– Каждый может оступиться. Главное остаться человеком. Согласен?
– Согласен.
– Я так понимаю, ты собираешься со мной дружить?
– Если позволишь.
– Позволю.
– Тогда приходи завтра пораньше. Нам, как я заметила, есть что обсудить.
– Приду.
– С цветами?
– Цветами.
– Какими?
– С альстромериями.
– Молодец, запомнил.
– Стараюсь.
– Я тоже приготовлю тебе подарок.
– Правда?
– Да. Особый подарок, между прочим. Чтобы ты чувствовал себя живым. Заинтриговала?
– Еще как.
Катя посмотрела на часы. Без пяти семь.
– Через пять минут мне надо вернуться.
– Успеешь рассказать, что было потом, когда Виктор подарил тебе щенка? А то мы немного отошли от темы.
***
– Ты рада, Шапка? – спросил Виктор, с улыбкой наблюдая за потехами непоседливого щенка, которого подтрунивала озорно смеющаяся Катя. Ее глаза сияли так же ярко, как палящее солнце в зените. Они были вчетвером на детской площадке: щенок, Катя, Виктор и воспитатель Анна Владимировна.
– Ещё как. Спасибо, спасибо, спасибо. Мне еще никто не дарил щенков. Я даже немного всплакнула. Но ты не подумай, я от радости. Это лучший подарок на свете.
– Я рад. Придумала имя?
– Только одно крутиться на языке – Бим. Мой любимый фильм. Смотрел?
– Конечно и не раз.
– Нам часто Анна Владимировна включают диск с этим фильмов. Вам нравится моя собака Анна Владимировна?
– Очень.
– Если хочешь назвать щенка Бимом – пожалуйста, – сказал Виктор.
– Хочу-хочу!
– Тогда я могу официально поздравить тебя, теперь у тебя появился самый верный друг – овчарка Бим. Поздравляю! Ура!
– Ура! – Катя уткнулась лицом в мягкую шерстку овчарки и расцеловала ее.
– Кстати, Лиза…
– Не, я не Лиза.
– Я знаю. Может, познакомимся уже? По-настоящему?
– Меня Катя зовут.
– Очень приятно с тобой познакомиться Катя. Меня, как ты помнишь, зовут Виктор.
– Помню, – Катя стала говорить шепотом, – знаешь, я хотела кое-что сказать…
– Почему шепотом?
– Я хотела извиниться, чтобы Анна Владимировна не слышала. Я обычно не вру так-то. Но с тобой, Овчарка, пришлось. Простишь?
– Прощу, если пояснишь, – Виктор тоже шептал, – почему со мной тебе пришлось согрешить?
– Я стесняюсь.
– Не прощу тебя, узнаешь, – шутил Виктор.
– Но это секрет.
– Я умею хранить секреты. Честно.
– Ну ладно. Тебе можно доверять.
– Можно.
– Ты мне понравился.
– Правда?
– Очень даже правда. А хочешь ещё один секрет?
– Хочу.
– Ты знал, что в детском доме нельзя содержать собак?
– Я…
– Но раз теперь Бим – моя собака, ты должен каждый день приходить ко мне. Хотя бы по вечерам. Чтобы я гуляла с Бимом. Ты ведь так и хотел? Я угадала? Я все знаю, да-да.
– Каждый день я не смогу приходить. Я работаю.
– Тогда как я буду гулять с Бимом? – Её глаза налились слезами. – Зачем тогда мне собака, я не понимаю?
– Подожди, Катя, не плачь. Я объясню. Я купил собаку для тебя. Чтобы тебе не было скучно, когда я буду засиживаться на работе. Понимаешь?
– Я буду жить у тебя?
– Да. Ты хочешь?
– Ты хочешь меня удочерить?
– Да.
Катя громко завизжала, прыгнула приемному отцу на руки, дрыгая от нахлынувших эмоций ножками, и так крепко обняла, как никогда прежде, положив голову на его плечо.
Смех перемешался со слезами.
Плакала не только Катя.
***
Субботний день выдался поистине монументальным с драматическими вкраплениями – с несвойственными семейными разборками на повышенных тонах, плачем, смехом и безосновательными обвинениями. Анастасия думала, что готова сказать детям о разводе. Оказалось к такому невозможно заранее приготовиться. Дети не понимали и не хотели понимать, почему они должны жить с мамой, вдали от папы.
Она валилась с ног от усталости, словно отработала в саду весь день на палящей летней жаре.
Настя приглушила свет, задвинув плотные нежно кремовые шторы, удобно расположилась на диване и открыла увесистую китайскую плетеную шкатулку с маленькими медными застежками, в которой хранила памятные сувениры, фотографии, простые безделушки из далекого и не очень дальнего прошлого.
Глядя на сломанную статуэтку – фарфоровый одноухий котенок, озорно играющий шляпой с бантиком в синюю крапинку, – она вспоминала отца. Степан Васильевич вручил этот маленький, но приятный подарок на ее восемнадцатилетние после окончания праздничного застолья, когда они вдвоем мыли посуду на кухню и пели русские народные песни. Не все песни Настя знала наизусть, но все равно с большим удовольствием (назло ворчливому брату Виктору, который ненавидел, когда кто-то из домашних напевал, особенно Анастасия) подпевала отцу, будь это семейные посиделки или обычные рутинные домашние дела.
Вытащив пожелтевшие от неизбежного хода времени листы бумаги, неумело скрепленные фиолетовой ленточкой, Настя отложила их на диван, чтобы выбросить признания мужа в любви на целых восемь страниц неразборчивого и размашистого текста, с кучей исправлений и грамматических ошибок. Анастасия не один десяток раз перечитывала признание из прошлого, когда, казалось, не было больше сил терпеть и любить мужа.
Скрепленные медной проволокой миниатюрные ракушки. Их собрали мальчишки со дна морского во время прошлогоднего отпуска на северо-восточном побережье Черного моря. Они гостили у двоюродного брата мужа, который уехал в командировку на три недели и попросил присмотреть за домом и домашними животными. Долго собирались, думали, решали, а в итоге весело и непринужденно провели время. Прежние обиды забылись и воцарилась любовь и взаимопонимание. Однозначно, белая полоса в семейной жизни Анастасия, которая, к ее большому сожалению, быстро сменила окрас в родных краях: сначала посерела от повседневной обыденности, а потом и вовсе почернела от взаимной отчужденности и последующей неверности супруга.
Обугленная в нескольких местах мягкая игрушка – крохотный зайчик со свисающими на лапы ушами, которого Настя подобрала на дороге, когда вылезла из перевернутого автобуса. Зайчик – вот что осталось от Настиного творческого коллектива со странным названием «Лето Белого Коня».
Рисунки, поделки из бумаги, глиняные статуэтки, которые умело и не очень умело (а от этого ещё ценнее) смастерили сыновья, всегда грели её душу и радовали любящее материнское сердце. Настя могла часами разглядывать то, что творили ее дети – и каждый раз гордиться ими.
Настя нашла то, что искала: серебряную брошь с малахитовым кулоном, внутри была спрятана фотография её бабушки Валентины Григорьевны.
Все детские и юношеские – светлые и грустные – воспоминания были связаны с ней, с миром, в котором жила Валентина Григорьевна. Ее мир – сказка, созданная по воле и желанию бабушки. Домик на краю мира, в богом забытой деревне в сердце Тайги, подальше от стремительно развивающейся цивилизации (по ее скромному мнению, современный человек стремился не к цивилизации, а к утехам Дьявола, отдаляясь от веры и Бога, своего истинного естества и своего предназначения). Поражающий воображение неизменно благоухающий в летнюю пору сад, а в зимнюю стужу превращающийся в излюбленное место для потех местной детворы; по разрешению Валентины Григорьевны почти все мужчины деревни, коих было немного, приходи в ее заснеженный сад в начале ноября, чтобы расчистить его от снега и построить такую горку, чтобы детский смех не переставал литься всю студеную зиму до первой весенней капели. Валентина Григорьевна знала каждого мальчугана или девчушку – и каждого угощала горячим травяным чаем и блинчиками с малиновым вареньем; её дом был полон чужих детей.
Анастасия отдала бы многое, чтобы вновь очутиться в бабушкиных скромных, но волшебных владениях. На стенах избы десятки нарисованных бабушкой сельских пейзажей, не лишенной глубины и таланта, скрипучие полы, на котором неизменно красовались разноцветные дорожки, сшитые из неугодного тряпья, запах навоза, козьего молока и выпущенной из горна русской печи стряпни, неизменное блеяние коз, лая дворовых собак, кудахтанья кур и неумолкающего крика боевого петуха. Сад, полный плодоносных деревьев и всевозможных кустарников, среди которых затесались желтые нарциссы, колокольчики, васильки, яркие петуньи и целая рота невысоких лакированных деревянных скульптур – от мудрецов и старцев до волков и белочек.
Настя с томительным ожиданием и трепетом ждала школьные каникулы, чтобы уехать от повседневности к любимой бабушке, которая в отличие от матери, Розы Вячеславовны, понимала её и видела то, что другим было неподвластно увидеть в Настиных глазах. Поэтому внучка с открытым сердцем нараспашку делилась с бабушкой самым сокровенным, самым личным, зная, что в ответ получит поддержку (и никого осуждения и лишних тревог по пустякам) и ценный совет столь необходимый для несведущей девочки, ищущей ответы на непростые вопросы. Они могли болтать часами напролет в долгие зимние вечера, когда Валентина Григорьевна была не обрамлена домашними заботами, которым не было ни конца, ни края с наступлением теплых весенних деньков (что нисколько не пугало ни трудолюбивую Валентину Григорьевну, ни упрямую Настю, неуклонно тянущуюся к земле). А когда наступала пора ночной вакханалии, они предавались фантазиям и мечтам, как и полагается натурам творческим.
– Бабушка? – спросила девятилетняя Настя, лежа на скрипучей и старенькой кровати вместе с бабушкой; стрелки часов давно перевалили за полночь.
– Да, внучка, – ответила уставшая Валентина Григорьевна.
– А если моя мечта не сбудется?
– Сбудется, если не будешь сдаваться. И слушать других. Мечта – вещь неуловимая, почти непостижимая. Только прилагая огромные усилия можно добиться своего. Поняла?
– Да. А твои мечты сбылись?
– Больше, чем я загадала.
– Но ты сама говорила, что хотела бы дом теплее и просторнее.
– Не путай желание с мечтами. Моя мечта – быть свободной. Делать то, что душе угодно. Богу. Запомни – нет смысла разрывать себя на куски, если чувствуешь сердцем, что все порожнее и пустое. Лишенного смысла. Ты запомнишь, внучка?
– Запомню.
– Вот и хорошо. А сейчас баиньки. Завтра рано вставать. Скотину кормить.
– Спокойной ночи, бабочка.
– Бабочка, – прошептала Анастасия и улыбнулась бабушке, запечатленной на черно-белой фотографии явно не в лучшем настроении; не любила она фотографироваться. – Привет. Давно не общались.
И Анастасия начала говорить, слова бежали как из рога изобилия. Мысли путались, терялись, но она не останавливалась, не имела право. Хватит держать в себе то, что надо было давно высказать, вырваться из плена выстроенных самой же условностей, чтобы стать по-настоящему свободной. Как она.
Хорошо одно: никого не было дома. Со стороны могло показаться, что Настя помешалась рассудком, шепотом что-то бубня себе под нос, глядя на малахитовый колон.
Поток слов прекратился, дабы зазвонил стационарный телефон. Анастасия подошла к телефону и сняла трубку.
– Алло?
– Анастасия Степановна?
– Да, я слушаю.
– Извините за беспокойство. Вас беспокоит издательство «Ильиф и Петров», главный редактор раздела современная российская проза Власов Владислав Игоревич. Вам удобно говорить?
– Да.
– Хорошо. Я прочитал Вашу рукопись «Ночная прогулка», которую мне вручил один корректор, работающий в нашем издательстве. Илья Федоров. Вы знакомы?
– Да.
– Хорошо. Так вот, хм, скажу честно и без лишних слов – я от книги в полном восторге. Талантливо написано.
– Спасибо большое.
– И я намерен издать Ваш роман. Я думаю, вы не будете против?
– Я…
– Понимаю, не переживайте. Не каждый день такое случается. В общем, сейчас необходимо Вам приехать в наше издательство. Полагаю, вы знаете, где оно находиться?
– Да.
– Жду как можно скорее. Желательно в течение недели.
– Недели?
– Времени много, чтобы собраться. Поверьте мне. Просто купите билет на самолет – и через три-четыре часа, в зависимости от пробок на дорогах, вы будите на месте. Кстати, издательство полностью возместит расходы по трансферту.
– Меня не разыгрывают?
Вежливый смех в трубке.
– Нет, Анастасия Степановна, это не розыгрыш. Шутить я не привык. Вы сможете приехать в течение недели?
– Да.
– Хорошо. Тогда мы начинаем заниматься оформление необходимых бумаг для нашего, я надеюсь, плодотворного сотрудничества. А Вам хочу пожелать «счастливого пути».
– Спасибо.
– Спасибо Вам. Не прощаюсь. До встречи.
– До свидания.
Настя долго стояла в исступлении, не зная то ли плакать, то ли прыгать и смеяться.
– Бабочка, милая моя, – сказала она, сжимая в руках бабушкин «волшебный» кулон. – Кажется, у меня получилось. Получилось стать свободной.
***
Перед тем как забраться под теплый душ, Антон включил переносную колонку, настроив радио «Монте-Карло», на волнах которых звучал великий Фрэнк Синатра со знаковой песней: «New York, New York».
Грех было не спеть вместе с великим человеком, продолжающим сиять даже после смерти – и Антон пел так же красиво, как Фрэнк, но по-своему, как научили на зоне. Ангелина Петровна, тридцатисемилетний преподаватель из местной музыкальной школы, с уставшими глазами, но неизменной скромной улыбкой на миловидном лице, приходила каждый вторник и четверг к заключенным, чтобы научить не только игре на пианино и гитаре. А как важно открыться для музыки, заключить с ней сделку и постичь ее красоту и величие.
Антон не мог сказать за других музыкантов, что они открылись для музыки, но он точно прикоснулся к божественному – играя на гитаре, он отгораживался от привычного мира и растворялся в музыке, в колебаниях туго натянутых струн.
Ангелина Петровна сразу приметила Антона за усердие и рвение постичь азы за короткие уроки. Ангелина Петровна часто задерживалась после окончания занятий насколько это позволял тюремный режим.
– А петь ты не пробовал? – после очередного занятия спросила Ангелина Петровна, складывая методички в темно-коричневую сумку.
– Нет, – ответил Антон, наблюдая за Ангелиной Петровной, в которую был немного влюблен.
– Играть научился, пора перейти к пению.
– Не совсем научился.
– Основы тебе открыты. Дальше – сам. Все зависит от желания.
– Ну да.
– Так пел ты раньше?
– Я подозреваю, что вы и так знаете ответ.
– Знаю. Хотела услышать от тебя?
– Пел. В мальчишеском хоре.
– Долго?
– Два года.
– Удивительный ты молодой человек, Антон.
– Думаете?
– В четверг будешь петь.
– Нее…
– При всех.
– Тем более не буду.
– Я постараюсь пронести диктофон, чтобы записать твой голос. А потом разобрать по полочкам – сильные и слабые стороны. Решено.
– Ничего не решено. Я не согласен.
– У тебя время до четверга. Выбери любимую песню. И не смей отказываться. Это надо не мне, а тебе.
– Уверены?
– Я знаю. На этом урок окончен. До свидания.
– До свидания.
После освежающего душа Антон побрился, обильно смазав лицо приятно пахнущим лосьоном, и в прямом смысле выпорхнул из ванной комнаты под величественную музыку Нино Роты, написанную для классического кинофильма «Крестный отец».
Надел чистую белую футболку, спортивные серые штаны и натянул на голову новую бейсболку. И продолжая насвистывать, взял с комода ключи от квартиры и задумался, глядя на чехол, скрывающий гитару.
– Не глупи, – сказал сам себе Антон, перекинув за спину чехол, и вышел из квартиры навстречу к любимой девушке, в которую обещал не влюбляться.
Но разве сердцу прикажешь?
Это уже четвертая встреча. Четвертое свидание. Они подолгу разговаривали, гуляя по больничному парку (и вчерашний мелкий накрапывающий дождь был не помехой).
Катя, в основном, рассказывала по свою дружную и любящую собираться по праздникам семью, про Бима, про собачьи выставки, про увлечения – дайвинг и рисования.
Антон был менее красноречив и нехотя рассказывал о себе, но Катя умела расшевелить и ворохом вопросов вытянуть из Антона частичку своего мира: семья, работа, тюрьма, институт, наркотики, путь к музыке – так или иначе они затрагивали эти темы, иногда поверхностно, порой глубже, чем рассчитывал Антон, заставляя его потеть и нервничать.
По правде, Антон впервые так привязывался к человеку, особенно к девушке, обладающей естественной красотой и острым умом, способной понять его, по сути, незнакомца. Он сам часто не понимал себя, свои поступки, решения. А она видела его, словно он – открытая книга. И с легкостью объяснила, что и откуда возникало в его жизни. Даже объяснила ему, куда надо стремиться, чтобы стать свободным.