– Что, например? – бросил Леня.
Молчание.
– Член, – простодушно ответил Левушка.
Леня засмеялся.
– Ты ни разу не пробовал? – спросил мягко Левушка.
– Что?
– А что бы ты хотел?
– А?
– Ничего.
Левушка вернулся в нормальное положение и стал ковырять магнитолу на предмет идеальной громкости.
– Только не делай сильно громко, – произнес Леня.
– Ок.
Леня вдруг удивился, насколько тонкий Левушка. Он был такой маленький, миниатюрный. С кожей как у каменной статуи, почти прозрачной, светящейся. Столько хрупкости в фигуре. Эти рыжие волосы – словно огонь. Сверхъестественно яркие. Леня вдруг вспомнил его Инстаграм.
И тот словно прочитал его мысли, сказав:
– Кирилл сказал, что ты видел мою страничку в Инсте.
– Эм-м-м, – протянул Леня. – Откуда он знает?
– Наверно, Маша сказала.
– Ясно.
– И как тебе?
– Что?
– Инстаграм, фотографии, – «Левушка» выпрямился.
– Некорректный вопрос, – произнес Леня.
– Почему?
– Потому что ответ тебе не понравится.
– Почему? – «Левушка» улыбнулся.
– Ты правда хочешь знать?
– Да! – воскликнул он, подпрыгивая на сидении. – Конечно.
– Я не понимаю, как такое вообще можно выкладывать.
– Почему?
– Потому что это почти порнография! – проговорил Леня, не отводя взгляда с пустынной дороги.
– Потому что ты смотришь не так! – засмеялся «Левушка».
– Как?
– Не как я.
– Логичный ты, – усмехнулся «Левушка».
– Просто ты видишь в этом секс, а я вижу эстетику.
Леня взглянул на него. Волосы были растрепаны, торчали в разные стороны, словно языки пламени. Какое тонкое лицо! Мальчик. Типичный милый мальчик.
– Мне нравится мое тело, – простодушно начал объяснять он. – Оно красивое, и я бы хотел показать это другим. Больше ничего в этом нет.
– Все равно без секса тут не обойтись, – кивнул Леня.
– Тебе, – улыбнулся Левушка. – Но ведь понравилось, если запомнил.
Леня закатил глаза.
Дорога вела вверх. И вместе с тем день набирал обороты. Солнце наконец прорвалось сквозь пелену облаков, и голубые пятна неба показались справа.
– Как красиво, – улыбнулся блаженно Левушка. – Божья благодать!
– Богохульник! – процедил Леня.
– И ты тоже.
– Почему?
– Потому что знаю.
Леня взглянул на спутника. Левушка опустил стекло и слегка высунулся наружу. Ветер заполнил кабину, и, словно залетевшая в помещение птица, стал спотыкаться обо все подряд, стремясь вырваться наружу. Полетела пыль, в свете яркого солнца зажигаясь, как волшебная пыль. Вспыхивали волосы Левушки, и кожа его становилась еще прозрачнее, еще нежнее. Леня, захлебнувшись в свежем воздухе, чихнул.
– Будь здоров! – бросил Левушка и добавил: – Можно чуть погромче сделаю?
– Да делай что хочешь, наркоша, – усмехнулся Леня.
Кабину заполнила какая-то старая протяжная мелодия о любви и нежности. Легкими руками она подхватила Леню, Левушку, машину и понесла вперед, слегка укачивая их в такт изливов мужского и женского голосов. А река из солнечного света захлестывала кабину и вытаскивала ее из осеннего мрака, просушивая от лесной сырости и грязи.
– Давай, когда заедем в город, остановимся поесть, – бросил Левушка. – Я знаю хорошее местечко.
***
Стены были желтые и грязные.
Леня наблюдал за Левушкой, который стоял у кассы с полным подносом еды. Улыбается продавщице. Привлекает внимание. На него смотрят. Тайком, в открытую. Живой лепрекон. Как же в школе на него смотрели? Маленький, тоненький эльф с разноцветными глазами, еще и рыжий. Посмеялись гены.
Леня махнул пальцем по экрану – побежала галерея фотографий. Тонкие линии, такие же, как в жизни. Белое-белое тело. В красном. Леня представил, как он делал эти фотографии. Усмехнулся. Вздохнул.
– Порно смотришь? – эти слова прозвучали так внезапно близко, что Леня вздрогнул.
– Нет…, – медленно ответил он и быстро добавил: – Нет! Как тебе это в голову пришло?
– Я на парах, когда умираю от скуки, иногда смотрю, – просто сказал Левушка и сел.
Леня оглянулся в надежде, что никто их не слышал.
– Наверняка мои фотки смотрел, – продолжил Левушка.
– С чего ты решил? – спросил Леня, блокируя телефон.
– Я знаю, – улыбнулся дьявольской улыбкой «Левушка».
– Слушай, – психанул Леня. – Я чувствую, что ты надо мной издеваешься. Ты и Кирилл. Что вам нужно? Решили отыграться на мне?
– Сто-о-оп, – протянул громко «Левушка». – Стоп, полегче! С чего ты решил?
– Ты как будто играешь со мной.
– Я?
– Да.
Левушка посмотрел в окно. Там была трасса и несущиеся в разные стороны машины. Серый сливался с синим и зеленым. Сквозь холодный свет солнца по тротуару бежали сухие листья, похоже, желая занять очередь за личным колесом.
– Прости, – вдруг прыснул «Левушка». – Я не хотел.
Леня смог только вздохнуть.
– Мне нечего с тобой играть, – продолжал, улыбаясь, «Левушка». – Я прозрачен, как слеза младенца. Весь для тебя.
Леня молчал.
– В любом случае, если это игра, ты не знаешь ее правил.
Леня взглянул на него с вопросом.
– Что это значит? – спросил он.
– Никто не знает правил, – снова эта улыбка.
Играла какая-то тошнотворная музыка.
– И я тебе соврал все-таки, – произнес, наклонившись над тарелкой, «Левушка».
– Ну, – недовольно выдохнул Леня.
– Я не знаю этой кафешки. Никогда тут не был. И мало того, что тут хреновый интерьер и музыка, – здесь невкусно готовят борщ! Хочешь попробовать?
Он указал руками на тарелку с ярко-красным супом.
– Нет, спасибо, – отказался Леня.
Послышался шум от входа. Леня обернулся. Там оказалась группа из человек десяти. Инвалиды и, как понял Леня, их сопровождающие. Старшему из вошедших на глаз можно было дать не больше пятидесяти. И то он смахивал на доктора. Остальные выглядели гораздо моложе. Трое были колясочниками, которых катили, еще двое передвигалась с помощью ходулей.
Ленин взгляд зацепился за одного из пациентов. Это был молодой человек лет двадцати пяти-шести. Худощавый, в строгом черном костюме, с пятнами коричневой грязи на недавно вычищенных кожаных ботинках. Он передвигался сам, но каждый его шаг сопровождался страшным, эпилептическим содроганием тела. Его руки взметались вверх, а туловище превращалось в зигзаг. Его тело ломалось, мялось, складывалось и распрямлялось словно гармонь. И самым ужасным в этом облике было лицо. Красивое, пышущее спокойствием и уверенностью в себе, оно улыбалось широкой улыбкой.
Когда группа приблизилась к их столу, Леня невольно отвел глаза в сторону.
Он не заметил, что все это время «Левушка» пристально наблюдал за ним. И сейчас вдруг это осознал: разноцветный взгляд невидимыми нитями обхватил его лицо. Леня почти чувствовал прикосновение этих липких радужных щупалец.
– Что? – он попытался вырваться.
– Ничего, – улыбнулся «Левушка».
– Ты начинаешь меня раздражать.
– Я заметил, что тебя впечатлил этот парень.
– Какой?
– Который кривой, – просто ответил «Левушка».
Леня вздохнул. Он посмотрел на своего спутника с укором.
– Что? – возмутился «Левушка». – Я просто выражаю все прямо.
– Отвратительно, – произнес Леня.
– Чем же?
– Тем, что это безнравственно.
– Будешь читать морали?
– Нет.
– Хорошо, – мягко улыбнулся «Левушка». – Потому что я буду.
Леня усмехнулся.
– Вот смотри, – начал «Левушка», – ты увидел молодого человека, заметил его уродство – в тебе проснулась жалость. И эта жалость заставила тебя отвернуться. А жалость чем вызвана? Ты увидел в представителе своего же рода что-то мерзкое для тебя. Ты подумал про себя: «У меня такого нет, к счастью. Хорошо, что это у него, а не у меня». Ты отвернулся от стыда, что ни за что на свете не захотел бы поменяться с этим человеком местами. Для тебя он полностью сассоциировался с уродством.
– И что из этого?
– А я не отвернулся, – просто кинул «Левушка».
– Почему?
– Из-за его рук. Они потрясающие. Посмотри.
Леня кинул взгляд на сдвигающих столы инвалидов. Нашел глазами того парня. У него действительно были интересные руки: белые, с тонкими длинными пальцами, замирающие на мгновение в красивых положениях, как на древних иконах.
– Он прекрасен, – проговорил Левушка. – Настоящее произведение искусства. Он кривой, да. Я говорю прямо. Но это красиво. По-своему. Но красиво. Ломаная линия жизни.
– Красота в уродстве, значит, – проговорил медленно Леня.
– Да, именно так.
– Оригинально, – улыбнулся Леня. – Хотя не очень…
В уши ударила постепенно умирающая музыка.
– Хочешь чего-нибудь? – спросил Левушка, кивая на свой поднос.
– Давай.
Леня взял у него порцию жареной картошки. Поглощая пропитанные горелым маслом картофельные дольки, он наблюдал за инвалидами, шумно устроившимися в другом конце зала.
– Слушай, а у тебя бывает такое, – вдруг заговорил Левушка, – что в голову приходит какое-то внезапное воспоминание, и от него все становится на свои места?
– А? – не понял Леня.
– Ну, какое-то воспоминание или мысль вдруг всплывает, – Левушка активно жестикулировал руками, – и все выстраивается в голове в строгую систему.
– К чему ты это?
Левушка засмеялся и прикрыл ладонью лицо.
– Только что мысль вертелась перед глазами, – бормотал он.
Он тер глаза, усиленно пытаясь что-то нащупать.
Леня наблюдал за ним, очередной раз не понимая шутки. Происходящее второй день перед его глазами действо походило на фарс. Не хватало игривой музычки для завершения атмосферы. Музыка умирала.
– Вспомнил! – воскликнул Левушка.
– Что за говно у них играет!? – возмутился Леня.
Мелодия давила на уши ровным, нисходящим тоном.
– Подожди! – воскликнул Левушка.
Ударило пианино. Раз… Два. Раз, два… Два. Три. Один…
Леня вздохнул. Выплюнул картофельную дольку.
– Фу, – выпалил он.
– Я вообще не понимаю, как ты это вообще ел, – проговорил Левушка.
– Черт меня дернул поверить тебе и приехать сюда!
– История.
– Что?
– Я рассказывал историю, – просто ответил Левушка.
– Ну, давай свою историю, – зло вздохнул Леня.
– Короче, – взмахнул руками Левушка, – мой брат с детства начал писать…
– У тебя еще и брат есть? – усмехнулся Леня.
– Да, близнец.
Леня прыснул:
– Еще один такой? Лепреконоватый?
– Да, – с поднятыми бровями и улыбкой ответил Левушка. – Так вот. Он писал маленькие рассказики. И читал мне…
– А где он сейчас?
Левушка наклонил голову и ответил тихо:
– Не знаю. Он умер пять лет назад.
Леня замер. Улыбка сразу исчезла с его лица.
– Извини, – медленно проговорил он.
– Все хорошо, – мягко улыбнулся Левушка. – Это сейчас не важно… Я говорил про его рассказы.
Он вдруг спохватился и снова широко улыбнулся.
Снова фарс. А музыка перетекала с клавиши на клавишу.
– Я всегда читал эти рассказы и ничего в них не понимал, – перейдя к задумчивости, сказал Левушка. – Они все были какие-то сверхъестественные, странные. Мне казалось, что в них нет смысла. Когда он умер, я много раз перечитывал то, что он писал, чтобы понять… И ничего не понимал. А вот сейчас вдруг вспомнил одну его историю. И понял. Единственную среди этих странных вещей…
Он смотрел куда-то в сторону и улыбался.
– Наверно, это наркота и все такое. Возможно, тебе это и неинтересно. Но это так важно! Мозг как будто нашел недостающее звено… Сюжет истории, если вкратце, самое главное, заключался в следующем… Там, типа, первобытное время. Языческий обряд. Голые люди, дикие, скачут в хороводе вокруг костра. Они совершают обряд в честь какого-то бога или дьявола (черт его знает).!.. Видно только, что все это похоже на оргию… Но ведь во всех языческих богослужениях есть жертвоприношение. Так?
– Не знаю, наверно, – ответил Леня.
– Фишка-то вот в чем, – вздохнул Левушка. – Главный герой, один из людей, вдруг оказывается принесенным в жертву. Как я понимаю, жертва всегда выбиралась случайно… И он с окровавленной грудью вдруг поражается, что жертвой оказался он. Что выбор пал на него. Что он больше не в хороводе… Он лежит на земле и наблюдает за тем, как его мир перешагнул через него.
Леня молчал, ожидая продолжения.
– И? – наконец спросил он.
Левушка посмотрел на него:
– Что?
– Что ты хочешь этим сказать? В чем смысл?
– Я понял, что этот герой – все люди, – просто произнес Левушка. – Все мы – жертвы. Жертвы своей собственной жизни.
Леня заметил, что стало очень тихо. Музыка почти утихла, подходя к логическому завершению.
Левушка смотрел прямо ему в глаза. Разноцветные радужки угадили в полосу солнечного света. Леня жадно вцепился в них, желая расчленить. Он искал в них грусть, горе, смех, фарс, издевку. Но не нашел в них ничего. На него смотрели два красивых цветных стеклышка: зелено-карий и серо-голубой. Манящие, молчащие, пустые, закрытые. Мертвые.
***
Вот если разбираться во вкусах, то я не понимаю, почему нет искусства вкуса. Ведь у каждого органа восприятия есть свое высшее выражение. Глаза – живопись там, слух – музыка, обоняние – парфюмерия, осязание – ну, скульптура, к примеру. У некоторых по несколько даже. А тут… Вот есть, так сказать, поварство. Но мало кто считает, что это искусство. Даже у греков, кажется, не было и намека на то, что это тоже гений. А ведь это самое сексуальное, самое телесное из искусств. Даже находятся центры насыщения в нашей макушке совсем рядом с центрами сексуального возбуждения. Еда нам нужна в той же мере, что и секс. Да, все это отрицают. Но я считаю, что пора это признать… Ну, что может быть сексуальнее растекающегося молока? В нем пламя жизни. А в гранатах! Стоит нажать на сверкающие гранулы – потечет красный. Он так сильно въедается в кожу, так глубоко вгрызается сладкой горечью в язык, что все внутри сразу поет о полете сладостной спермы. А эти огурцы! В них целая жизнь! Что сильнее их передает свежесть прохладного летнего ветра, а? Или дыня. Она томительна, как тяжелый июльский воздух. А хлеб? Что может быть духовнее старого доброго свежего хлеба?.. Это уже высокое искусство. Целая философия вкуса… Да-а-а, ты с ума сходишь. Поешь оду еде! До чего доведет еще эта готовка? У кого день рождения?..
Я люблю еду. И люблю секс. И горжусь тем, что могу это сказать прямо каждому, кто встанет у меня на пути. И я не верю тебе. Не верю, что ты не секса искала в этой горе. У каждого в этом доме встанет хуй на него! Поверь, у каждого! Считается, до сих пор считается, что женщина может жить без секса – нужно только, чтобы человек хороший был. Нет! Глупая ложь. С кем она останется: с тем, кто является гением этого тухлого мира, но не умеет хорошо трахаться, или тем, кто всего лишь обычный червь, но доставляет ее в постели на седьмое небо? Я думаю, это очевидно. Все любят секс. Все в нашей жизни подчинено сексу. Ведь даже возраст, наиболее почитаемый всеми, – возраст репродуктивный, когда каждый из нас способен хотеть секса. Поэтому нас так хотят, нас, едва перепрыгнувших за двадцать. Мы короли мира, потому что мы короли секса.
Эволюция развила физиологическую потребность, превратила ее в духовную, социальную, культурную, высокую – в любовь. Но секс остался сексом. Это единственное, что связывает людей воедино. Все над сексом – лишь иллюзия… Ну, возможно, еще потребность в еде объединяет… Все общение наше есть необходимость, вытекающая из сгустка потребностей, впереди которой – еда и секс. Наше желание жить, наша радость, счастье – все вытекает из еды и секса. Окольными путями, но именно оттуда. Процесс поедания – это акт совокупления, и вкус – необратимая точка оргазма.
Мне кажется, быть поваром – значит быть повелителем плоти. Посредством еды повар превращает само тело, самого человека в акт искусства. В самое сладострастное, горячее, низкое и высокое одновременно из плодов творческой мысли.
Еда рождает вкус, разжигает жар, вызывает эйфорию, притягивает секс. Секс есть голод. Секс как еда. Если откинуть века самобичевания и построения воздушных замков, то останется древнее чудовище, страшнейшее и прекраснейшее из всех, что были на земле, – настоящий человек, тот, которого мы потеряли… Какой ты пафосный, Кирилл! Пора на кафедру философии!
Заколупался я разделывать это мясо. Чертов цезарь! Еще про сухари нужно не забыть…
Где этих двух носит? Еще этот старый пердун-извращенец приехал. Поскорее приедут – быстрее он свалит… Деревья смотрят… Уже темнеет? Или нет? Снова заволокло.
***
На обратном пути они ехали в тишине. Левушка то ли дремал, то ли делал вид, что дремал, прислонившись лбом к стеклу. Леня думал о последних нескольких часах, проведенных с ним. Странное, горьковатое послевкусие тревожило его.
Погода, порадовавшая их солнцем по пути в город, снова испортилась. Небо посерело, моросил дождь, засеивая лобовое стекло каплями, в которых дорога раскалывалась на осколки. Дворники бегали туда-сюда, туда-сюда. Машина спускалась все ниже и ниже…