Я хочу с ним видеться. Я не хочу ничего портить признаниями, нервами, слезами и тому подобным. Я хочу наслаждаться нежностью при виде его. И не вешать ему на шею камень из моих чувств и мнимой ответственности. Нужно радоваться. Радоваться огням, которые светят в темной пустоши. Это приятное открытие для меня, новый взгляд. Поэтому я даже не считаю эту запись какой-нибудь любовной записью. Это манифест радости и гимн свету, который есть в жизни.
Завтра все это будет казаться бессмысленным и ненужным, пафосным и инфантильным, чересчур эмоциональным. Ведь ничего интересного в этом вечере не было. Просто посидели, попили какао и чай, поговорили, пофотографировались. Но это неважно.
Зачем я это записываю? Наверное, затем, чтобы помнить. Потому что некоторые вещи проходят, незаметно растворяются в прошлом и перестают иметь значение. У всего такой конец. Написать, записать – значит создать иллюзию того, что прошлое живо. Даже если уже не для тебя.
2019
МЕФ
Диалог
Lamb – Gorecki
– … Я всегда был таким. Во всяком случае, сколько себя помню. Однажды в детстве родители отправили меня на несколько дней в лагерь с классом, чтобы я с кем-то подружился. В результате я целые сутки просидел в шкафу, и меня никто не мог найти. Мама с папой беспокоились об этом моем свойстве характера. Особенно мама. Она очень сильно любила меня. Так сильно, что больше, наверное, и невозможно. Я так часто слышал слова «Я тебя люблю», что они совершенно потеряли для меня смысл. Лишились какого-либо значения. А Ира постоянно требовала от меня этих слов. И я говорил их. Зачастую ничего не чувствуя. Я могу повторять это хоть каждую минуту. Мне не составит это труда. Ни капли. Но Ира не могла этого понять…
– Ну, это неудивительно, что тебя любят. Ты так красив… Мне кажется, еще ребенком ты был настоящее чудо… А у тебя… Не может это быть связано с генами?
– Да, папа такой отчасти и бабушка. Думаю, это связано с этим.
– Слушай, когда с тобой общаешься, не чувствуешь особой социофобии. Просто иногда ты очень молчалив, поэтому кажется, что тебе некомфортно, что тебе неприятен разговор. Меня раньше это часто смущало. Но сейчас ты говоришь. И говоришь достаточно. Как обычный человек. Когда я тебя спрашивал тогда про секс, ты записал мне голосовое. Так вот… Это была настоящая лекция профессора. Словно ученый, ведущий занятие в университете. Я включил это голосовое подруге – она сказала, что аж возбудилась: как она сказала, ее очень привлекают умные мужчины. У тебя прекрасно поставленная речь. Рядом с тобой мне даже стыдно становится за свой мат-перемат.
Улыбается.
– Не, это всего лишь иллюзия. Как только перед глазами оказывается аудитория, когда приходится что-то публично рассказывать, представлять, все просто ужасно. Это заикание, кривые предложения, красное лицо, потные ладони. Катастрофа… Мы как-то с Ирой ездили в театр. Обратно мы заказали такси. Так оказалось, что таксист остановился непонятно где и нужно было ему позвонить. Я кое-как, обрывочными фразами, объяснил, куда нужно подъехать. Десять лет на это ушло. Тогда Ира мне сказала, что я должен с этим что-то делать, что это ужасно. И сразу же мне жутко захотелось с ней распрощаться. Но она пожалела о том, что сказала, похоже. Когда мы приехали домой, спросила, является ли это частью меня. И я сказал, что да, что является. И тогда она попросила у меня прощения за сказанное.
– Она любила тебя?
– Да. Не то слово. Она боготворила меня, мне кажется. Она постоянно делала что-то красивое для меня. Дарила маленькие подарки, готовила сюрпризы. Даже когда была в Германии, писала мне письма и слала открытки.
– Это они висят у окна?
– Да… Я даже боялся этого благоговения с ее стороны. Потому что я не мог ответить взаимностью. Возможно, это отбитость. Я не кичусь этим. Но это так. К сожалению или к счастью.
– Да, у всех по-разному работает это. Знаешь, есть хороший показатель, указывающий на силу привязанности к человеку. Когда мы расстались с Ромой, я не мог думать о сексе с кем-то еще около полугода. А сам потом узнал, что тот переспал с кем-то уже через две недели после нашего разрыва. И тогда я все понял.
Смеется.
– У меня был секс через день после расставания с Ирой.
– Ну вот. Видишь?
– Да, это, возможно, грустно. Но я не могу думать об этом. Я не держу это в голове. Я живу дальше. Нет во мне этого… Я уже говорил, что я мыслю биологически. Я биологически смотрю на жизнь. Стараюсь ее не усложнять.
– Но я уже сказал, что это никак не противоречит традиционно противопоставленному виду мировоззрения.
– Да, да, наука – это манифестация неизвестного. Я про другое.
– Как долго вы провстречались?
– Около года. Мы расстались в августе.
– Как это случилось?
– Все изначально к этому шло. Вопрос был только во времени. Я считаю, что я на четыре пятых гомосексуален. И до этого у меня не было ничего с девушками. Я решил попробовать. И это был довольно трудный эксперимент для меня. Даже физически. Сначала было что-то новое. Но потом я все чаще ловил себя на том, что мне приходится во время секса представлять парней. В этом плане меня всегда привлекала все-таки мужская сторона. И с каждым разом становилось все труднее. И потом… Потом у нас случился опыт трио. Не знаю, как она решилась на это.
– Ого.
– Да. Она пригласила своего бывшего… Не представляю, что заставило ее это сделать… Самое забавное то, что ее бывший в прошлом жуткий гомофоб. А тут он захотел попробовать. Удивительно иногда, как медленно люди к этому приходят.
– А что было потом?
– Становилось только хуже. Мы много ссорились. Точнее, она много раздражалась. Ей не нравилось, что я провожу с друзьями больше времени, чем с ней. Но я не мог с этим ничего поделать. Наверное, это действительно было так. Я уже говорил, что мы с подругой иногда собираемся здесь на ночь, запасаемся всем необходимым для ликвидации побочек и закидываемся колесом. И в этом состоянии ты в принципе не можешь как-то резко реагировать на действительность. Ты расплываешься, хочешь раствориться в эйфории, слушать музыку и не двигаться… Не понимаю, например, тех, кто занимается сексом под кайфом.
– Ты пробовал?
– Да.
– И как?
– Ужасно. Очень сложно сосредоточиться. Практически невозможно. Когда ты под колесом, тебе хочется просто ловить нирвану. Это же и так чистый секс. И мефедрон, кстати, этот так же действует – это чистый секс. Такова природа этой эйфории… Так. Вернусь к ситуации. Мы закинулись с подругой колесом и лежали, наслаждаясь. И тут пришла Ира. Она практически ворвалась в квартиру. Влетела, «как нате». Я закрыл дверь в комнату. Еле стою, заслоняю собой квартиру от этой бури, самого настоящего урагана. А там под кайфом на кровати лежит подруга. Ира кричала… Это была истерика… Тут тонкие стены. Сам слышал, как хорошо слышно происходящее у соседей. И она кричала что-то типа «Ты конченый нарколыга», «Скоро сдохнешь», «Тебя с твоим отношением к людям никто никогда не полюбит». А я стою, не понимаю до конца, что происходит. В результате она просто ушла… Потом, через время, написала мне: «Извини за доставленное беспокойство». На этом все закончилось.
– Грустная история.
– Да, это так.
– Возможно, она была права, когда говорила, что меня никто никогда не полюбит. Иногда я думаю… Я читал цитату из твоего романа про милых мальчиков. Про создания и создателей. Иногда я думаю, что я тоже такой милый мальчик. Что будет со мной в будущем, когда молодость уйдет?
– Ты не похож на милого мальчика, уж поверь. Ты больше, чем это. Ты умен. Ты оригинален. Ты личность. Да и в какой-то степени мы все милые мальчики.
– Но, скорее всего, она права в том, что меня никто не полюбит.
– Нет, тебя точно полюбят. Поверь мне! Другое дело – то, что полюбить тебя будет изысканной формой страдания. Настоящий наркотик. Это правда.
– Еще воды?
2019
Сны
Элегия
Julee Cruise – Mysteries of Love
Квартиры. Квартиры. Квадраты в квадратах. Параллелепипеды, перерезанные параллелепипедами. Светящиеся линии, сходящиеся и расходящиеся. Огни в домах, собирающиеся в хороводы звезд, падающих с неба. Вибрирующие лампы, бьющиеся в такт сердцу. Сколько их было? Сколько будет? Что нам отпущено?
В осколках зеркала – отражение. Обрывки молочных стен, вырезки из книг и тетрадей, рамки открыток у окна, зарево взорванного мира Антониони вдалеке, за пустотой деревьев и холодом железнодорожных путей. Тепло света, разрезаемого кистями рук. Отголоски тишины. Бесконечной глубины.
Касаться плеч. Рисовать тонкую линию шеи. Прикасаться к живому чуду. Скользить пальцами по пальцам. Дышащая жизнь, умирающая на белых страницах. Взмах ресниц. И взгляд, выливающийся из границ, капающий на белую постель, заливающий пол, затапливающий комнату. Чистые голубые потоки светящейся материи, отравляющие мое сознание. И губы. Бесконечно живые и мягкие губы, прикосновение к которым подобно прикосновению к иконе… В этот момент можно поверить в Лауру. Недосягаемую, воображаемую Лауру. Но разве менее реалистична она от этого?
– Кто любил тебя?
Как далеко это сияние. Зачем разграничивать это чувство и жизнь? Наверно, потому, что кажется, что вся жизнь не стоит и секунды этой эйфории… Воронка затягивает. Посреди синего сумрака, в отражении зарева горящего города, словно на станции в космосе, вещи сползают в черную дыру. И мы в эпицентре. Ты черная дыра, величайшая звезда в ночном небе. Хочу утонуть, исчезнуть в твоей тишине, в твоем сиянии.
Бегущие под колесами полосы, сливающиеся в одну грязно-белую линию жизни. Гудки и крики. Провода, обтягивающие кожу. Волосы, блестящие в мимолетном сверкании осеннего солнца. Музыка, под которую танцуют секс. Люди. Глаза, смотрящие в запуганном омертвлении. Мысли, взлетающие, словно птицы, сбитые случайным выстрелом, пустые слова, словно бутылки на мусорной свалке. Отказался бы ли от этого? Ради синего сумрака среди белых стен, отражающих полыхание мира. Ради тишины льющегося взгляда. Ради вечного молчания. Ради разноцветной эйфории небытия…
– Я боюсь тебя.
Страх расщепления. Можно ли упасть и разбиться? Можно довериться? Притяжение смерти. Она в синем бархате. Она похожа на тебя… Я закрою глаза. Твои глаза закрыты. Я открою глаза. Твои закрыты. Закрою. Твои глаза закрыты. Неужели? Снова открою. И встречу твой бесконечный голубой взгляд. Утону в улыбке…
Эта нежность сверкающего металла. Все тоньше и тоньше нить. Почти излом. Недосягаемый призрак. Коснется лишь раз и увянет.
– Ты исчезнешь после этого?
Испуганный взмах крыльев. Полет. Свободное падение.
– Сохраним интригу.
Вращается, крутится черная дыра. И комната вертится, словно карусель.
Голубая мягкость. Трещина из нежности. Туман. Спящий пар. Танцующий в темноте. И призрак рядом кружится. Пьяная соната. Теряться в лабиринтах. Закрывать в спешке люк за люком, опускаясь на дно океана. Все ниже и ниже, возносясь все выше и выше. И хочется верить, что ничего не важно, что ничего не страшно, когда любишь…
Лишь сон. Исчезла ночь, словно утонув в черной дыре. Как вода, утекло все сквозь пальцы. Интрига сохранена. Исчез…
2019
Милые мальчики
Новелла
Shortparis – Нелюбовь
БЛАНШ. Это называется грубой похотью… да, да, именно: "Желание"! – название того самого дребезжащего трамвая, громыхающего в вашем квартале с одной тесной улочки на другую…
СТЕЛЛА. Будто бы тебе самой так ни разу и не случалось прокатиться в этом трамвае!
БЛАНШ. Он-то и завез меня сюда…
– Т. Уильямс «Трамвай "Желание"»
Они спускались все ниже и ниже. Дорога продолжала идти под откос, а дна этого шоссейного колодца так и не было видно. Лобовое стекло было усеяно каплями моросящего дождя, и дворники с усердием носились туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.
Мокрый ветер проскальзывал внутрь кабины через приоткрытое боковое окно. Маша грызла семечки и выбрасывала в него шелуху, которая, на миг мелькнув градом, пропадала из виду.
– Малыш, подай лимонад, – играючи бросил Лёня.
Он скользнул взглядом по ней и слегка прикусил кончик языка.
Маша отложила пакетик с семечками в сторону и, немного повозившись, достала с заднего сидения ярко-оранжевую бутылку.
– Спасибо, малыш, – проговорил Леня.
– Сколько мы уже в дороге? – спросила она в ответ. – Мы едем целую вечность!
– Не знаю. Разве это важно? Тебе не нравится быть со мной?
– Какой ты глупый, – усмехнулась Маша, взгромождая пакетик с семечками вновь на свои колени.
Леня слегка сжал руль под своими ладонями, и тот приятно отозвался томным скрипом. Он любил свою машину. Ее подчиненность ему, готовность отозваться на любую его мысль, прогнуться. Сила, полностью под его контролем. Что-то возбуждающее было в этом контроле. Странная, внезапная идея…
Леня оглянулся на Машу и усмехнулся. Кровь сегодня разыгрывалась в нем, и он как никогда чувствовал, что его тело – та же машина, гудящая и стонущая, рвущаяся сквозь сырость и грязь, скрывающая дикую силу. Да, она знает какую… Футболка и джинсы сдавливали его тело, и от этого ему становилось еще жарче и томительнее.
– Можно я переключу? – спросила она, готовая нагнуться к магнитоле.
– Нет, – простонал он, улыбаясь.
– Почему?
– Кто ведет, тот и выбирает музыку, – широко улыбался Леня.
– Я тебе то же самое скажу в другой раз, в другой ситуации, – проговорила она с интонацией ультиматума.
– Ах вот ты как!
– А ты что думал?.. Нет, без рук. У тебя уже машина есть. Так что сосредоточься на ней, коль уж променял меня на нее.
– А ты думаешь, я с двумя не справлюсь?
Он бросил мимолетный взгляд на проглядывающий сквозь ее кофточку сосок. Кровь подступила к вискам, и ему показалось, что на мгновение стало меньше воздуха. В этом свете ее кожа была нежнее и теплее топленого молока. И ему хотелось окунуться в нее, разлить этот привлекательно переполненный стакан.
– Я в тебе не сомневаюсь, Леонид, – произнесла она играючи. – Но я думаю, ты не успеешь показать свои таланты до того, как я лишу тебя твоего стручка.
– Уж прямо стручка? – улыбнулся он, обгоняя грузовик.
– Черт! – воскликнула Маша. – Сколько раз я тебя просила не делать так при мне!? Ты же знаешь, что я боюсь. Я понимаю, легковушку какую-то обгонять, а тут фура. Идиот!!!
Она завязала семечки, бросила их в бардачок и схватилась за бутылку лимонада. Прыснув пузырьками, Маша сделала несколько глотков и, кинув лимонад на заднее сидение, прильнула к окну.
– Ну, извини меня, – проговорил он спустя пять минут ее молчания, помявшись.
Тишина. Только три аккорда и барабан.
– Можешь переключить музыку.
– Нет, спасибо. Ты же ведешь.
Он улыбнулся и погладить ее по ноге, после чего нога резко отдернулась.
– Знаешь, вот ты сейчас пытаешься меня раздраконить, вывести на агрессию, – просто проговорил Леня, убавляя громкость музыки, – а добиваешься другого. Ты такая белая и чистая в этом дождливом свете, что я бы изнасиловал тебя прямо здесь и сейчас. А ты еще больше меня кипятишь.
Маша резко обернулась. На лице ее медленно выросла улыбка. Все расширяясь и расширяясь, в какой-то момент она взорвалась громким смехом.
– Дурак! – только и смогла выпалить Маша сквозь смех.
– Охрененная песня! – вскрикнул Леня и рванулся прибавлять громкость.
Маша стукнула его по рукам:
– Не надо так громко.
– Почему? Тебе не нравится песня?
– Нравится.
– Тогда убери руки к херам, малыш! – наигранно закричал он и начал яростно подпевать припеву.
***
Мрак спускался на древнюю землю. Тишина разливалась холодным потоком по тёмным закоулкам склонившегося леса, и вершины оголившихся крон разрезали иссиня-чёрное полотно ночного неба, застеленного мрачными пятнами выгоревших туч. Серые облака тумана сожжённым дымом клубились в темноте. Трава, высушенная умиранием, была прибита к сырой, чёрной, словно угли, земле, была затоптана, и только в чаще сухие стебли колыхались от движения ночного дыхания.
Небо было тяжело. Оно мешком нависало над землёй, желая обрушить на неё свой дремучий, страшный гнев. Костлявая рука мрака скользила в воздухе, капля за каплей пожирая всё живое.
С поляны, среди гущи леса, доносился яркий жгучий свет. Горело пламя. Его жёлтые, рыжие стрелы рвались в небо, полные злости и негодования. И среди стволов деревьев, на пятнах света, разливавшихся по земле, двигались острые чёрные тени. Они прыгали, плясали, падали, рвались к огню, то появляясь, то исчезая из виду. Тёмные силуэты мчались в адском хороводе, словно горели в своём страшном костре.
Их голоса разгоняли тишину. Рождали странные слова, превращая их в общий гомон, шёпот, проникающий в ткань самого мироздания. Их руки перестали быть человеческими. Они рвались в разные стороны, словно руки дьявола, подчиняясь зловещему танцу. В свете костра золотом загорались пятна сухой, оголённой кожи. Красным огнём пылали безумные глаза. И губы каждой тени шептали тёмные слова. Демоны хлопали, отпугивая голос устрашённого воздуха, припадали к огню, топали ногами, создавая страшный ритм. И били барабаны рокотом самой земли, зловещим, древним и таинственным. Содрогалась темнота.