Три тени на краю бездны
Тень первая. Ангел
Он вошел в дом за час до заката, повесил крылья на старый медный крючок у двери, улыбнулся и сказал:
— Здравствуй.
Она ахнула. Из рук на пол выпала белая фарфоровая чашка и запела сотней звонких осколков. К счастью, конечно же, только к счастью.
Бросилась к нему, обняла, осыпала дорогое лицо поцелуями.
— Я так ждала! Полгода прошло! Уже и не верилось, что ты вернешься!
— Я всегда возвращаюсь к тебе.
Обнял её крепко, не вдохнуть, в глазах — жадная нежность, на губах — улыбка.
— Что ж ты на пороге стоишь? Проходи, у меня ужин готов, чай стынет.
Она тянула за руку уверенно, настойчиво, старательно делая вид, что в доме все осталось как прежде. Что нет на стене пятен осыпавшейся штукатурки, цветы в горшках ещё не завяли, скол на носике чайника не увеличился, а трещинка в блюдце совершенно не портит его, а наоборот, украшает.
— Как ты живешь?
— Как обычно, — отвела глаза лишь на мгновение, он сделал вид, что не заметил. — Немного сложнее стало в последние месяцы. С продуктами, лекарствами. Сам понимаешь... война.
Она смотрела немного печально и виновато. Словно в её власти было остановить хаос за стенами.
— Но уже совсем скоро всё наладится, я твердо верю в это. Знаю. Сердцем чувствую. А ты надолго?
Он отставил тарелку, склонил голову набок, прошелся взглядом по её лицу, шее, худому плечу, выглядывающему из-под тонкого ситца платья.
— Навсегда.
Протянул руку, коснулся горячей кожи, небрежно сцепленных дешевой заколкой волос. Щелчок, рыжие кудри падают на плечи.
— Позволь. Так лучше. Остригла? Зачем, красиво было.
— Совсем немного. Сложно стало ухаживать, — брови взметнулись вверх, на лбу пролегла тревожная морщинка. — Не было шампуня, да и с водой перебои. Жаль, но это ведь не страшно, отрастут. Помню, ты любишь длинные.
— Нет, — качнул головой, притянул, заставил сесть к себе на колени, прижался к ложбинке между грудей, вдохнул судорожно. — Я люблю тебя.
А потом поймал её подбородок, на миг задержал взгляд на тонком, едва заметном шраме над левой бровью и поцеловал. Исступленно, неистово. Пальцы проворно расстегивали одну пуговицу за другой, скользили по нежному, податливому, такому живому и желанному телу.
Она не сопротивлялась, хотя и шептала что-то неразборчивое. Отзывалась на его ласки робко, словно задумчиво, но с каждой минутой разгораясь всё сильнее.
— Я и ждать перестала...
— Я всегда возвращаюсь, ты разве ещё не поняла? Глупышка... Я не могу без тебя.
Он подхватил её на руки, унес с кухни, вошел в спальню, опустил — тяжело дышащую, взволнованную, вздрагивающую от каждого прикосновения — на кровать. Помог раздеться окончательно, да и с себя скинул рубашку и брюки. Приник к её коже на мгновение, застыл, сжал руками плечи, словно сам себе не верил. Новые, едва заметные морщинки, отпечаток тревоги во взгляде, острые, рваные движения. Она изменилась, но всё ещё была прекрасна.
— Это я, я, — она запустила руку в его волосы. — Чуть постаревшая, но всё та же. Я. И я хочу вспомнить, каково это: быть любимой.
И он любил ее долго и жарко. Не слушая стонов и игнорируя её шуточные попытки вырваться. Наслаждаясь открытостью, теплотой, нежностью. Ароматом тела, прикосновением рук, закушенной от сладкой муки губой, трепещущими ресницами.
Отпустил лишь тогда, когда силы её иссякли окончательно, уложил на свою руку, всё ещё не насытившись до конца, еле сдерживаясь, чтобы не впиться пальцами в медь волос, раскинутых по смятой подушке, не обжечь тонкую шею поцелуями, больше похожими на укусы змеи.
Она сонно улыбнулась, бесстыдно закинула на него ногу, провела пальцем по взмокшей коже.
— Ты же любишь меня, — он не спрашивал, скорее, утверждал. — Как и я тебя. Уйдем отсюда, прошу. Сегодня же ночью. Никто не узнает, клянусь.
Её рука замерла лишь на миг, а потом продолжила неспешную прогулку от груди к животу и обратно.
— Знаешь же сам. Мы говорили об этом сотню раз. Я не могу бросить это всё: дом, друзей, мою жизнь.
— Многие из друзей уже уехали, а ты всё ждешь.
— Скоро всё наладится, — отозвалась так, словно чужие слова повторила.
— Чужаки уже приходили на твой порог, и не раз.
— Однажды они уберутся обратно! — воскликнула она с неожиданной яростью. — А я — не уйду. Мне некуда идти, никто не ждет меня там.
— А кто ждет тебя тут?
Сел на кровати, отвернулся, уперся взглядом в стену.
— Доверься мне. Нужно уходить, другой возможности может и не быть. К тому же, потерять этот дом — не значит потерять свой мир. Я помогу, клянусь. Тебя держит только страх неизвестности. Но разве страх важнее будущего?
Она упрямо поджала губы, прошептала тихо:
— Осталось совсем немного.
Он тяжело вздохнул, поймал ее пальцы, поднес к губам, поцеловал.
— Действительно немного. Мы должны уйти до рассвета.
Поднялась, стыдливо прикрываясь простынью, словно и не сама полчаса назад отдавалась ему без всякого опасения и робости.
— Нет, — в глазах — твердость, в голосе — пламя. — Я. Никуда. Отсюда. Не. Уйду.
Отвернулась, плечи замерли напряженно. А он окинул тоскливым взглядом выстиранный хлопок постельного белья, тумбочку без одной ножки, книжный шкаф, заставленный доверху.
— Знаю, говорили. И всё же...
Она вскинулась, метнула в него острый, полный яда взгляд, молча развернулась и вышла из комнаты.
Ему осталось лишь в бессильной ярости хлестнуть ладонью по подушке.
***
Остаток ночи она проплакала на кухне, он метался по спальне загнанным зверем. Несколько раз пытался поговорить — и отступал, сметенный волной гнева, жалости, презрения.
За час до рассвета он тяжело вздохнул, оделся, снял с крючка крылья, но не стал надевать, перебросил за спину, как ненужную ветошь. И вышел во двор.
Звезды мерцали в темном пока ещё небе. Где-то натужно и хрипло лаяла собака.
Он отошел в сторону, вынул из кармана брюк смятую пачку сигарет, чиркнул спичкой, закурил, втягивая едкий, мерзкий дым.
Смотрел, как ночную тьму разорвали яркие вспышки. Воздух запел тревожным стоном. Ещё мгновение, и неразличимый во тьме снаряд рухнул на её дом, разбивая в пыль то, что было его миром.
Полыхнуло пламя, сноп искр взметнулся до самого неба. Послышались крики, топот шагов, во тьме замелькали силуэты перепуганных людей. Кто-то спешил разобрать завалы, кто-то силился сбить огонь. Без толку.
Белые крылья он зашвырнул в ревущее пламя без малейшей жалости. И просто стоял и смотрел на то, что осталось от его воспоминаний.
***
— Всё никак не сдашься? — из темноты в круг света шагнул мужчина в дорогом черном пальто, шляпе, лаковых туфлях, перчатках из тонкой кожи и с тростью. — Нет, даже при моей любви к шуткам вынужден признать, что эта затянулась. Пора уже забыть об этой женщине. Тебе не спасти то, что хочет погибнуть.
Ответом ему стала кривая улыбка и полное презрения молчание.
— Послушай, — лицо неожиданного гостя стало предельно серьезным. — Оставь эту затею. Право, сколько раз ты уже пытался? Десять? Двадцать? Пятьдесят? Сто? Итог один. Это её выбор.
Он играючи шагнул сквозь огонь и завалы. Пинком раскидал обломки, склонился, вглядываясь в перемазанное пылью бледное лицо со страшной раной над левой бровью. Присел на корточки, прикрыл остекленевшие глаза.
Никто из безликих теней вокруг не обратил на дерзкого визитера внимания. А он отряхнул полы плаща, выругался тихо, рассматривая пятна сажи на лаковой коже, и вернулся к замершему недвижно мужчине.
— Отпусти. Дай ей покой, наконец.
— Никогда.
— Болван упертый, — раздраженно рыкнул гость. — Думаешь, это милосердие? Даже если наутро она не вспоминает о вчерашнем дне, боль, которую она чувствует каждый раз, настоящая.
— Как и любовь.
Он впервые повернулся к собеседнику, пристально вглядываясь в полумрак между шляпой и поднятым воротником.
— Хочешь ещё одну попытку? — тоскливо уточнил гость. — Сил моих нет на это смотреть, клянусь. Но, если считаешь, что так будет справедливо...
— Однажды она услышит меня. И поймет. И согласится уйти.
Гость покачал головой, щелкнул пальцами, унимая огонь. Минуту посмотрел, как серый пепел подергивает раскаленные угли, потом отвернулся, ободряюще хлопнул собеседника по плечу и, насвистывая незатейливую мелодию, скрылся во тьме.
***
Когда взошло солнце, головешки потухли окончательно.
Когда добралось до зенита — из обломков начали подниматься стены, ещё через час — осколки собрались в стекла, а за ними мелькнули листья увядших в горшках цветов.
Когда светило покатилось к горизонту, человек устало повел плечами, разминая тяжелые белые крылья.
В окне мелькнуло знакомое, чуть усталое, но бесконечно дорогое лицо.
За час до заката он вошел в ее дом, повесил крылья на маленький медный крючок у порога и сказал:
— Здравствуй.
Тень вторая. Где можно записаться на войну?
— Где у вас тут можно записаться на войну?
Мужчина лет сорока пяти, невысокий, в очках и клетчатом пиджаке нервно теребил в руках мятую серую бумажку.
— Вам на какую? — скучающим тоном поинтересовалась помятая жизнью дама с выбеленными волосами и ногтями цвета переспелой вишни. — Гендерную, социальную или вы из этих, идеологических?
— Сам не знаю, не подскажите? — осторожно поинтересовался мужчина. — Мне вот... прислали по почте...
Он протянул даме направление, она взяла брезгливо двумя пальцами, прочла бегло, вернула.
— Н-ну, — протянула раздраженно. — Мужчина, вы читать умеете? Тут написано «в отдел распределения», а у нас отдел сортировки новобранцев.
— А это не одно и тоже? — осторожно поинтересовался он. — Вы простите, я в университете работал, историю средних веков преподавал, плохо разбираюсь в современности...
— Не задерживайте очередь! — рявкнула тётка. — Выйдите в коридор, вверх по лестнице, триста восемнадцатая с десяти до четырнадцати по вторникам и средам. И записывайтесь заранее.
— Но ведь сегодня как раз вторник, одиннадцать утра.
— Ну, не знаю. Может, и успеете до обеда проскочить.
— А обед когда?
— С двенадцати до часу! — рыкнула она, хлопнув ладонью по столу. — Не задерживайте очередь!
Мужчина обернулся и обозрел совершенно пустую приемную и такой же пустой коридор за стеклянной дверью.
— Но...
— Не ваше дело!
Дама с невозмутимым видом вынула пилку для ногтей и махнула ей, как дирижерской палочкой. — Триста восемнадцатый кабинет.
Мужчина подхватил портфель и шляпу и вымелся в коридор.
Триста восемнадцатого не нашлось ни на третьем этаже, ни вообще нигде. Триста семнадцатый был, триста девятнадцатый — тоже. На месте восемнадцатого девственной пустотой сияла выкрашенная свежей краской стена, на которую криво приклеили надпись «переучет».
По коридору торопливо пробегали редкие сотрудники, впрочем, ни один из них даже не обернулся посмотреть на растерянного посетителя.
Мужчина оглянулся и, не найдя ни одной лавочки или стула, поставил портфель на пол, скинул пиджак, аккуратно перебросил его через сгиб локтя и расстегнул пуговицу на воротнике. Тут было очень душно.
— Простите, вы не подскажете…?
Юркая миловидная девушка в костюме-двойке торопливо обогнула его и умчалась по коридору, звонко цокая каблучками. И, разумеется, проигнорировав вопрос.
— Извините, где триста восемнадцатый кабинет?
Полноватый мужчина с залысиной бросил на назойливого незнакомца раздраженный взгляд и коротко ответил:
— Там.
Махнул рукой куда-то вверх и, не сбавляя шага, углубился в чтение бумаг в раскрытой папке. Потом притормозил и бросил через плечо:
— Выше.
Искомого кабинета не было ни на четвертом, ни на пятом этаже. Искать триста восемнадцатый выше шестого показалось бессмысленной тратой времени, и визитёр решительно направился обратно. Уже порядком рассерженный и сбитый с толку он споткнулся на лестничном пролете и чуть не рухнул вниз головой, но вовремя ухватился за перила и буквально сполз на площадку между третьим и четвертым этажами. Аккурат перед дверью с издевательской надписью «Отдел распределения», но, конечно же, без номера.
Встал, тихонько выругался, торопливо привел себя в порядок и постучал. Заветному «Не заперто!» обрадовался, будто родному.
— Добрый день! У меня к вам направление, — решительно сунул очередному клерку в круглых очках серую бумажку. — Мне надо записаться на войну.
— А, ага. Да-да, конечно. Заполняйте анкету.
На стол плюхнулась увесистая пачка бумаг, покрытых густой сетью вопросов и крохотных квадратиков для галочек.
— Позвольте ручку?
— У меня нет, — клерк торопливо убрал стакан с пишущими принадлежностями в тумбочку.
— Ясно. Я присяду?
Единственный в комнате стул отчаянно скрипнул, на пол с громким звоном выпал открутившийся болтик. Мужчина неуверенно поелозил на деревянной седушке: только бы не сломать эту рухлядь окончательно! Порылся в портфеле, вынул ручку, сел заполнять анкеты, но через пять минут недоуменно поднял глаза на клерка.
— А зачем эти вопросы вообще? Мой любимый цвет, катался ли я на велосипеде в десять лет, имена всех домашних питомцев… Кому это всё нужно?
— Им, — клерк ткнул пальцем в потолок. — Вопрос национальной безопасности. — Они должны точно знать, что вы подходите.
— К чему подхожу? Или куда?
— Под наши требования подходите. Нам не нужны изменники и предатели. И вражеские шпионы не должны просочиться в наши стройные ряды.
— Но, простите, какое отношение к этому имеет, во сколько лет я впервые поцеловался с девушкой?
— Вы что, сомневаетесь, что тот, кто составлял анкету, понимает свои обязанности? Тут нет ни одного случайного вопроса.
Взгляд очкарика стал острым и назойливым. Мужчина нервно передернул плечами.
— Нет-нет, что вы. Я заполню, конечно заполню.
— Давайте сюда, проверю.
— Но ведь я не закончил!
— Некогда, у меня обед.
Он буквально выдернул из рук мужчины стопку недописанных листов, пробежался беглым взглядом, ткнул пальцем в несколько мест:
— Тут галочку, что вы согласны. Тут дату и время точное. Тут подпись. В двух экземплярах. А казенное имущество верните!
Клерк ловко выдернул из рук мужчины ручку, чиркнул пару строк на очередном клочке бумаги, поставил размашистую подпись, шлепнул печать, протянул визитёру.
— Соберите подписи на обходном листе: отдел кадров, бухгалтерия, пожарная безопасность и библиотека. Потом зайдете в отдел экипировки, там вас направят.
И спрятал ручку в тумбочку.
Следующие несколько часов ушли на то, чтобы отстоять три очереди и получить заветные подписи на обходном листе. У бухгалтерии даже пришлось немного поработать локтями, дабы отпихнуть наглецов, старающихся проскочить впереди всех, потому что им «только спросить».
Тихо и мирно оказалось только в библиотеке. Книжные полки тянулись в теплый полумрак, столы для читателей, совершенно пустые и даже слегка припорошенные пылью, выстроились ровными рядами под окнами. Пахло старой бумагой и уютом, вот только людей совсем не было. Единственная включенная лампочка освещала уголок, в котором устроилась миловидная дама за пятьдесят, на плечах её тонкой паутинкой лежал белый пуховый платок.
— Ах, голубчик, конечно, давайте-давайте! Вы ведь у нас впервые? Не припоминаю ваше лицо, — дама, казалось, искренне обрадовалась неожиданному гостю. — Совершенно точно, не видела вас прежде. Уверена, никаких долгов перед библиотекой у вас нет, конечно, я подпишу. Не хотите ли чаю? Нет? Уже спешите? Увы да, почти вечер, а темнеет сейчас рано. Что ж, рада была познакомиться, приходите, когда появится свободная минутка, подберем вам что-то для души и приятного времяпровождения.
Часы на стене отбили пять. Нужно было спешить, ведь отдел экипировки наверняка закрывался, как и все прочие, через час.
Мужчина торопливой рысью бросился по коридорам.
— Кто такой? Как звать? В каком звании?
Незнакомец в погонах и форме неопределенной, но, без сомнения, очень важной военной службы встретил посетителя грозным окликом.
— Я преподаватель, — неловко кашлянул мужчина со шляпой. — Историю в университете чита…
— В каком звании я спрашиваю? — оборвал его тот, что в погонах.
— Н-никаком!
— Рядовой, значит. Как стоишь? А ну, выпрямиться! Подбородок вверх, и чтоб жрал глазами начальство!
— Какое еще начальство? — прозвучало растерянно-изумленно.