– Ну, что же… – Пук сделал аналогичную бессмысленную паузу, – я в деле.
– Отлично! Записывай адрес!
– Это то самое шоу с Акакием Маклаковым?
– Да, оно самое. Мы снимаем в павильоне телецентра.
– Королева, 12?
– Да. Только для прохода на территорию, мне нужен будет твой паспорт. Можешь мне скинуть фотку в вотсе?
– Да, конечно, сейчас пришлю, – Пук остановился у лавочки и достал из кармана паспорт. В голове провернулся Маяковский с его дубликатом бесценного груза, – когда надо подъехать?
– Начнем снимать через час. Успеешь?
– Да, конечно. Я подхожу к Белорусскому вокзалу.
– Отлично! Тогда на связи, буду ждать тебя на проходных.
– Да, давай, – Пук продолжал держать в руке раскрытый на первом развороте паспорт, – фотку скину, и до встречи.
– До встречи! – Эвелина повесила трубку.
Пук положил на деревянные доски лавочки паспорт и сделал фотографию. Солнце, вышедшее из-за туч, отсвечивало от ламинированной поверхности, обнажая защитные гербы того, что он достал из широких штанин. Маяковский в его голове приобретал форму огромного снежного кома, несущегося с горы под названием «поэзия серебряного века». И вот Пук уже про себя вспоминал «Вы любите розы?» или двоестишие про рябчиков и ананасы. Он отправил фотографию разворота Эвелине и плюхнулся на скамейку, ожидая ответа от нее. Ответ пришел практически мгновенно, и Пук, ускорив темп, вышел к Белорусскому вокзалу.
***
Акакий Маклаков сел на белый диван рядом с героиней шоу. Он положил на колени планшет с белыми листами. Правой рукой он держал микрофон, левой он приподнял вверх очки, тем самым освободив переносицу, и массирующими движениями все той же левой рукой, закрыв оба глаза, Маклаков разминал участок носа с белеющими отпечатками от носоупоров. Закончив разминать кожу носа, он повернул голову в сторону героини шоу, поднес микрофон ко рту и выдохнул в него, будто только что опрокинул граненный стакан водки.
– Вот скажи мне, дорогая моя, какого хуя… Ответь, ну, какого же хуя! Какого же, мать твою, хуя ты отыгрываешь свою роль не по сценарию? Ты тупая? А? – Маклаков откинул с колен планшет на диван, и уперся локтями в колени, закрыв глаза ладонью.
– Акакий Наумыч… Простите, я сыграю нормально… – пропищала ему в ответ девчоночка в черной шлюшной юбке.
– А массовка? – глазами сквозь пальцы он окинул зал с сидевшими там людьми, – эй! Ты! – сквозь пространство Маклаков ткнул в Пука микрофоном, – скажи мне, какого черта?! Ты можешь снять со своего ебла лыбу?! Кто набирал этих долбоебов? – Маклаков встал с дивана и направился к тому месту, где сидел Пук, – вот скажи мне, дурачок? – практически шепотом проговорил Маклаков, приблизившись практически вплотную к уху Пука, – вот посмотри на нее, – он навел микрофон в сторону героини в шлюшной юбке, – девочке пятнадцать лет, возможно ее трахнул тот одиннадцатилетний мальчик, а, возможно, ее двоюродный дядька! – он дышал так напряженно, что Пук ощущал как одна ноздря Маклакова с трудом выпускает воздух из носовой полости. Пук не мог остановить свой смех, – что ты ржешь?!
– Акакий Наумыч, – Пук закрыл лицо руками, уши его покраснели, – но ведь, это же такой абсурд!
– Твоя жизнь – абсурд, дегенерат. А люди, вот те долбоебы, как ты, любят жрать это дерьмо через черную коробку. Еще раз заржешь, я ебну тебя этим, сука, микрофоном. Ты понял? – Маклаков занес над макушкой Пука микрофон и, не доходя до нее буквально сантиметров десяти, резко притянул микрофон к груди.
– Окей, окей, – сказал Пук, пытаясь проглотить смех, застрявший на уровне сужений пищевода.
– Как твое имя?
– Пук.
– Самое уебское имя, что я только слышал за свою жизнь, – сказал Маклаков, спускаясь вниз по лестнице к белым диванам.
Приглашенные гости зевали. Кто-то отпивал воды из пластиковой бутылки, издавая громкие гортанные звуки, разносившиеся по студии. Маклаков встал в позу, режиссер махнул рукой оператору, вышла девушка с хлопушкой. Она уже была готова взмахнуть ей, но Маклаков резко развернулся в сторону пьющего гостя и проорал в свой микрофон:
– Геннадий Инокентич! Заебал пить! – посмотрел в сторону статиста, – эй, ты. Забери у придурка воду. Быстро.
Статист подбежал к Геннадию Инокентичу, шепнул ему что-то на ухо и забрал тару.
– Снимаем по новой! Где она? Где девочка с хлопушкой? – Маклаков взглядом поискал ее за камерой.
Перед объективом появилась статистка с хлопушкой, сказала номер кадра и дубля, а затем испарилась за камерой. В студии воцарилась гробовая тишина. «Тишину, вероятно, так и называют гробовой, – думал Пук, сидя на своем месте, – потому что она хоронит здравый смысл в этом дерьме, происходящем здесь. Гребанный цирк, мать его». Прозвучала команда мотор.
– Сейчас в этой студии, через две минуты, появятся результаты генетического исследования. Мы окончательно проясним, кто отец ребенка! – Проговорил с явным воодушевлением Акакий Маклаков в объектив, – напомню, что имеется два претендента на звание отца: двоюродный дядя нашей сегодняшней героини, дважды судимый алкоголик. Он говорит, что никаким образом не причастен к появлению ребенка на свет. Хотя ранее он признавал свою связь со своей двоюродной племянницей. Несмотря на то, что он ожидает приговора суда в одном из СИЗО, он появится в нашем эфире, – показали кадры как этапируют на теле-передачу человека в одежде заключенного, – и ответит за результаты теста. Второй претендент на звание отца ребенка – соседский парнишка одиннадцати лет, с которым наша героиня имела связь после того как выпила водки за забором своего дома. Мы не можем показать его в эфире нашей передачи, так как он несовершеннолетний, по этой же причине мы не можем показать его лицо даже на видео, – на огромном экране появилось очертание лица мальчика, – кто отец? Узнаем после рекламы.
– Стоп, снято, – крикнул режиссер, с мест массовки послышался гул.
– Кто портит воздух? – крикнул Маклаков, воцарив в студии прежний эффект гробовой тишины, – это ты? Маленький пидорас? – спросил Маклаков, снова посмотрев на Пука.
– Нет, не я, – крикнул Пук с трибуны.
– Бесишь ты меня, понял?
– Угу, – ответил Пук.
– Я не услышал твоего внятного ответа, засранец!
– Да, я понял вас, – прокричал Пук, разнеся крик по съемочному павильону.
– Вот и здорово, – Маклакову подали стакан воды, залпом он выпил все его содержимое, – короче, доснимаем концовку и отпускаем всех этих долбоебов. К чертовой матери!
Маклакову подправили грим, снова выбежала статистка с хлопушкой. Режиссер крикнул мотор. Акакий выпрямился перед объективом, поправил очки, с серьезным видом посмотрел в свой планшет.
– А сейчас будут результаты теста ДНК, и мы доподлинно узнаем, кто является отцом ребенка, – Маклаков выдержал драматическую шекспировскую паузу, – и сейчас в студию, в сопровождении сотрудников ФСИН, войдет двоюродный дядя… Нашей героини.
Первым в студию все же вошла женщина с конвертом. Оператор провел камерой по ходу ее движения. Под белым халатом женщины заметно выделялись упругие, сочные бедра. В конверте этом лежали результаты теста.
– Исследование ДНК показало, что одиннадцатилетний парнишка является отцом ребенка с вероятностью… – в студии образовался вакуум, – ноль целых, одна сотая процента.
Зал заохал. Кто-то уже успел крикнуть: «Педофила под жесткий суд!» Женщина в белом халате выдержала паузу и продолжила, достав бумагу со вторым результатом.
– Генетическое исследование показало, что двоюродный дядя героини является отцом ее ребенка с вероятностью… – зал снова замолк так, что от этого молчания начали вибрировать стены павильона, – с вероятностью в один процент. Он не является отцом ребенка.
Зал затих. После объявления результата в сопровождении конвоя на сцену вышел обритый мужчина в тюремной робе. На вид ему было около сорока, а на его щеках красовалась свежая, недавно выросшая щетина.
– Ах, ты! Шлюха-а-андра! Обвинила честного человека, – крикнул он ей, уже дернувшись с места, но тут же был остановлен людьми в форме.
– Ты меня трахнул! – крикнула с дивана девчушка.
– Шлюха!
– Кто же отец ребенка? – спросил, сдвинув брови, Маклаков.
– Я… – девушка в шлюшной юбке замялась.
– Что вы?
– Я не помню!
– Эта история когда-нибудь раскроется, – сказал Маклаков в камеру, – неподдельные истории, потрясшие семьи. Говорим по-семейному. С вами был Акакий Маклаков. До свидания.
Съемка кончилась. Конвой, ранее удерживающий арестанта, отпустил его. Арестанту поднесли нормальную одежду, а бывшие ФСИНовцы сняли накинутые поверх элегантных костюмов в клетку куртки с погонами. Все они были не более, чем массовка, также занятая на съемках этого теледерьма за две, а может даже пять тысяч рублей. Пук смотрел на то, как расходятся приглашенные гости, как покинул свое кресло режиссер, оператор выключил камеру, а прочие технические специалисты сматывали кабели. Незаметно для Пука люди вокруг растворились и исчезли за стенами павильона. Также незаметно к нему подошел статист, и в зале погас свет.
– Мы уже все. Деньги сможете получить на выходе из павильона, – сказал статист. Между тем, в студии светились только буквы и экран с логотипом передачи, давая основной световой поток.
– Хорошо. Спасибо, – Пук продолжал смотреть на светящиеся буквы.
– До свидания.
– Так это все было ложью? Это просто актеры?
– Да, это просто актеры. Мы просто развлекаем людей. Такова наша работа, – ответил статист, спускаясь вниз по лестнице.
– До свидания, – крикнул ему Пук.
Буквы погасли.
4.
Никогда прежде пятьсот метров пути не казались Пуку такими тяжелыми как эти. Солнце грело совсем не по-весеннему. Еще чуть-чуть и асфальт бы расплавился под натиском лучей, только холодная земля под ним остужала черно-серый камень дороги. В правый глаз Пука словно кулаком бил блик, отходящий от почти глянцевой, может даже зеркальной поверхности вывески магазинчика с японской хренотой.
В магазинчик входили грустные люди с абсолютно безэмоциональными серыми лицами, взамен им выходили веселые анимешники. Рядом со входом в магазин и вокруг урн, которые были забиты исключительно бычками, тусовались безмозглые подростки, стреляющие сигареты у местных бомжей. Три монтажника меняли светодиодные ленты в буквах, весящих над дверью.
Пук протиснулся под стремянкой, встав напротив стекла пластиковой входной двери, и дернул ручку магазина на себя. Дверь открылась и слегка задела своим углом металл стремянки, встряв в промежутке между ступенькой и ногой монтажника. Пук зашел внутрь мрачного и немного похожего на секс-шоп на задворках Южного Бутово японский магазинчик, на стенах которого висели пачки с гондонами, парики, клетчатые юбки, лисьи хвосты и прочая хрень да атрибутика. Сзади, сопровождаемое криком «бля-а-а-ть», что-то рухнуло, как падает большой мешок картошки с высоты полтора-два метра.
За прилавком стояла низкого роста со светло-русыми волосами девушка, одетая в традиционную японскую школьную форму. Она жевала жвачку и читала черно-белую мангу.
– Секс-шоп дальше за поворотом. Мы не продаем искусственную сперму.
– Э-э-э… – протянул Пук.
– Вы просто очень похожи на этих…
– Кого?
– Тех, кто покупает искусственную сперму.
– И как вы это смогли определить? – спросил Пук, заглянув в нечто среднее между книгой, журналом и комиксом.
– Ну, вот по вашему, что это? – она вытянула к его лицу разворот манги.
– Японский комикс.
– Ну, вот, говорю же. Любитель искусственной спермы.
– Девушка.
– Меня зовут Юпи.
– Вас растворяют после работы?
– Ха-ха. А тебя, наверное, Зуко зовут? Кек, кек, – с насмешкой Юпи выдала последние два слова.
– Нет. Юпи, – Пук достал из кармана сматрфон, – мне необходима «Японская Говняшка», – он показал скриншот, – у вас есть такая?
– О, как хорошо! Ты заберешь самую последнюю! Какая прелесть!
– Сколько она стоит? – Пук взял в руки «Японскую Говняшку». На ее упаковке были напечатаны разноцветные иероглифы и подмигивающие девочки-японки.
– Две триста, – она посмотрела на Пука, – ты знаешь как ей пользоваться?
– Я не себе покупаю.
– А, подарок на День Хромосомы «Хэ». Я своему куну такую же купила.
– Здорово, я, правда, не шарю, что такое кун… Но, в принципе, мне как-то похуй.
– Короче, берешь? – она положила на стеклянный прилавок пакет с иероглифами.
– Да, – Пук достал карту из кошелька и поколыхал ей в воздухе, – картой.
– Прикладывай, – Юпи протянула аппарат для бесконтактной оплаты.
Пук приложил пластиковую карту к терминалу. Спустя ощутимую секунду терминал пропищал протяжным сигналом, и Юпи протянула Пуку кусок дерьма завернутый в полипропиленовую пленку с иероглифами. Только Пук отошел на два шага от кассы, как в его руке завибрировал телефон. Звонила Она. Пук провел вверх пальцем по экрану и прислонил телефон к уху.
– Да, – проговорил Пук.
– Пук, слушай. Я тут подумала.
– Только не говори, что мы расстаемся, – Пук закатил вверх глаза и сделал мощный вдох.
– Пук, нам надо расстаться.
– Вот скажи, что мешало тебе позвонить и сказать это днем, например?
– Ничего. Я просто подумала, что лучше сказать это тебе вечером.
– Хорошо, что теперь мне делать с этой «Японской Говняшкой»? – он провернул разноцветный пакет в руке.
– Ой… Ну… Попробуй ее вернуть, мне она просто уже не нужна, мне уже подарили такую, – Она произнесла это немного извиняющимся голосом.
– Э-э-э… – протянул Пук, – охренеть, блин.
– Прости… – протянула Она.
– Я даже не знаю, что сказать.
– Прости, Пук… – Она еще раз протянула последнюю «и». Рядом с ней послышался небольшой кашель, – ой, мне надо бежать. Извини, что так вышло…
– Мда, – Пук посмотрел на сверток в руке, – ладно, надеюсь, мы с тобой больше никогда не пересечемся. Алаверды.
– Пока, – Она повесила трубку.
Пук повернулся к прилавку. Юпи все так же, как и в момент его прихода в японский магазинчик читала мангу и жевала жвачку.
– Я могу вернуть «Японскую Говняшку»? – спросил ее Пук.
– Увы, к сожалению, нет. Этот вид продукции не может быть возвращен. Очень жаль, – не отрываясь от журнала и чавкая жвачкой, сказала Юпи.
– И что мне с этим делать?
– Не знаю. Попробуй найти фаната «Японских Говняшек» и продай ему эту штуку. Ну, или отдай кому-нибудь.
– Мда. Это же обыкновенное дерьмо. Оно никому не нужно.
– Ты не прав, – она посмотрела на Пука, оторвав взгляд от манги, – ибо это «Японская Говняшка»! Ты ничего не понимаешь.
– То есть вернуть ее я не смогу?
– Увы… Увы… – Юпи закрыла мангу, – ладно, я уже буду сейчас закрывать магазин. Если тебе больше ничего не нужно, то…
– Я понял, понял. Могу свалить отсюда.
– Именно.
– Пока Юпи.
– Бывай.
Пук вышел из магазина. Солнце палило не так ярко, как тридцать минут назад. Оно постепенно снижалось, отдавая первые червонные лучи. Монтажники уже покинули место своей работы, захватив с собой стремянку. Подростки не вертелись возле урн с бычками. Бомжей также не было.
***
Пук сидел у подножия кинотеатра «Тула» на одной из его ступенек. В руке он держал банку холодного дешевого пива, которое он взял в ближайшем магазине. Кинотеатр чем-то напоминал ему храм инков и то место, куда мог бы взбегать Рокки из одноименной серии фильмов. Но Пук никуда не собирался взбираться. Он просто смаковал холодное, немного горькое пиво. Рядом с ним лежал уже ненужный сверток с иероглифами.
Трава немного пробивалась из-под земли, делая глинистую московскую землю еле зеленоватой. Где-то вдалеке стояли машины, ожидая зеленого сигнала светофора, понемногу загорались разноцветными огнями вывески единичных магазинов в этом районе. С реки дул прохладный воздух, который колебал еще голые деревья. Мало сказать, что это был безынтересный вечер, для Пука это был – вечер-разочарование. То, для чего он потратил силы, не ел весь день и бегал по Москве, было уже не нужно и бесполезно. Выбросить этот пакет Пуку не позволяли воспоминания о пустом труде, который он проделал за этот день.
– Чего такой кислый, парень? – спросил дед с белой бородой, подсевший к Пуку.
Дед был одет в старые серые джинсы и куртку. На его ногах сидели старые некогда белые кроссовки, ставшие едва ли не черными от пыли. Лицо у деда было добрым и достаточно приветливым. Сквозь густые брови на Пука смотрели горящие, поблескивающие черные глаза. Кожа его была морщиниста и казалась загорелой. Но понять Пуку было трудно загар это или естественная смуглость.
– Как сказать, долгая история, – махнул рукой перед собой Пук и отхлебнул немного пива.
– Попробуй начать с чего-нибудь.
– Завтра День Хромосомы «Хэ». Я решил, что надо купить подарок своей девушке, которую я, в принципе, не любил. Решил купить ей вот это, – Пук показал деду с бородой «Японскую Говняшку», – зарабатывал на нее деньги.