ПЕТР ИГНАТОВБРАТЬЯ-ГЕРОИ
ВСЕЙ СЕМЬЕЙ
Помню холодный ноябрьский день 1941 года…
Вечером радио приносит тяжелую весть: по приказу Верховного командования, нашими войсками оставлен Ростов-на-Дону.
Всю ночь дует пронзительный осенний ветер. Идет колючий снег. Ветер бросает его пригоршнями в окно, он стучит назойливо, упрямо, и этот стук отчетливо слышен даже сквозь двойные рамы и тяжелые гардины.
Рано утром я выхожу на работу. Иду по улицам Краснодара. Низко несутся серые рваные тучи. Под ними, почти касаясь верхушек деревьев, летят на север наши самолеты. Грохочут танки по мостовой. В скверах стоят зенитки.
В коридоре Краснодарского химико-технологического института у стола отборочной комиссии — группа взволнованной молодежи. Студенты уходят на фронт.
Прохожу в свой кабинет. Начинается обычный рабочий день. Говорю со своими сотрудниками о новом расписании занятий, о будущей студенческой практике, о проекте нового завода «Главмаргарина». Еще недавно это казалось мне живым, интересным, а сейчас — с какой радостью я стал бы в очередь со своими студентами к столу отборочной комиссии и сказал бы: «Я старик. Но что из того? Разве я не могу воевать?»
Поздно вечером я прихожу домой. Меня встречает жена. Она зябко кутается в белый пуховый платок.
— Женя до сих пор не пришел. А он обещал непременно зайти. Я уже два раза выходила на крыльцо. Никого. Только ветер и снег. Слышишь?
Мы молча сидим с женой, слушаем вьюгу и вспоминаем далекие годы: Питер, подпольная работа на заводе, ссылка в далекий Невьянск на Урале, а потом бои за Октябрь, великая битва у стен Царицына и ликвидация кулацких банд на Дону.
— Нет, больше нельзя сидеть сложа руки… Надо действовать!
Три дня назад я снова просился на фронт у секретаря горкома партии.
— Рано, посиди пока в Краснодаре, — сказал секретарь.
— Стар, что ли?
— Стар не стар, но и не молод: полвека прожил.
— Может быть, некого посадить на мое место директора института?
— Не торопись: твое время еще не пришло…
Невмоготу ждать, когда придет это время! А проклятый ветер попрежнему воет за окном, и Жени до сих пор нет.
— Пора брать в руки винтовку, Елена Ивановна, — говорю я жене.
Жена молчит, но я знаю: в нужный час она бесстрашно пойдет в бой, как шла когда-то в ссылку, как боролась за жизнь наших сыновей в осажденном белогвардейцами Царицыне. Не раз приходилось ей скрываться в деревнях, занятых врагом, стирать чужое белье в оплату за угол в сарае, украдкой кормить ребят картошкой с чужих огородов и бок о бок со мной итти в бой с винтовкой в руке и медицинской сумкой на боку…
Все это было давным-давно. А сейчас мы по-стариковски каждый вечер сидим дома, перечитываем редкие, скупые письма нашего среднего сына Валентина — он на Западном фронте — и ждем чего-то настоящего, яркого, большого.
Придет ли оно для нас? Или нам, старикам, только и осталось в жизни, что память о прошлом?..
Кто-то стучится. Наконец-то!
Женя входит, весь запорошенный снегом. Быстро снимает пальто, целует мать.
— Родичи, что это вы призадумались?
Женя садится рядом со мной.
— Я к тебе, папа. Позволь без предисловий. У нас на комбинате сколачивается партизанский отряд. В него входят мои друзья. Многих из них ты хорошо знаешь: Ветлугин, Литвинов, Янукевич, Сафронов, Слащев. Меня выбирают начальником штаба. А тебя просят быть командиром — у тебя большой опыт и боевой и подпольной работы. Я уже говорил с секретарем горкома, он согласен. Ну, папа, решай…
Глубокой ночью я провожаю сына.
Тихо в городе, тише, чем в поле в глухую полночь. Рваным пологом повисли лохматые тучи. Только ветер свистит и воет в переулках и швыряет в лицо колючий снег. Но на сердце легко и ясно. Пришло наконец то настоящее, большое, о чем мы думали с Еленой Ивановной: вся семья идет партизанить — и мы, старики, и наши ребята.
ГЕНЯ МЕЧТАЕТ
На следующий день рано утром мой младший сын Геня выходит в столовую пить чай. Я говорю ему:
— Мы уходим партизанить в горы. Согласен итти с нами?
Геня ничего не понимает. Он смотрит на меня большими, широко открытыми глазами.
— В партизанский отряд?.. Вместе с тобой, с мамой, Женей?..
Я повторяю ему еще раз. Теперь Геня понимает. Но он еще не верит.
Он подходит к матери, кладет ей руки на плечи, внимательно смотрит в глаза:
— Мама, дай честное слово… дай честное слово: это правда?
— Правда, Геня.
Геня от радости что-то кричит, хватает мать в охапку и кружит ее по комнате.
— Ура-а-а!
— Пусти, Геня… пусти… Больно… — смеется мать.
— Ура-а-а! — не унимается Геня.
Потом, посадив мать на стул, Геня подходит ко мне.
— Папа, ты назначишь меня шофером в отряд. Я буду водить партизанскую машину. Хорошо?
Он старается говорить серьезно, «как взрослый». Но его глаза сияют от восторга, и я знаю: если дать ему волю, он снова завертит мать по комнате, перевернется на полу через голову и так гаркнет «ура», что сбегутся соседи.
Еще бы! Все, что происходит сейчас, похоже на волшебную сказку.
Геня учится в девятом классе, и до призыва в Красную армию надо ждать по крайней мере год, бесконечно долгий год. Сколько раз он хотел уйти в армию! Он собирался даже убежать к партизанам на Украину. И вдруг его зовут в партизанский отряд, и, быть может, через несколько дней он уйдет в горы вместе, с отцом, матерью, братом и будет бить немцев.
Но Геня все еще не верит в свое счастье (а вдруг скажут: «Ты еще мал, Геня»), и он старается быть серьезным, как Женя, которому подражает во всем, даже в манере говорить, одеваться и каким-то особым жестом приглаживать волосы.
— Так как же, папа, я буду шофером?
— Ну, что я говорила! — смеется Елена Ивановна. — Настоящий Игнатов.
Жена права: у Гени страсть к механике. Очевидно, это у нас, Игнатовых, в крови: мой отец — механик, я — инженер, старший сын Евгений — инженер-конструктор, средний сын Валентин — теплотехник.
С восьми лет у Гени дома маленькая мастерская: у тисков с напильником в руках он вечно что-то мастерит.
«Я построю такую машину, какой нет в целом свете», мечтает он.
Его закадычные друзья — шоферы соседнего гаража. Геня проводит там все свободные часы — лазает под машины, возится с разобранным мотором. Домой возвращается грязный, измазанный маслом. Мать его строго отчитывает. Но назавтра он снова в гараже и снова весь в масле. Десятилетним пареньком он впервые самостоятельно ведет машину и безмерно горд…
— Так как же, папа, я буду шофером?
— Будешь, Геня, но при одном условии: ты поступишь в автошколу, кончишь ее и получишь права водителя. Это первое. Второе: ты хорошо знаешь немецкий язык, но я подыщу тебе преподавателя, и ты будешь заниматься с ним каждый день часа по два, чтобы свободно говорить по-немецки. И третье: ты должен перейти в десятый класс. Понятно? Иначе не возьмем в отряд… Я понимаю, тебе будет трудно, но так надо. Подумай и скажи: справишься?
Геня молчит. Потом говорит серьезно, твердо смотря мне в глаза:
— Я сделаю это, папа… Сделаю. Честное слово.
— И еще последнее, Геня: обо всем, что ты слышал сегодня, ни звука.
— Никому, папа. Даже Павлику…
Геня держит свое слово. Он попрежнему приносит хорошие отметки, аккуратно посещает автошколу, прилежно изучает немецкий язык, свободные часы проводит на танкодроме, а по ночам, когда дом засыпает, он зажигает свет и в постели читает справочники по танкам из моей библиотеки.
Однажды мать застает его за этим занятием и приказывает потушить свет. И вот тут-то Геня открывает матери свой секрет:
— Ты, мама, только никому не говори, пожалуйста, а то смеяться будут. У меня есть мечта, самая большая мечта: иметь в партизанском отряде свой собственный танк. Я понимаю, танка нам Красная армия не даст. Да мы и не возьмем: какие же мы будем партизаны, если не сумеем сами раздобыть танк! Брать танк придется у немцев. Ну, так вот, я и хочу знать назубок каждый винтик, каждый рычажок германских танков. Знать так, чтобы он был для меня таким же простым и знакомым, как «эмочка»… Понимаешь, о чем я мечтаю? А теперь скажи: я прав? Ну конечно, прав! А ты говоришь — ложись спать. Спать сейчас некогда. Поспим потом… Позволь, мамочка, я еще часок почитаю.
Что могла сказать на это Елена Ивановна?
КАКИМ РЕМЕСЛОМ ВЛАДЕЕШЬ?
Ростов снова наш. Но враг попрежнему стоит у ворот Кубани, и мы с Евгением продолжаем сколачивать отряд. Но какое это все-таки сложное, трудное дело!
Евгений — начальник технико-конструкторского отдела «Главмаргарина», одного из крупнейших промышленных комбинатов у нас на Кубани. С ним работают его друзья, его однокашники еще по институту. Годами они вместе ходили на лекции, сдавали экзамены, выезжали на практику, вместе мечтали, спорили, ссорились, мирились, танцовали на вечеринках. Они знают друг друга так, что, кажется, нельзя лучше знать человека. И все-таки нелегко даже из таких друзей сколотить партизанский отряд.
Мало одного желания стать партизаном. Мало здоровья, физической силы, честности и беззаветной преданности делу. Нужно уменье.
Судите сами. В горах нам прежде всего потребуются бойцы. Но какой толк от нашего отряда, если в нем будут только снайперы или только пулеметчики? Среди нас должны быть люди всех воинских специальностей: снайперы, связисты, подрывники, саперы, минометчики, артиллеристы. Кто знает, как обернется дело в горах?
Но нас мало, а военных специальностей много. И мы с Евгением требуем: записался в отряд — учись военному делу. Учись всему — кидать гранату, стрелять из пулемета, миномета, винтовки. Учись ползать по-пластунски, ходить по компасу в разведку, маскироваться, подавать сигналы. Учись владеть и нашим и немецким оружием: ведь нашими главными «поставщиками» в горах будут фашисты.
Но и этого мало. В горах магазинов нет. Там на базар не сходишь и за деньги ничего не купишь. Придется все делать своими руками. Но мы не хотим, как Робинзон, одеваться в звериные шкуры, жить в шалашах и быть оторванными от Большой земли. И не потому, что мы привыкли к культурной жизни и нам трудно с ней расстаться. Нет, вовсе нет. А потому, что если у нас не будет настоящего теплого, сухого жилья, если мы будем есть кое-как и ходить рваные и грязные, мы будем плохо воевать. Значит, нам нужны свои строители, свои хирурги, повара, портные, сапожники, охотники, шоферы, следопыты, механики, радисты.
Но где их взять? Ведь в нашем отряде главным образом друзья Евгения — инженеры, директора, экономисты, научные работники. Многие из них прожили всю жизнь в городе и знают только свой завод, формулы, книги, лабораторию. Как же быть? Где раздобыть сапожников, портных, охотников, поваров?
Мы приуныли с Евгением. А потом поняли: ведь каждый из нас умеет что-то мастерить, имеет свою маленькую домашнюю профессию. Взять хотя бы нашего директора маргаринового завода Якова Ильича Бибикова. Он в свободное время любит сапожничать. Инженер Николай Демьянович Причина — заядлый радиолюбитель. Инженер Павел Павлович Недрига отлично умеет ковать лошадей. Евфросинья Михайловна Конивиченко — мастерица приготовлять такие обеды, что пальчики оближешь. Директор мыловаренного завода Борис Петрович Веребей — лихой наездник. Елена Ивановна еще в гражданскую войну занималась на фронте хирургией. Геня постигает сейчас шоферское искусство. А строителей и Механиков среди нашего брата-инженера, конечно, хоть отбавляй.
И вот Евгений стал спрашивать каждого вступающего в отряд:
— Каким ремеслом владеешь? Чем занимаешься на досуге? Умеешь печь хлеб? Умеешь тачать сапоги? Замечательно! Умеешь плотничать? Очень хорошо! Умеешь готовить, шить, пасти скот, охотиться? Отлично!
И оказалось, что у нас в отряде есть люди, которые умеют делать все, что потребуется нам в горах. У нас даже будет свой поэт и художник. Он не только хорошо рисует, но и прекрасно стреляет из пистолета.
Так не спеша, внимательно, исподволь мы с Евгением сколачиваем отряд. В нем около шестидесяти человек. И среди них семь женщин.
«ЛЕСНОЙ ПРОФЕССОР» УЧИТ КВАКАТЬ
— Меня еще одно беспокоит, папа, — сказал однажды Евгений. — Не каждый из нас должен быть поваром, охотником, сапожником, но все мы должны знать грамоту партизанской жизни. А ведь мы горожане. Вот я и наладил занятия по «азбуке» лесной жизни. Наш «лесной профессор» — коммерческий директор комбината Петр Петрович Мусьяченко. Он потомственный почетный черноморский казак: его прадед, оказывается, пришел на Кубань из Запорожской Сечи. Сам он страстный охотник и прекрасно знает кавказские предгорья. Он уже начал занятия… Ты, папа, загляни к нам в штаб МПВО. Только приходи после полуночи — раньше нам не удается вырваться с работы.
Как-то глубокой ночью я пришел в этот штаб — в небольшую комнату на втором этаже одного из корпусов комбината.
Открываю дверь и вижу: друг против друга сидят два почтенных инженера — главный механик комбината Терентий Николаевич Ветлугин и механик точных приборов Николай Ефимович Кириченко — и квакают. Против них стоит «лесной профессор» Мусьяченко. Он строг и неумолим.
— Нет, Терентий Николаевич, надо чуть выше и протяжнее: ква-а-а. И запомните: так квакают лягушки только по вечерам, когда назавтра ожидается теплый солнечный день. По утрам же кваканье резче и отрывистее: ква… ква. Да неужели вы сами никогда не подмечали этого?
За лягушечьим кваканьем начинается стрекот сойки, треск цикады и особое кабанье хрюканье: будущие партизаны изучают сигналы в лесу. А потом все тот же Петр Петрович увлекательно рассказывает о кабаньих тропах, о языке следов и своенравии горных речушек. И разгораются горячие споры о партизанской борьбе, о конспирации, об устройстве лагеря, об одежде, обуви, вооружении.
Я сижу в стороне и наблюдаю за Евгением.
Это он заставил бесконечно занятых людей — директоров, инженеров, хозяйственников, научных работников — стрекотать, как стрекочут сойки, чмокать и хрюкать по-кабаньи. Но если любому из них сказать, что он явился сюда по чьему-то приказу, он искренне удивится. Нет, ему никто не приказывал. Правда, на-днях с ним говорил Евгений: звал зайти после работы в штаб МПВО. Первый раз, конечно, итти не хотелось — тянуло домой, но Евгений звал так весело и радушно и в то же время так настойчиво и требовательно, что отказать было невозможно. И он пришел. Потом охотно приходил всякий раз, когда напоминал ему об этом Евгений. И эти веселые беседы в штабе МПВО незаметно вошли в жизнь.
Я сижу в штабе, наблюдаю, как мягко и умело руководит Евгений подготовкой будущих партизан, и ловлю себя на том, что горжусь сыном.
Да, на его долю выпало тяжелое детство: переезд в Петроград из Невьянска на Урале, где мы с женой были в ссылке, из Петрограда на Волгу, голод, осада Царицына и страшный путь с матерью ко мне вдоль Дона. Маленький Евгений на всю жизнь запомнил, как рвались снаряды у его вагона, как страшно кричала на снегу раненая женщина.
Кончилась гражданская война — и снова кочевая жизнь: меня, директора военных заводов, перебрасывают из Армавира в Майкоп, из Майкопа в Краснодар.
Евгений становится не по летам серьезным мальчиком, молчаливым, настойчивым, упорным. Но он бесконечно ласков с матерью, трогательно любит малышей, готов часами ухаживать за больной собачонкой, подобранной на улице, и с кулаками бросается на здоровенного ломового, ударившего кнутом измученную клячу.
Его дружба крепка и требовательна. За товарища он пойдет на смерть. Но если друг струсит, совершит нечестный поступок, Евгений неумолим: никакие слезы, никакие посулы не изменят его сурового приговора.
Мой Евгений страстный книголюб. В детстве он запоем читал все, что попадалось под руку. «Мальчик с книжкой» — называли его знакомые.
В 1931 году Евгений блестяще кончает среднюю школу и поступает сразу на второй курс механического факультета Химико-технологического института. Он самый молодой студент — ему всего лишь шестнадцать лет. Но в первый же год он отлично сдает экзамены за два курса. О нем с восторгом говорят профессора. Им гордится институт.
Евгений заканчивает институт, когда ему едва исполняется двадцать один год. Перед ним, инженером, встает выбор: должность администратора на большом заводе в Новосибирске или место конструктора на комбинате «Главмаргарин» в Краснодаре.
Евгений выбирает второе: он хочет изобретать, творить, конструировать. И он не желает расставаться с Кубанью.
— Что может быть лучше моей Кубани? — говорит он. — Ее золотых полей, белых хат, тополей, ее высокого неба и синих гор на горизонте… Нет, я никуда не уеду. Здесь началась моя сознательная жизнь, здесь я и буду работать.