Он не имел ни малейшего представления о стоимости их жизни. Не представлял, сколько за эти годы она потратила на постельное белье, ковры, мебель, посуду – все то, из чего складывается уют в доме.
Они привыкли к определенному образу жизни. Элизабет не могла отказаться от органических ягод, фермерских яиц с омегой-3, хорошего кофе, экологичного средства для мытья посуды, стоившего в три раза дороже обычного. Даже если бы она от всего этого отказалась, такие разительные перемены могли бы навести Эндрю на подозрения.
Элизабет давно ничем не баловала себя. Когда закончилась ее дорогая уходовая косметика из Блумингдейла, она заменила ее кремами и сыворотками из ближайшей аптеки. Вряд ли они работали хотя бы вполовину так же, но, возможно, ей просто так казалось. В прачечной у нее висело неношенное дорогое платье с биркой. Она берегла его на крайний случай, если вдруг ей понадобится надеть что-то новое, то, что она больше не могла себе позволить.
Элизабет сказала сестре, что у них мало денег. Но добавила, чтобы та все равно к ней обращалась при необходимости. Но нужды Шарлотты все не заканчивались. Элизабет так и не рассказала Эндрю о долге. Он думал, что у них есть сбережения на черный день, что они себя обезопасили. Она оправдывала себя так: пока муж не спросил прямо, а она не ответила, ложью назвать это нельзя. Все еще можно было исправить.
Теперь же стало слишком поздно говорить ему правду. Он бросил работу, пошел на огромный риск, думая, что у них есть подушка безопасности. Он был бы взбешен и напуган, узнай об этом.
Элизабет предала его, чтобы помочь сестре. Сестре, которая в день появления Гила на свет разместила в «Инстаграме» фотографию себя на закате, обнаженную, свернувшуюся в позе эмбриона на пляже. И написала: «Баласана… дыхание новой жизни. Сегодня в этот мир пришло дитя, сделанное из той же плоти и крови, что и я, – энергия множится, мудрость обновляется. Закончилось ли на самом деле мое младенчество? Я свой собственный ребенок, нежный, изумленный. Я клянусь заботиться о себе как о драгоценной душе, вновь приветствующей вселенную».
– Она что, пытается создать впечатление, что у нее есть ребенок? – требовала тогда ответа Элизабет.
– Она что, правда голая? – спрашивал Эндрю.
Прошло шесть часов, прежде чем Шарлотта потрудилась написать им сообщение с поздравлением.
Даже в моменты глубочайшего сожаления Элизабет была довольна, что одалживание денег удержало Шарлотту на ее стороне в этой семейной войне. Это было тем единственным, что ей нравилось в сестре, но значило больше, чем все остальное вместе взятое.
Этой ночью она не могла уснуть.
Эндрю сопел рядом. Она взяла телефон и открыла группу «Бруклинские мамочки».
Кто-то просил порекомендовать кофейню, где можно задержаться надолго и писать. Уж она-то знала.
«Кафе “Хармони” – мой выбор, – написала она. – Превосходная атмосфера, лучший латте в Бруклине, и никто никогда вас не поторопит».
Она отправила комментарий, представляя себя в том кафе, одну, среди людей.
Мими Винчестер отреагировала мгновенно. «“Хармони” закрылось две недели назад. Попробуй “Келлис”».
Элизабет была немного знакома с Мими по тем временам, когда им было за двадцать и они обе работали в журналах. В то время Мими считалась хваткой репортершей, но потом вышла замуж за парня из хедж-фонда и теперь писала по статье раз в полгода, обычно о линии косметики или бренде одежды, которые запустил кто-то из ее друзей. Тогда она кидала ссылку на статью в группу мамочек с припиской: «Просто развлечься!»
Однажды Мими наткнулась на Элизабет, сидящую на скамейке в Кэрролл-парке. Элизабет встряхивала банку с молочной смесью, переливая густую серую жижу в бутылочку Гила, который разрывался от плача в коляске.
– Боже мой, ты усыновила ребенка? Это так мило! – проворковала Мими.
Элизабет была почти уверена, что она не пыталась нарочно ее обидеть. Ей просто не приходило в голову, что биологическая мать может кормить ребенка чем-то иным, кроме своей груди.
Тогда ей хотелось бросить Мими в лицо все самое гадкое, что она о ней думала.
Элизабет надеялась, что все самое жалкое в ней, все ее глупые комплексы каким-то образом сотрутся материнством. И поначалу ей показалось, что так и произошло. Но эти мысли вернулись, как и многие другие нежеланные гости, когда Гилу исполнилось восемь недель.
Кафе «Хармони» закрылось, и Мими хотела, чтобы она это знала. Почему такая мелочь вообще должна ее нервировать? Однако же нервировала. Элизабет чувствовала себя так, как если бы ее шлепнули по руке.
4
Сэм
В конце каждого коридора в общежитиях короткий лестничный пролет вел к четырем комнатам – по две больших двухместных комнаты с каждой стороны. Их называли «платформами». В этих комнатах разрешалось жить только старшекурсникам, и только они устраивали вечеринки по пятницам.
Сегодня была их очередь. Изабелла заранее приготовила сангрию в ведре для мусора. Ее приторно-сладкий запах наполнял комнату.
Принимать у себя вечеринку считалось делом довольно значительным, но Сэм об этом даже не думала. Рейс Клайва из Лондона должен был приземлиться в десять.
Изабелла предложила ей взять свою машину, чтобы доехать до аэропорта, но это было слишком мило, Сэм бы переживала. Вместо этого она упросила Стэф, капитана баскетбольной команды, позволить ей одолжить видавший виды фургон, который они использовали для выездных игр. Сэм никогда раньше не водила минивэн, но решила не упоминать об этом в разговоре.
Всю неделю ее снедало предвкушение и беспокойство в равной степени. Со вторника ладони не переставали потеть. Живот крутило. Она не могла представить себе Клайва здесь, среди ее друзей. Изабелла выразила это очень точно: «Невозможно просто так привести сюда британца ростом шесть футов пять дюймов, оставшись незамеченной».
Сэм не хотела становиться предметом обсуждений. И все же ей не терпелось его увидеть. Она ужасно по нему соскучилась.
После ужина Изабелла завила ей волосы и накрасила. Затем настала очередь Сэм помочь подруге.
Было большим облегчением хоть ненадолго отвлечься от мыслей о Клайве.
Сэм открыла небольшой холодильник и вытащила пузырек с прозрачной жидкостью. Наполнила ею шприц.
– Готова? – спросила она.
– Готова.
Изабелла одной рукой задрала голубую майку, а второй опрокинула в себя шот. Сэм воткнула иглу прямо в ее напряженный живот, словно бросив дротик. Изабелла вздрогнула – от выпивки или от боли, Сэм не могла сказать наверняка.
Она сосчитала до пяти, вытащила иглу и промокнула спиртовым тампоном выступившую капельку крови.
Процедура стала для них шоком, когда девушки первый раз проделали ее три недели назад, то кричали и прыгали по комнате, прежде чем приступить к делу.
В конце концов Сэм сказала: «Мы пройдем через это вместе. Доверься мне, я смогу. У меня мама медсестра».
Изабелла продавала свои яйцеклетки паре, которая дала объявление в студенческую газету. Им нужен был донор с каштановыми волосами и голубыми глазами, со средним баллом от 3.7 или выше. Изабелла подходила по всем трем критериям, хотя, если бы они запросили выписку из ее студенческого дела, то увидели бы, что большинство ее пар прошло на факультете истории кино.
Она никогда не встречалась с этими людьми. Сделку совершили через агентство. Изабелле нужно было предоставить фотографии разных этапов своей жизни.
Сэм слышала, как она говорит по телефону.
– Мамочка, можешь мне прислать несколько моих детских фотографий? Это для учебного проекта.
Сэм не могла понять, зачем она это делает. Изабелла была богаче, чем кто-либо из ее знакомых.
– Это не я богатая, а мои родители, – часто повторяла Изабелла, что было лишено смысла в глазах подруги.
Сэм предложила найти подработку на кампусе, если ей хотелось заработать. Изабеллу это предложение, казалось, ошеломило.
– Мне понадобится год, чтобы заработать столько, сколько я получаю сейчас меньше, чем за месяц. К тому же, дело не только в деньгах. Я делаю это, чтобы поделиться тем, что у меня есть, с кем-то другим. Вроде как кровь сдать. Только, очевидно, донорство яйцеклеток – гораздо бо́льшая жертва.
Изабелла рассказывала всем, кто ее слушал, насколько она бескорыстна.
Соседками по комнате девушки стали совершенно случайно. Поначалу они друг друга терпеть не могли. Но к тому моменту, когда нужно было решать, с кем жить второй год, все же остались вместе по обоюдному согласию. Сэм раньше думала, что Изабелла – истеричка, но теперь она эту истеричку полюбила.
Возможно, она стала донором яйцеклеток по той же причине, по которой делала большинство вещей. При любой возможности Изабелле требовалось заниматься чем-то захватывающим, экстремальным, что раздвигало бы рамки ее обычной жизни. Сэм никогда ей на это не указывала. Их дружба строилась на взаимном принятии. Подруги поддерживали решения друг друга, какими бы глупыми они ни были. Так что Сэм не говорила, что если все пойдет по плану, то родившийся ребенок будет наполовину Изабеллы. Изабелла, в свою очередь, не комментировала отношения Сэм с Клайвом. Остальные подруги дали ей понять, что считают их странными. Они либо задавали кучу вопросов, либо никогда не упоминали его в разговоре.
Изабелла сама предложила провести четыре следующие ночи в комнате Лекси и Рамоны напротив. Рамона едва ли появлялась в общежитии. У ее девушки была комната в модном доме на Рид-стрит, поэтому ее кровать всегда пустовала. И все-таки Изабелла добровольно жертвовала своим комфортом.
Сэм считала минуты до этих ночей наедине с Клайвом, но теперь, когда он уже практически был здесь, ей казалось, что она будет скучать по Изабелле. Это как с Гилом. Когда она с ним сидела, то только и мечтала, чтобы он поскорее заснул, и она смогла бы сделать домашку или посмотреть телевизор. Но как только малыш засыпал, ей хотелось его разбудить и наслаждаться его компанией.
В восемь пятнадцать Изабелла стояла в переполненном холле, разливая сангрию из мусорного ведра по красным пластиковым стаканчикам, используя кружку с надписью «А как бы поступила Бейонсе?» в качестве черпака. Она покачивалась под музыку, прикрыв глаза, и отхлебывала сангрию прямо из кружки, когда думала, что никто не смотрит.
Сэм смотрела на нее, потягивая пиво, и иногда бросала взгляд на часы, как будто могла пропустить приезд Клайва.
Еще год назад, только услышав музыку, доносящуюся с такой вечеринки, она бы мечтала на ней оказаться. Но сейчас это казалось бессмысленным. Такая же проходила в прошлую пятницу, и в позапрошлую. В десять тридцать они спускались на настоящую, большую вечеринку, но никогда не веселились на ней так, как во время подготовки к ней. Завтра они все проснутся поздно, с похмельем или и вовсе еще слегка пьяные, и, спотыкаясь, побредут в столовую за бейглами.
После лета, проведенного в Лондоне, Сэм казалось ненормальным жить в общаге в комнатах, которые отличались друг от друга разве что цветом штор или покрывалом на кровати в цветочек, которое выбрала чья-то мама. Казалось диким, что ей говорят, что и когда она будет есть.
Сэм могла потратить час, блуждая по Бикман-маркету в центре города, выбирая крошечное мыло и серебристые тюбики дорогущего крема для рук, мысленно обставляя дом, которого у нее не было, но в котором она могла представить себя живущей с Клайвом. Она так ничего и не купила.
Изящное мыло смотрелось бы нелепо на пластмассовой полке в общей душевой. Крем для рук брала бы каждая заходящая в комнату, заставляя ее каждый раз нервничать, вспоминая его цену. Дом, который девушка себе представляла, был тем домом, в котором она провела последние несколько недель в качестве няни. Домом Элизабет. В светлых, со вкусом обставленных комнатах царило спокойствие, которое, казалось, исходило от самой Элизабет.
Сэм решила, что не будет подрабатывать в этом году в столовой колледжа, как делала это в прошлом. Отчасти из-за того, что смены на выходных помешали бы ей увидеть Клайва, отчасти, если быть совсем честной, потому что ей хотелось насладиться студенческой жизнью, хоть раз не намывая тарелки за своими друзьями.
Она планировала работать два полных дня в неделю за пределами кампуса, но Элизабет няня была нужна на три дня. Сэм поменяла свое расписание. Теперь по вторникам и средам у нее стояли пары с восьми утра до шести вечера, но это того стоило. Она никогда раньше не работала на кого-то вроде Элизабет. Иногда она наливала им обеим по чашке кофе, прежде чем уйти работать, и сидела и болтала с Сэм минут пятнадцать, как будто и не платила ей за то, чтобы она присматривала за малышом. Элизабет расспрашивала ее обо всем – о ее творчестве, путешествиях, планах.
Бывая там, Сэм часто притворялась, что этот дом принадлежит ей, и этот ребенок тоже. Она подходила к книжному шкафу, где стояли экземпляры книг Элизабет в твердом переплете и несколько их же переводов на разные языки, и представляла, каково это – добиться чего-то в таком духе. Сэм подумала, что среди прочего почувствовала бы облегчение.
Ей нравилось мыть руки в туалетной комнате на первом этаже, окруженной мягкими белыми полотенцами и обоями с рисунком из огромных зеленых листьев. Мыло пахло пионом. Сэм чувствовала себя лучшей версией себя всякий раз, когда им пользовалась.
Она спросила у Элизабет, где его можно купить.
Элизабет пожала плечами и сказала, что не может вспомнить.
– В аптеке, наверное, – предположила женщина.
В этом была вся она – непринужденная, лишенная притворства.
Элизабет хорошо выглядела, не прилагая к этому никаких усилий. Она почти никогда не красилась. У нее была фигура стройного юноши, тело, о котором Сэм мечтала всю свою жизнь. Из них двоих, это Сэм выглядела так, как будто родила пару месяцев назад. Ей хотелось стать такой женщиной хоть на день, хоть на час. Женщиной, которой не приходилось расстегивать пуговицу на джинсах, чтобы не слишком сдавливало живот, когда садишься, или терпеть унизительное подпрыгивание груди на пробежке.
Сэм однажды заметила Элизабет в городе, когда они с Изабеллой гуляли по центру. Изабелла проследила за взглядом подруги и спросила:
– Это кто?
– Мой босс, – ответила Сэм.
– Ты собираешься подойти поздороваться?
– Нет.
– Она милая.
– Пожалуйста, отстань от ее.
– Сколько ей лет? Она ровесница Клайва?
– Нет, – ответила Сэм. – Не знаю. Думаю, постарше. Она замужем и с малышом.
– У моей мамы в возрасте Клайва уже был восьмилетний ребенок, – возразила Изабелла.
– Не говори мне об этом.
Друзья Элизабет присылали экстравагантные подарки. Писатель, которого она представила своему агенту, в знак благодарности отправил ей коробку трюфелей из шоколадного бутика на Манхэттене. Как-то раз ее лучшая подруга прислала букет цветов в стеклянной вазе просто потому, что у Элизабет был неважный день. Все это, похоже, не производило на нее особого впечатления. Когда привезли огромную коробку из Уильямс Сонома, Элизабет не открывала ее неделю.
Даже кубики льда у нее были самыми красивыми, которые Сэм когда-либо видела. Их форма была идеальной, в отличие от мутных ледышек из холодильников обычных людей.
Утром в понедельник, открывая холодильник, чтобы достать бутылочку Гила, Сэм увидела остатки воскресного ужина: запеченный цыпленок, фаршированный лимонами, картофельные дольки, посыпанные укропом. В тот момент она сильнее всего позавидовала Элизабет.
Перед тем, как Сэм уехала в колледж, мама подарила ей набор под названием «Ужин для одного». Это была коробка, в которой лежали четыре предмета из синего фарфора: три тарелки – столовая, закусочная и глубокая суповая, и кружка. Поначалу она им пользовалась, а потом задвинула в дальний угол – что-то ее угнетало.
Судя по тому, что она видела вокруг, большинство людей за двадцать были намного ближе к Ужину для Одного, чем к Воскресному Запеченному Цыпленку. Чем больше она об этом думала, тем больше ее раздражало вынужденное соседство с незнакомцами, которых связывало только то, что никто из них не мог позволить себе жить один. Сэм хотела побыстрее миновать этот период жизни и пустить где-то корни.
Клайв говорил о переезде за город. Маленький домик с комнатой на втором этаже, где она сможет устроить мастерскую. Дети – пусть и не прямо сейчас, но когда-нибудь. Это звучало одновременно волнительно и пугающе.
Увидев в туалете общежития использованный тест на беременность, Сэм подумала, что здесь-то никто не надеялся на положительный результат. Она бы хотела прийти к тому этапу в жизни, когда ее реакция была бы такой, как в рекламных роликах: счастливая пара, подпрыгивающая от радости.
– Надень мое черное платье! – крикнула кому-то Изабелла, возвращая Сэм к реальности. – Оставь его себе! Я серьезно, оно отлично на тебе смотрится.
Изабелла была уже пьяна. Раздача вещей явственно об этом свидетельствовала. Через неделю-другую она будет обыскивать их шкафы, спрашивая Сэм, не видела ли та где-нибудь ее черное платье.