Быстро скольжу прямо на крайний костёр. Опущусь на «овал стадиона»! Чёрный лес меня не проглотит. Отпускаю стропы. Последние метры полёта… Снижаюсь рядом с огнём костра. Удар! Врастаю в землю. Даже не падаю, под ногами трава или мох.
Здесь внизу рядом со стеною деревьев полное затишье, ни дуновения. Парашют, словно плавающая медуза, медленно ложится, подбирая щупальца – стропы. Успеваю отскочить в сторону, а то выпутывайся потом из полотнища. Быстро отстёгиваю автомат. Раскрываю карабины ножных обхватов и грудной перемычки и сбрасываю подвесную систему парашюта. Скидываю вещевой ранец. Вот я и на месте. Ощупываю под комбинезоном пакет: всё в порядке.
Уши заложило, как ватой, во рту пересохло, хочется пить. Это скоро пройдёт. После прыжка, смены давления так бывает. Во фляге у меня полученный спирт, не знаю для чего. Наша спецбригада отказалась даже от положенных «фронтовых сто грамм».
Возле костра никого не видно, языки пламени начинают расползаться и спадать. Наверное, все разбрелись искать парашюты с грузами. Обычно заранее на каждый выброшенный груз – первый, второй, третий… – намечаются наблюдатели, они следят за парашютом, засекают направление спуска и сразу же направляются на поиски. Кто-то ищет и меня, но моё скольжение изменило направление спуска и спутало их, хотя парашют снизу в отблесках костра отовсюду хорошо виден. Надеюсь, что подойдут свои…
Глава II. В партизанском отряде
«Мы шли на дело ночкой тёмной –
Громить коварного врага.
Кипела злоба в партизанах,
Нам жизнь была недорога…»
/слова народные/
Урочище Лысая гора
В одной руке у меня автомат, другой подхватываю вещевой ранец и отхожу к деревьям. Со сборкой парашюта возиться не к чему, успеется потом, когда подойдут встречающие. Слышу треск сучьев и приближающийся разговор. На всякий случай захожу за толстое дерево. «Бережёного бог бережёт», как говорится в русской пословице.
– Куда этот прыгун подевался? – гудит глухой бас.
– Василий Иванович, парашют здесь лежит, может он в костёр попал? – отзывается другой голос, потоньше и моложе.
– Не пори чепуху, Василёк, кто же станет сидеть в костре? Разве только леший? Надо ему покричать, должен он отозваться нам.
Тёзки, оба Василия, прикладывают ко рту ладони рупором – автоматы ШШ висят у них за спиной – и вместе кричат:
– Ей, Москва, иди сюда! – бас шутливо добавляет, – не бойся, мы свои!
«Москва» – это пароль. Они кричат громко и весело, как у себя дома. Мне хорошо их видно. Один высокий, постарше, у него широченные плечи с косую сажень, копна русых волос и большие удивительные красно-рыжие усы. В отблесках затухающего огня он похож на богатыря, пришедшего из сказки.
Другой – тонкий с льняными волосами, гладко зачёсанными и опускающимися до самого воротничка, с густыми бровями вразлёт, очень молодой! Оба они в гимнастёрках, перетянутых ремнями, без пилоток, но чувствуется военная выправка. Замечаю у старшего на ремне висит ещё маузер в деревянной кобуре.
Выхожу к ним из-за дерева и сразу попадаю в дружеские объятия сказочного богатыря. Ну и силища – трещат кости! Ответ на пароль они не спрашивают. Они видели моё приземление на парашюте, и этого им оказалось вполне достаточно.
Младший, Василёк, смеясь тянет своего друга за рукав:
– Василий Иванович! Отпусти его, он нам живой нужен, дай и мне поздороваться!
Богатырь оказывается может смущаться и ласково проводит громадной ладонью мне по спине. Снова объятья, дружеское похлопывание по плечу, общие улыбки и смех. Они мне рады. Ещё больше радуюсь им я.
Василёк срывается с места и кричит во тьму:
– Хлопцы, сюда! Мы нашли его, он здесь!
Это нашли меня. Теперь всё в полном порядке.
При случае надо будет рассказать, как немцы сбросили в один местный отряд своего агента под видом радиста. По-русски он изъяснялся правильно, фамилии командиров знал, доложил, что послан для связи отряда с Центром. Тут же связался с абвером и получил ранее согласованный ответ. Прошли недели, пока его разоблачили. А всё потому, что сразу не проверили. Например, попросили бы дать запрос о здоровье несуществующего родственника командира, и абвер погорел бы с радистом.
Отовсюду сходятся партизаны. Снова хлопанье по плечам, крепкие рукопожатия и вопросы, тысячи вопросов… о Москве, об однополчанах, о кинофильмах, о театре, обо всём…
Подходят ещё двое. Перед ними кольцо окружающих меня партизан размыкается. Несколько впереди коренастый военный. На гимнастёрке у него при всполохах гаснущего костра блестит золотом орден Ленина. Прядь густых тёмных волос спадает на высокий лоб. В руке кожаный лётный шлем, сбоку висит маузер.
Василек, стоящий рядом, с теплотой в голосе шепчет:
– Наш командир капитан Карасёв.
Он энергично протягивает руку и смотрит прямо в глаза:
– Здравствуйте, с благополучным приземлением, я Виктор! Как горели сигнальные костры?
– Здравствуйте, прибыл в ваше распоряжение, привет от общих наших друзей!
На вопрос о кострах я не должен отвечать, только передать привет от друзей. Обмен этими парольными фразами тщательно обговорен в Москве с осмотрительным полковником Лебедевым. После этого пароля я могу спокойно передать пакет. И командир знает, что я действительно из Москвы.
– Ну и отлично, «джентльменский этикет» соблюдён, – весело произносит Карасёв, освобождает от крепкого рукопожатия мою руку и пропускает вперёд подошедшего вместе с ним, – знакомьтесь, Михаил Иванович Филоненко, наш комиссар.
Чувствовал, когда здоровались с командиром, что, если бы я не ответил на пароль, он бы моей руки не выпустил.
Комиссар высок ростом, худощав, по-военному подтянут, чёрные усы придают ему сходство с Чапаевым. На нём тёмная тужурка или китель с перекрещенными ремнями, на груди сияет орден боевого Красного Знамени, рукой он придерживает ремень. Такими, нам мальчишкам, с восторгом мерещились комиссары гражданской войны.
– Рады встретить первого посланца из Москвы, соскучились. О живой весточке, расскажешь нам всё о Москве, давно мы ушли оттуда. Вскоре будем принимать целые группы десантников.
Командир и комиссар сразу пришлись мне по душе. Немногословны и боевые ордена запросто не дают. По вниманию к ним окруживших партизан чувствуется, что их уважают и любят. С такими спокойно можно идти в бой.
Возвращается мой первый знакомый. За плечами он несёт огромный узел, завёрнутый в парашют.
– Василий Иванович, груз весь подобрали, четыре места? – спрашивает командир.
– Так точно, Виктор Александрович, даже пять, – он показывает на меня, – его первого нашли, хотел от нас с Васей Божком в костёр прыгнуть, но мы его удержали с трудом.
Партизаны смеются, видно сила Василия Ивановича здесь в почёте, большинство из них одеты в летнюю армейскую форму, почти все имеют автоматы, на ремнях висят запасные диски.
– Василий Иванович, играй отбой, гасите костры. Проследите за маскировкой кострищ, а мы отправляемся домой, догоняйте, – закончил своё указание командир.
Первые же минуты общения с встречающими мне понравились. Много шуток и смеха. Царила атмосфера дружбы и общей доброжелательности. Сразу нашлись желающие нести мой парашют и ранец. Хотели понести даже и мой автомат, но я вовремя прижал его локтем к боку и вежливо поблагодарил за услугу. Партизанам палец в рот не клади, потом автомат не найдёшь: приклад заменят на самодельный и кожух покрасят.
Комиссар это заметил и одобрительно засмеялся:
– Правильно сделал, это они шуткуют, проверяют на бдительность, первая партизанская заповедь – не выпускать из рук личное оружие. Оно всегда, во всех случаях должно быть при себе, под рукой, должно быть всегда готово к бою.
Так тактично мне был преподан первый партизанский урок.
Вася Божок – фамилию его назвал Василий Иванович с огненными усами – спросил:
– Как будем называть-величать нашего нового товарища?
Тут я, не подумав, невольно оглянулся помня конспирацию, хотя посторонних никого не было, тихо выдал фразу:
– Зовите меня просто Марат.
Этот словесный оборот всем чем-то понравился, и они долго ещё, когда кого-нибудь знакомили со мной в других партизанских отрядах, вкрадчиво оглядывались и сверхсерьёзно шептали:
– Зовите его просто Марат.
…Пройдут года, а этим именем по-прежнему будут называть меня друзья-партизаны и однополчане.
Путь на базу показался длинным. Шли по еле заметной в темноте тропинке между густым кустарником и высокими деревьями. Дорожка почти всё время немного поднималась в гору. Впереди меня идущего командира можно было определить только по еле слышным шагам. Глаза скоро привыкли, и стал проглядываться его ши¬рокоплечий силуэт. На ходу никто не курил, разговоры велись тихо, вполголоса.
Карасёв на ходу иногда задавал вопросы о нашей бригаде, интересовался, где мне приходилось воевать, не встречались ли мне его товарищи по боевым походам. Мне показалось по этой отрывочной беседе, что командир много говорить не любит, что он человек действия.
Откуда-то сбоку, из чащи леса, негромко донеслось:
– Четыре.
– Пять. – сразу также тихо прозвучал впереди ответ.
Такие цифровые пароли практиковались у пограничников. Лю¬бая комбинация цифр: три и шесть, два и семь, четыре и пять… должна в сумме дать число пароля. Сегодня в отряде паролем было «девять». Армейские пароли обычно состояли из названия какого-нибудь города и наименования детали винтовки: Загорск- затвор, Минск-мушка, Шахты-штык…
Мне показалось, что сейчас самый удобный момент передать командиру пакет. Темно, никто не видит, идём почти рядом.
– Виктор Александрович, у меня для вас личный пакет.
– Знаю, мы ждём эти документы. Отдашь их на месте, в лагере. Только не вырони по дороге.
Я так торопился передать пакет, а тут ответ командира даже обескуражил меня.
– Он у меня за шею привязан, потеряю только с головой вместе, – отозвался я, наверное, не совсем удачно.
Командир замедлил шаг и оглянулся, может он проверял крепко ли держится моя голова? Впрочем, зачем ему в темноте, на ходу нужен пакет?
Штабная землянка имела шикарный вид. Двухскатный потолок, стены и примыкающие к ним лежанки были обтянуты парашютным полотном. В окно-амбразуру, как и в дверь, завешанную плащ-палаткой, выглядывал в темноту ствол ручного пулемёта. Посередине землянки врытый в землю толстыми брёвнами-опорами стоял длинный стол из расколотых осиновых колод. На нём ярко светила трофейная карбидная лампа. На стенах висели сумки с патронами и ручными гранатами. Обосновались здесь надолго.
Лица командира и комиссара мужественные и добрые при свете лампы казались бледными, но молодыми, только глаза и морщинки возле них выдавали людей много видевших и переживших. Фронтовики отличаются по глазам, по какой-то неземной отрешённости и глубокой печали во взгляде, даже когда улыбаются.
Хозяева были радушны. Появился горячий чай, заваренный прошлогодней сушёной черникой, круглая буханка чёрного хлеба диаметром больше полуметра – наверное пекли в деревне. Куски варёного мяса. Я опрокинул на стол свой вещевой ра¬нец. Радостно был встречен пилёный кубиками сахар, галеты из пшеничной муки, московская копчёная колбаса. Особенный восторг вызвали пачки махорки, которые во все свободные места напихали догадливые ребята из особняка на Гоголевском бульваре.
Скромно предложенную мной фляжку со спиртом командир небрежно передал своему адъютанту Ясону Тодееву, широкоплечему богатырю выше среднего роста, с тёмными прямыми волосами, спадающими на лоб и глазами, как кусочки чёрного антрацита.
– Это отнеси Рогачёвой в санчасть и скажи Нине Николаевне, чтобы опорожненную фляжку завтра, вернее уже сегодня утром, вернула Марату для воды.
Так я заочно познакомился с врачом отряда и сухим законом. На Кавказе нам минёрам тоже не давали ни водки, ни спирту. Говорили, чтобы руки не дрожали, что минёры ошибаются только раз в жизни. После такой поговорки выступал один минёр и убеждал всех, что ошибался в жизни три раза. Никто не верил. Но потом узнали, что ему «ошибочно» неудачные жёны попадались, а он все-таки оставался цел.
Вскоре землянка наполняется народом. Разговор становится общим. Москвичей особенно интересует родной город, много ли на улицах людей, всё ли отоваривают – выдают – по продуктовым карточкам, какие поют новые песни и многое другое.
Поворачивая голову направо и налево, стараюсь ответить на всё, что знаю сам – мне пришлось пробыть под Москвой меньше месяца. Со снабжением стало получше, не то, что весной сорок второго. Почти у всех москвичей – через работу – имеются за городом огородные участки, на которых выращивают картофель, морковь; обычная картина – москвичи с лопатами спешат на пригородный поезд. В кинотеатрах идёт фильм, где Чарли Чаплин играет диктатора-Гитлера, представляете какая умора! Песни поют разные – про разлуку, про любовь, про войну, но тут я вас не порадую, певец из меня плохой, как говорят, бутсой на ухо мне в детстве наступили.
Партизаны постепенно разошлись по своим землянкам спать. Командир Карасёв, комиссар Филоненко и пришедший начальник разведки Пётр Романович Перминов, небольшого роста сухощавый и пожилой на вид, но подвижный, внимательно просматривали документы из переданного мною пакета. Их оживлённые лица и высказывания показывали, что именно эти бумаги они ждали.
Шёл четвёртый час ночи. Где-то в километрах пяти-шести раздалась короткая пулемётная очередь. Для меня она прозвуча¬ла незаметно, на фронте всё время где-то, кто-то стрелял. Я ещё не почувствовал себя во вражьем тылу. Меня удивило, как вскочил Ясон Тодеев, и командир что-то быстро сказал ему. Он бесшумно, как барс, выскользнул мимо плащ-палатки в дверь землянки с автоматом в руке.
Засыпая слышал, как адъютант Тодеев докладывал Карасёву о стрельбе полицаев возле деревни Желонь. Потом чей-то незнакомый голос произнёс:
– Смотрите, наш парашютист снял сапоги и повесил на них портянки! Заночевал как у кумы! Правда, автомат засунул под голову и похоже лимонка в кармане.
Я понял, что допустил оплошность сняв сапоги, но просыпаться уже не хотелось. Надо повнимательней приглядываться к обстановке и жизни в отряде.
Голос комиссара Филоненко ласковым тоном прошептал:
– Пусть эту ночь поспит нормально – устал парень. Вы представьте себе: вечером быть в столице, пролететь тысячу километров, ночью прыгнуть в неизвестность и, сняв сапоги, запросто заснуть. Это ещё не каждый способен сделать.
Я почувствовал, что попал в боевую семью товарищей, с которыми и радости, и огорчения будут общими.
Знакомство с лагерем
Утро выдалось пасмурным. Небо заложило низкими тучами. Моросил мелкий весенний тёплый дождик. Кругом в тумане стоял лес, как на картине Шишкина «В сосновом бору». Пахло болотом, горелым деревом и сосновой хвоей. Стояла тишина. Партизан не было видно – глухой лес. Ночью здесь было полно людей. Очевидно такой порядок. Шёл месяц май сорок третьего года, ещё два года продлится война, но мы об этом не знали.
Местность напоминала гороховецкие военные лагеря под городом Горьким, через которые прошли тысячи солдат после госпиталей, после ранений.
На длинной гряде песчаных холмов, поросших соснами, тянувшихся с юга на север, вырыты добротные землянки по единому образцу со штабной, только чуть побольше и нары в них устроены в два яруса. Каждую землянку в случае боя можно использовать как блиндаж: в низкое широкое оконце-амбразуру высунуть ствол пулемёта или автомата. Разглядеть землянки среди высоких сосен и дополнительно воткнутых в землю молодых елей не только с самолёта, но и вблизи можно было увидеть только, наткнувшись на них.
Вдоль западного подножия невысоких холмов протекала с заболоченными берегами лесная речушка. Вода в ней была чистая и прозрачная, но светло-коричневого цвета и пахучая мхами.
Если смотреть в сторону речки, то слева от штаба находилась медчасть Нины Рогачёвой, куда уплыло содержимое моей фляги. За ней ещё левее землянка группы минёров-подрывников и уже на самом склоне, на отшибе, обитель глубокой оперативной разведки майора Петра Романовича Перминова.
– На полянке за последней землянкой могила нашего однополчанина комсомольца Георгия Боброва, – останавливаясь, с глубокой печалью произнёс комиссар Михаил Иванович, – погиб он в ночном бою, в разведке под деревней Желонь пятого мая.
– Дальше холмы снижаются, – продолжил после минуты молчания командир Виктор Александрович, – там через речку есть скрытая под водой кладка из жердин, по ней можно пройти к партизанскому отряду «Дяди Кости», – командир улыбнулся, – всякие наименования придумывают романтики-партизаны, а этот отряд действует по заданию фронта. На этом берегу километрах в двух наш «аэродром», где получаем посылки на самолётах с Большой земли. Посадочной площадки нет, поблизости нигде не оборудуешь, кругом леса и болота, поэтому всё принимаем на парашютах. Из десантников ты первый проторил дорогу – теперь начнём принимать регулярно. Недалеко от кладки боевой секрет – днём туда мы не ходим, в целях маскировки.