Кто такой Иисус?
Они говорят. О чем они говорят? Он улыбается. Как он красив!
– Аня, Аня, ответь.
Она лишь наблюдала. Что-то поднималось в ее груди. Кто такой Иисус?
– Ваня, пойдем. Я ее боюсь.
Это ты!
Любовь. Любовь. Бог любви. Ты обманул! Ты обманул! И он обманул. Кто ты? Обманщик или спаситель? Спаси меня. Обмани меня!
– Аня…
Она взглянула на свои руки и увидела их дрожь. Она вспомнила. Она – Аня. Аня. Все! Оно почти вышло. Она смотрела на него. Глаза. Сердце сжималось. И что-то в груди упорно хотело разорвать оковы. Я уйду с тобой, узник!
Ей на мгновение вспомнилось небо прошлой ночи. И звезды. О чем они говорили? Что значили?.. Нет.
Глаза. Эти глаза! Чьи глаза?..
Иисус!
– Это ты, – сквозь зубы произнесла она, и все, что было в ней, стремительно ринулось вперед.
Лишь крик, безумный крик страха, был ответом в ее голове.
***
«Учащиеся … художественного училища до сих пор не могут прийти в себя. На кухне студенческого общежития 18-летняя студентка Надя (имя изменено) с ножом в руке накинулась на своего бывшего молодого человека Ивана, а затем ударила его нынешнюю девушку Марию. Пострадавшие находятся в больнице.
Подозреваемая встречалась с Иваном три года. Свыкнуться с фактом расставания она не могла. Как отмечают студенты, в последнее время она была раздражительной и часто принимала успокоительное. Она жила в том же общежитии, что и влюбленная пара. И не могла спокойно смотреть на чужое счастье. Подозреваемая не раз просила своего бывшего молодого человека уехать из города, чтобы никогда его не видеть.
Но отвратить катастрофу не получилось.
Несчастье произошло 13 июня.
– Я пытался заговорить с ней, когда она схватилась за нож, – рассказывает Иван. – Она была не в себе. И я хотел узнать, не могу ли я чем-то помочь.… Надя ударила меня ножом в ногу. После этого я попытался выбить его из ее рук. Казалось, что получилось, но в последнюю секунду она успела ударить Машу.… Вызвали скорую помощь, полицию. Что было дальше, я не знаю…
Я не желаю Наде тюрьмы. Но считаю, что ей необходимо лечение. Я надеюсь, что ей станет лучше, что она поймет ужас совершенного и раскается».
2019
κάλλος
Эпитафия
Памяти Артема Коломацкого
Зеленый свет зари. Рассвет. Закат. Ангелы воспоют твое имя. Стекут шелестом листвы волосы с плеч. И ткань омоет чистую тонкую грудь, вздымающуюся от дыхания.
Раскрыт цветок под ясностью солнечных звезд. Колеблется листва. Среди зеленого будет плясать зеленое пламя. Загорится сердце. И ветер у твоих ног. Воспоют воды о вечности.
Как приятно быть воздухом, касающимся этих губ. Пробежать пальцами среди кудрей, извивающихся громадами летних облаков. Рассветными пениями птиц, росой под белыми твоими ступнями, полуденным зноем, томлением, шепотом трав и дурманом цветов, долгими закатами, пролитыми красками, теплым бризом соленых волн и ночами, озаренными звездами – целую тебя, Красота.
Нет большего лета, чем в линиях этих рук. Мраморная тишина Античности. О древний бог, взмахни рукой – и солнце взойдет, вспомнив о древности.
Что-то есть в тебе от бабочки, взмахов ее крыльев. Послушай меня, я хочу тебе сказать…
Лето. Я хочу, чтобы было лето. Почему не может быть только лето? Эти безграничные дни с белыми ночами, эти раскаленные тротуары и крыши, сверкающие, словно грани алмаза. Чтобы сбежать, чтобы скрыться там, в водах. Среди морского воздуха, на выжженной траве. Пить это вино. Смотреть, как капля случайно скатывается с твоих губ. И твои волосы запутались, неудавшаяся Венера Ботичелли. Разметались среди травы. Пусть это длится вечно…
Этот запах почвы, рождающей жизнь. В твоих глазах огни, миллионы огней, горевших когда-либо на земле, горевших ради будущего твоих глаз. Твои теплые руки, собравшие все капли мирового пожара, разожженного ради твоих рук, тонкие пальцы, гибкие, молодые ветви деревьев. Звуки смеха – радость человечества. О, то идеал. Ты жизнь жизней, цвет цветов, песнь песней. Лучший плод прошедших зим. Прошу, свети, взлетай, дыши и не сгорай, как сгорает лето в ржавых оковах августа.
Вечная чистая слеза глаз. Проберется в сердце скорбь. И не плачь, чувствуя дуновение холодного ветра. Не верь ему. Лишь однажды поверив, никогда не найдешь дороги назад.
Ты – пламя, свет моего света. О, не умирай. Не оглядывайся, Орфей. Твои волосы все еще горят в свете этого солнца. Не нужно морщин на лбу. Я соберу слезы с глаз твоих. Я утру их своими неказистыми руками. Не нужно дождей, ливней. Если поверить, солнце не уйдет! О листья, о чем вы шепчетесь? Что затеваете? Цветок лета, о, не смотри назад. Не оступись. Сладость твоего пульса – сила жизни. Лету нет конца. Без конца!
Не лей слезы. Мир живет. Взойдет солнце, и опустится оно. Твои глаза смотрят в вечность. И нет в ней смысла, кроме них. Потому что в них свет. Свет моего света. Жар тела, твоего дыхания. Пока горит звезда, кожа будет сиять в ее блеске…
– Это моя вечеринка, и я буду плакать, если захочу… Ты бы тоже плакал, если бы это случилось с тобой…
Свет моего света. Звездные ночи, кровавые закаты, соки среди полуденного пламени, томительные рассветы, и твои волосы. Все вернуть назад. Перемотать. Разрезать. Спрятать и не давать. Я плачу в темноте. Ветры пришли. Нас унесло. Я потерял. Мы потерялись. Потому что лето умирает. И все идет по кругу. И нет твоих волос. Развеял ветер. Рассеял тень. Ни следа.
О камень, жизнь… Древность. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после… Но почему? Почему, когда это ты?
Облетают листья. Границы света сгорают, окрашиваясь в красный. Нет цветов. И пчелы улетели. Нет жара дня и морского бриза… Лишь я один. Моя осень.
Кто достоин лета? Кто бог, а кто раб? Ты бог грез. Виночерпий солнца. Жизнь жизней, цвет цветов, песнь песней…
Сияй в вечности, о Красота. Что тебе мои слезы? Они никого не спасут…
Только прошу: прилети ко мне сладким теплым ветром, когда зима пройдет и наступит лето. Напомни об участи осени. Тогда и я верну долг глазам небес, затерявшимся в темноте за глаза земли.
2019
От 14-го ноября
Отрывок
Nuages – Distant
Я ждал автобуса. День был такой тяжелый, безрадостный и быстрый, что как-то и ожидание само размылось. Я ехал туда во второй раз. И все внутри радовалось тому, что впереди вечер настоящей тишины.
Сейчас очень холодно. Но снега еще нет. На улицах все настолько сухое, что на миг может показаться, что стоит летнее пекло. Ни льда, ни капли влаги. Только пыль и рассыпающиеся листья. Дни стоят тусклые, серые. Всему дает окраску небо. Почти всегда над головой бетонный потолок, такой же, как четыре стены вокруг. Но солнце иногда появляется: неохотно поднимается в восемь утра и лениво взбирается вверх, чтобы после часа дня стремительно рвануться вниз и упасть к четырем. Его путь занимает не больше одной пятой небосвода. Когда я сижу на парах, я могу видеть, как оно едва-едва выглядывает из-за стройки за окном и снова прячется за ней. Печальные дни. Даже в безоблачные часы все выглядит мертвым, опустошенным, серым. Целые пустоши за окном, перерезаемые речкой и тонущие в холодном свете ледяного солнца. Такой должна выглядеть земля в последний свой день перед апокалипсисом.
Вечером же загораются сотни огней города: светофоры, фары, автобусы и маршрутки, вывески, фонари, окна домов, подсветка, светоотражающие поверхности, гирлянды, пламя заводов за горизонтом, дрейфующий свет поездов, тоскливо ревущих где-то вдалеке. Становится немного красивее, живее, прямо тянешься к этому разноцветному сиянию города.
Я взял привычку фотографировать свет. Хожу по вечернему (ночному) городу и фотографирую, как дурак, светофоры и вывески. Что-то в этом есть интересное, даже философское. Я завалил свой Instagram такими фотографиями. Сложно сказать зачем. Но я ждал, когда же мне кто-нибудь скажет, что это полная хрень. И вдруг Катя спросила меня: «Что за дичь ты выкладываешь?». О да, ради этого стоило все фотографировать! Точно!
Я думал, что уже не дождусь автобуса. Он ездит раз в час. Кто вообще так устраивает расписание транспорта?
Но я тут не важен. Да… Странно звучит это. Очень странно. Там были огни, сотни огней за окном и полная, кромешная тьма. Прижавшись к стеклу, приятно ехать так, где-то, в небытии. Уезжая от себя, от других, от твоих дел, мыслей. Романтично, кажется, но нет, это всего лишь чувства. Я фиксирую свои ощущения, сиюминутные, быстротечные и легко разбиваемые головой… Потому что тут ты не важен. Ну, рациональный ты. Или не так? Сложная мысль. Неважно.
Его дом находится на огромной трассе. Высокий, почти двадцатиэтажный, оранжевый с черными кубиками. Либо это просто мне так показалось. Совсем новенький, с белыми стенами, чистыми полами, со стеклянными дверьми, двумя сверкающими металлом лифтами и играющей внутри них музыкой. А рядом (для контраста) маленькая церквушка с плакатным изображением Христа, раскинувшим руки для объятия. Помню, когда впервые сюда приехал, увидел женщину с ребенком. Она поднялась на крыльцо церкви, поставила коляску в сторонку, завязала платочек девочке, поправила свой и двинулась к двери. И та была заперта. Мне показалось это грустным и забавным одновременно.
Я написал Феде, как вышел из автобуса. Вокруг было темно, холодно. И, как это бывает, когда оказываешься в незнакомых местах, все выглядело безграничным и большим. Я забыл номер подъезда и встал между двумя, из которых не мог выбрать. В наушниках играла музыка. И было здорово даже – так стоять, слегка пританцовывая, чтобы не замерзнуть. Забавно, что Федя так меня и застал между двумя подъездами.
Мягко улыбался, засунув руки в карманы куртки. Красивый как всегда, черт.
– Я забыл подъезд, – усмехнулся я, наверно, глупо как обычно.
– Эта музыка так надоедает, когда слушаешь ее каждый день, – ответил он, улыбаясь ровными зубами, на мои слова восхищения его домом, и лифтом в частности.
– Утром, наверное, особенно, – сказал я. – Когда ты невыспавшийся, ненавидящий весь свет, едешь на учебу. Эта музыка слишком вежливая для утра.
Белый коридор, серая плитка, Федина квартира. Такая же светлая, как его кожа.
Я прохожу внутрь. Закрывается дверь. Снова поражаюсь тишиной, полной изолированностью от мира. Лишь панорама горящих вдалеке железнодорожных путей и НПЗ за окном. Похоже на звездное небо.
Здесь тепло и уютно. Чайник греется и сияет синим. Лампы на стенах разгоняют мрак и создают атмосферу дома. Играет эмбиент. И тишина за ним. Ничего более.
Он сделал мне и себе какао. Достал и разогрел блинчики (сам готовил; он прекрасно готовит, как я уже давно убедился), поставил на стол вишневое варенье и сметану. Я случайно плеснул воду на кожаную подставку для кружки и стал извиняться.
– Ничего, я все равно их бесплатно получил, – мягко улыбался Федя. – Вынес из H&M-а.
– Ого, это уже интересно, – усмехнулся я.
И наш разговор начался.
Мы знакомы с ним два года. Но виделись мы за это время не больше 5–6 раз. Федя всегда молчалив, загадочен, неизвестен. Он почти ничего не рассказывает о себе. Я знаю лишь, что он медик, что хочет стать патологоанатомом, что он фанат своего дела, что хотел бы переехать за границу и что, возможно, он тихий омут. Поэтому такие вещи, как кража подставок для кружек очень важны для меня: они несут что-то новое, приоткрывают завесу.
Разговаривая с Федей, я чувствую, что он как будто совсем другой, не я. И это интересно, потому что я хотел бы у него поучиться чему-нибудь.
– У меня последний месяц ужасно загружен, – сказал ему я. – Постоянно приходится бегать. Все рассчитано по часам: пары, репетиторство, диплом, чтение бесконечных списков, готовка, уборка и друзья напоследок. Все это постоянно сидит в голове и грузит. Особенно диплом, который стоит в сторонке, руки в боки, мол, ты когда за меня сядешь, пидор?
Федя улыбается.
– А у меня как-то всегда спокойно, размеренно. Я, наверное, с собой ношу спокойствие. Стараюсь не напрягаться.
И уже это! меня восхищает.
Мы говорим о Долане. Мне, несмотря на прекрасную форму, не понравились его два последних фильма из-за явного уклона в социальщину и банальность. Федя говорит, что для огромного количества поклонников Долана это неважно. Ксавье – мода, поэтому многие любят его потому, что это популярно и является показателем хорошего вкуса. Я бросаю мысль о том, что, возможно, проблема во мне, в том, что я эстетически отдалился от Долана, хотя обожал его раньше.
Говорим о музыке, о том, что глупо считать, что танцевать можно только под что-то веселое. Это гораздо интереснее, приятнее, «творческее» – двигаться под что-то медленное, сложное. Улавливать едва заметные изменения в настроении, в ритме, разных слоях композиции.
Говорим о болезнях. Федя отмечает, что болезни с точки зрения медицины полезны: они двигатели эволюции. Я согласен с ним.
– Но забавно, что совсем противоположная оценка болезни будет, если взять не все человечество, а масштаб одного человека, если объективное поменять на субъективное, – говорю я. – Все зависит от точки зрения.
Он согласен.
Мне нравится, что у нас нет споров. Под звуки музыки, играющей на видео с девочкой, бесконечно пишущей дневник в красках Хаяо Миядзаки, наши мнения мягко перетекают друг в друга. И это так расслабляет!
А потом я его фотографирую. У лампы на столе. У светильника над кроватью. Пытаюсь настроить свет, чтобы передать его красоту. Он весь тоненький, размеренный, изящный, нежный, но не женственный. Он словно персонаж какого-то красивого фильма о море, ветре и шумящей прибрежной траве, в которой прячутся птицы. Голубые глаза сияют под лампой, тени играют на симметричном, скуластом лице, широкие ладони с длинными пальцами скользят по стене и тянутся к светильнику.
– Явление святой контрацепции, – шутит он, намекая на форму лампочки.
Я смеюсь.
Он кажется мне одним из огней ночного города. Такой маленький теплый голубой огонек, которого боишься коснуться, чувствуя, что тот сразу же погаснет. Фотографировать его – одно удовольствие. Кажется, он немного привык ко мне: ведет себя более естественно, позирует. Я говорю ему об этом.
– Я не умею позировать, – улыбается Федя.
– А все же!
Его улыбка напоминает улыбку Джоконды. Неясная, но какая-то ангельская, безумно добрая и нежная. Голубая нежность – так бы мне хотелось описать его.
Смотрим фотографии. Федя продолжает улыбаться. Снова пьем чай. Пятый или шестой раз за этот вечер.
А время все идет. Уже пора домой. Грустно от этого. Федя обнимает меня на прощание, и мне приятно обнять его в ответ.
Я вышел из подъезда. Вокруг снова все бесконечное и холодное. И такое грустное. Как ноябрь. Как эти дни. Я бы хотел вернуться назад. Почти до слез. Но я не привык плакать. Я знаю, что чувствовал.
Я стоял на остановке и радовался этому вечеру. Потому что он был немыслимо прекрасным. Этот ритм жизни, которым я живу в последнее время, этот гул автострады мыслей в моей голове сегодня на несколько часов угасли. Мне впервые за долгое время было очень хорошо. Поэтому нечего грустить.
Я ехал обратно, снова среди темноты и тысячи разноцветных огней. Слушал музыку и почти дремал. Думал о том, что происходит. То, что я испытывал, то, чего уже давно не было, можно было объяснить одним словом – «влюбленностью». Вся эта нежность к Феде, спокойствие, почти эйфория из простых чисел – все вызвано влюбленностью. Возможно, я и раньше это знал. С первой нашей встречи. Но я не думал, что пройдет два года и чувство останется. К чему я это?
Многие утверждают, что вся влюбленность – это лишь сексуальное влечение, что всеми нашими чувствами к другим людям управляет дедушка Фрейд. Но сегодня я убедился, что нет. Такие чувства, которые я испытываю к Феде, являлись ко мне лишь дважды до этого. Все остальное – да, это Фрейд. Я это проходил. Я знаком с этим. Но здесь иное. Есть секс, сексуальное влечение, желание обладать, вожделение. Наверно, часто из этого рождаются отношения, брак и так далее и тому подобное… А есть что-то другое. Оно правда похоже на огонек. Разных цветов. Федин, например, небесно-голубой. Но это не потребность, не влечение сексуальное. Это нежность в самом чистом виде. Когда хочется сесть рядом, обнять и говорить, говорить целую вечность. Или молчать. На вершине мироздания, оставив мироздание в стороне.
Но я не тешу себя надеждами. Я не подросток, к счастью. Я все-таки не настолько наивен, чтобы надеяться на реалистичность этих чувств. Я знаю, что они не взаимны, как и большинство таких чувств. Знаю, что, даже если и взаимны, ничего из этого не получится, кроме боли для обоих. И, даже если и получится, я уеду через год, а он останется здесь. А я не верю в расстояния, особенно те, что не имеют временного ограничения. Слишком все это нежно, чтобы быть правдой.
Обо всем этом я думал в автобусе. Это, конечно, неважно. Все это пройдет. Но нужно радоваться. Радоваться, потому что, когда ты можешь чувствовать подобную нежность к другому, ты еще жив, ты еще не умер внутри. А мне, как это ни смешно, в свои двадцать один уже казалось, что все позади. Глупо, наверно.