какой целью боги создают таких поваров, как он. И как-то решил обсудить это с Дез’ре. Если наша миссия – приносить людям радость, то мы могли бы быть кем угодно. Скульпторами. Музыкантами. Кукольниками.
– Не говори глупости, – возразила Дез’ре. – Первое, что сделала ведунья после твоего рождения – обмыла тебе рот, чтобы ты мог взять мамину сиську. Так что в нашей жизни еда – самое главное!
– А танцы?
– Ну ты скажешь! Я не умею танцевать, да и ты тоже.
Но она умела танцевать. Она умела делать многое, почти все. Он был взрослый мужчина, а до сих пор иногда испытывал трепет под ее взглядом.
Все, что он умел – это готовить еду.
Большинство посетителей наведывались к нему в ресторан в одиночку и, затаив дыхание, входили внутрь. Он поднимался на чердак и оттуда наблюдал за наполнявшими зал гостями. Он угадывал, что они хотят. Каждый гость мог привести с собой одного спутника, но люди предпочитали дождаться назначенного им часа, поэтому обычно ели в одиночестве или подсаживались поближе к другим избранным в зале. У него на глазах завязывались дружбы, страстные романы, доверительные беседы, когда женщины не таясь хватали друг друга за руки и выбалтывали старые секреты. Любовь! О, смеху было! Случалось, кто-то падал в обморок прямо в дверях ресторана или топал ногами и артачился, отказываясь садиться за стол, пока его не утихомиривали. Он не обращал внимания на подобные глупости, хотя иногда по вечерам выходил из кухни и прохаживался вдоль балкона под потолком, слушая восторженный шепот из зала. Он ненавидел эти ритуалы, но понимал, что толика театральности в его деле необходима. Люди должны были видеть, с каким тщанием он относится к своей миссии, – и он регулярно проверял, не увял ли белый гибискус в цветочном горшке на каждом столике и не погасла ли лампа с цитрусовым маслом, отгоняющая назойливых москитов.
В этом году один мужчина приводил сюда в качестве гостя трех разных женщин, надменно оглядывался и подмигивал его официанткам, а Айо стоял в дверях кухни, изо всех сил стараясь не рассмеяться.
– Этот наглый сукин сын опять здесь, Зав!
Завьер был уверен, что удача рано или поздно оставит наглеца-бабника. Предполагалось, что трапеза у избранного богами радетеля могла быть лишь раз в жизни. Ты мог долго мечтать о блюде, приготовленном для тебя радетелем. Потом наконец съедал свою мечту. После чего мог мечтать оказаться здесь еще раз. Завьер восхищался вкусом этого бонвивана: к жизни, к любви. Женщины рядом с ним казались счастливыми.
Но когда тот заявился к нему в четвертый раз, Завьер его выставил.
Он мог заниматься своим делом в любое время, но предпочитал готовить по ночам, в тишине и покое, много-много перемен блюд, которые подавались неспешно, с расчетом на то, чтобы они хорошо переваривались. Щедрые порции в глубоких тарелках, где густой соус лениво плескался, точно море в лагуне, а в следующий час он подавал нечто в форме небольшого кубика, и официантки, принося эти миниатюрные блюда, шикали на едоков, предлагая им умолкнуть и целиком сосредоточиться на вкусовых ощущениях. В его заведении превыше всего ценилась интимная атмосфера покоя. В углу зала бренчал женский инструментальный дуэт: ситар и настенный барабан, едва слышные, как жужжащие насекомые, которым Завьер позволял залетать в зал. Он всегда нанимал только музыкантов-любовников. Их чувства придавали инструментам особенно выразительное звучание.
А под потолком ресторана раскинуло крону стихотворное древо, и его яркие синие плоды болтались на ветках, точно сочные аквамарины. Стоя у себя на балконе, он видел, как в конце вечера официантки жестами указывали на дерево, и в их притихших голосах слышалась почтительность.
– А теперь мы всех приглашаем сорвать стихотворение.
Посетители встречали эти слова смехом и восклицаниями – это была его самая любимая часть вечера.
Он нашел плоские коричневые семена как-то во время прогулки по западной части Баттизьена на небольшом каменистом пляже, где никто не купался из-за крупной гальки, – как раз перед тем, как они с Найей переехали в этот дом. Он не понял, что это за семена, но по привычке принес их домой и посадил в землю рядом со старым кустом помидора, да и забыл. Но Найя их заметила.
– Завьер, на огороде выросло дерево, оно быстро растет, и на его ветках распускаются стихи. Выйди, посмотри!
Он пошел посмотреть только после ее третьего напоминания. Синие плоды, когда с них сняли кожуру, оказались на удивление сухими, а в сердцевине обнаружился обрывок фразы:
Ешь мед богиня сырая
– И что это значит?
– Понятия не имею. – В глазах Найи заплясали огоньки.
– И что, в каждом плоде прячутся слова?
– Ну да! Ты когда-нибудь видал такое?
Они сели рядышком и принялись разламывать плоды, читать бессмысленные словосочетания, которые были одно страннее другого, и хохотали до тех пор, пока у нее не опустились уголки рта.
– Ни одна строчка не закончена.
Она вдруг стала безутешна.
– Такое впечатление, что боги попытались сочинить стихотворение, но потом порвали написанное и выбросили обрывки на ветер.
– И что?
– Ты не понимаешь, что я имею в виду?
А он и рад был понять.
После этого он вырыл дерево и посадил в середине зала в надежде позабавить жену. Но когда сообщил ей название будущего ресторана, она только вздохнула.
– Мне его изменить?
– Делай как хочешь.
– Я думал, тебе понравится.
Вздох.
Иногда он замечал, как она срывала плод, снимала кожуру и пыталась дописать незаконченное стихотворение.
* * *
Он стоял в кухне и смотрел, как в саду бегают и щебечут официантки, и в последних влажных рассветных лучах их руки и плечи казались сероватыми. К ним присоединилось несколько местных парней, и все они носились по саду и перекликались на разные лады. Ему нравился этот веселый гомон. Ведущая к пляжу тропа сегодня казалась длиннее обычного. До его слуха доносился стук топора: кто-то позади дома рубил дрова.
– Ты полюбишь кого-то, Зав, – уверял его Айо, когда тот начал снова появляться на публике.
Но, думая о предстоящем пешем путешествии по архипелагу, он не был так в этом уверен. Ну какой скорбящий радетель прятался от людей и трясся под открытым небом?
Он обернулся посмотреть, как Му, нащупав кособокую луковицу, принялась исправлять ошибку природы, шинкуя ее ровными полукольцами, чтобы сделать похожей на прочих собратьев. Он знал, что она мысленно прикидывает, как лучше все упаковать для отправки в резиденцию Интиасара, с учетом количества лярда, объема печей и времени приготовления ингредиентов блюд, чего она не могла знать заранее.
Приготовление пищи для людей было священнодействием, и он без проблем этим занимался, но Интиасар сделал заказ, намереваясь его унизить.
Му, наверное, принялась бы утирать пот с его злобно нахмуренного лба – уж он-то хорошо знал ее повадки!
События сегодняшнего дня были неизбежны. Он не мог больше им противиться.
Завьер включил кухонный радиоприемник. Му выключала его, когда он приходил на кухню.
– …сэр, вы только не беспокойтесь. – В эфире все еще хозяйничала Ха. – Губернатор Интиасар обещал поговорить со мной в нашем шоу, это произойдет очень скоро, и я обязательно задам ему ваш вопрос о налоге на коз.
– Наша мерзопакостная власть не желает даже принимать авансовые платежи! – ругнулся слушатель.
– Сэ-э-эр, прошу вас, воздержитесь от сквернословия в прямом эфире! – простонала Ха.
Вот теперь она вела себя как нормальная радиоведущая. Призывала людей быть вежливыми.
– И еще я хочу знать, что власть намерена делать с раками в реке позади моего дома. Куснешь их – будто сахар полизал. Может, Интиасар придет ко мне домой и сам попробует этих раков? А? Вы когда-нибудь слыхали такое, мисс Ха? Раки не могут быть сладкими!
– Да, это очень странно, вы правы…
– Мне нужно еще жгучего перца, – объявила Му. Она обтерла мокрые руки о передник и кивнула на завернутый в бумагу сверток, лежавший около раковины. – И еще мальчишка-рыбак вернулся. Просил передать вам это, в знак уважения.
Завьер подхватил сверток, который оказался на удивление увесистым.
– Думаю, он ждет снаружи. Он все еще испытывает печаль по Найе, радетель.
– Ты считаешь, мне не все равно, что он там испытывает, Му?
Она опустила голову и стремительно выбежала прочь, так что двустворчатая дверь на шарнирах еще некоторое время продолжала ходить ходуном.
Под бумагой оказался еще один сверток, весь измятый и измызганный жирными следами от пальцев. Он развернул сухие банановые листья и вытащил предмет, который мгновенно вызвал у него изумление. Это был большой выщербленный камень. А может быть, это было нечто такое, чего он раньше никогда не пробовал, – нечто интересное и печальное. Такое редко, но случалось: он знал, что существуют съедобные камни и даже бывает съедобная грязь. Но этот камень не вызывал желания его съесть.
Завьер нахмурился.
Из бананового листа на пол выпал небольшой плоский конверт. Он нагнулся и поднял его одной рукой, а другой потянулся к джутовой сумке, висевшей на вбитом в стену гвозде, снял ее и надел через плечо. Эта сумка могла ему понадобиться во время обхода. Люди с радостью будут отдавать ему любые выращенные ими плоды, которые ему приглянутся.
Молю вас, боги, пусть это будут не только камни и прочая ерунда.
Завьер высыпал содержимое конверта себе на ладонь, тихо ругнувшись, выронил на пол и попятился к выходу из кухни.
Мальчик-рыбак подарил ему мотылька.
Он видел мотыльков всюду и всегда, вечерами они роились среди москитов, сверчков, летающих тараканов, болтавшихся на ветках ящериц – словом, вперемежку со всей ночной живностью архипелага Попишо. Он старался их не замечать.
Надо взять себя в руки и отправиться на поиски мотылька, который тебе понравится. Дурманящего мотылька вроде этого.
Он сделал шаг к мотыльку, присел, вгляделся. Размах крыльев сантиметра двадцать три, толстое тельце. Бабочки, когда присаживались для отдыха, складывали крылышки, а мотыльки, наоборот, распускали их, словно приглашая восхититься их причудливой красотой. Он поднял мотылька. Желто-коричневые чешуйки с крылышек заблестели у него на пальцах. Это была медвяная падь: вероятно, мотылек питался сладкой росой, выделяемой листьями некоторых растений. Интересно, долго ли мальчишка копил деньги, чтобы приобрести этого мотылька? А его отец был в курсе? Он положил насекомое на кухонную стойку. Десять лет он не притрагивался к этим мерзким тварям, а люди до сих пор считали его рабом вредной привычки.
Он слизнул с нижней губы капельку. У него началось обильное слюноотделение.
Это был щедрый подарок: королевский мотылек.
Он заторопился. Толстая потрепанная записная книжка, четыре остро заточенных карандаша и красный кожаный мешочек на длинном шнурке, который он выудил из глубины комода. Он сунул записную книжку и карандаши в сумку, а затем с ловкостью курильщика, скручивающего себе сигарку, свернул желтого мотылька и положил его в мешочек. А мешочек опустил в правый карман.
Он выпрямил спину, отчего стал выше ростом.
– Завьер! – позвал его Айо.
* * *
Почти вся молодежь уже ушла из сада. Только одна официантка сидела на лавке и отколупывала кусочки плоти с плеча мальчишки-рыбака – другая таким же образом могла бы попытаться совратить юнца. Завьер заметил белую косточку и услышал легкий стук, когда официантка щелкнула по косточке указательным и большим пальцами. Мальчишка схватил ее за талию, заметил, что Завьер за ними наблюдает, и оттолкнул девицу так сильно, что та вскрикнула.
– Радетель!
Завьер шагал прочь, не оборачиваясь. Он услыхал, как за его спиной Айо пробормотал: «Не сейчас!», но мальчишка преградил им путь.
– Радетель!
Инстинктивно он вдруг почуял присутствие Му, которая, вытаращив глаза и махая руками, пыталась остановить мальчишку. Топот ног, взмахи рук, взволнованное дыхание. Если бы он только вслушался в море, ничего бы не случилось. Куда ни пойди на Попишо, повсюду можно услыхать шум прибоя.
– Радетель, вы получили то, что я вам оставил? Леди, вы обещали передать ему… Мне очень жаль… Вот и все. Мне так жаль, радетель!
Возможно, он ощутил, как пальцы мальчишки стали тереть его собственное плечо, впиваясь в кожу, проникая почти до самой кости.
Он вспомнил, как его теща дубасила в дверь в этот день ровно год назад. Она звала его, и в ее голосе сквозило такое отчаяние и горе, какого ему не доводилось слышать, когда она рассказывала, как мальчишка, сын рыбака, нашел тело Найи на глубоководье, и как из ее ушей выплывали маленькие белые рыбки, и как вокруг нее плавали печальные водоросли и… о, Завьер, она говорила с тобой, она говорила с тобой перед тем, как?..