В 1939 году Евгений с гордостью показывает своим друзьям только что полученный им партийный билет.
Хороший у меня сын…
Сейчас Евгений занят сверх всякой меры. Весь день — на комбинате. Ночью — в штабе МПВО. К тому же где-то надо раздобыть оружие, одежду, обувь, лекарства, продовольствие и несчетное количество всяких мелочей: в горах ничего не купишь.
Штаб МПВО комбината становится партизанским штабом. Это выходит как-то само собой: Евгений — начальник обоих штабов.
На комбинате наши ночные сборища никого не удивляют: почти все мы, как бойцы групп местной противовоздушной обороны, находимся на казарменном положении. Что же странного в том, что из ночи в ночь мы собираемся в штабе МПВО?
Конспирация полная: даже самые близкие люди не знают о нашем партизанском отряде. Об этом позаботился Евгений. Он сам свято хранит тайну и научил хранить ее и наших будущих партизан.
Даже меня, своего командира, они в беседе друг с другом не называют по имени и отчеству.
На одном из наших первых собраний в штабе Евгений, смеясь, назвал меня «Батя». Подозреваю, он сделал это не случайно. Новое имя прижилось: так меня стали звать все мои товарищи по отряду.
Ну что же, Батя так Батя.
ВЕРЕВОЧКА — ВЕЩЬ НЕНАДЕЖНАЯ
Прошла зима. Помню, как-то поздним весенним вечером Евгений пришел ко мне:
— Папа, я к тебе за советом. Мне кажется, мы не имеем прав быть обычным партизанским отрядом. Уж хотя бы по одному тому, что среди нас много инженеров. Мы должны стать отрядом минеров-диверсантов: рвать поезда, мосты, плотины, склады, минировать дороги, разрушать переправы. Я организую на комбинате занятия по минному делу под руководством опытного сапера — капитана Гришина. Ты как смотришь на это?
Со следующего дня начинаются занятия. На них ходят все партизаны нашего отряда. И на лекциях капитана Гришина на одной парте сидим я и Геня.
В разгар занятий к нам приехал неожиданный гость — мой средний сын Валентин. Офицер, дважды тяжело раненный в боях под Москвой и Ростовом, он едет через Краснодар в Крым, где разгораются тяжелые бои.
Вечером у нас собрались все три брата: Валентин, Евгений, Геня. Валентин рассказывает об одной из своих минных диверсий:
— Как-то меня с товарищем послали в тыл — помочь партизанскому отряду взорвать мост. Когда я подобрался к берегу реки, я увидел: мост охраняется так, что даже кузнечик к нему не подберется незаметно.
Этот двухарочный мост лежал на важной железнодорожной магистрали — по ней непрерывным потоком шли на передовую воинские эшелоны, — и немцы охраняли мост, как зеницу ока.
Но приказ был ясен: взорвать мост во что бы то ни стало. Я лежал в кустах, придумывал десятки комбинаций и тут же отвергал их — все они были одинаково безнадежными.
И вдруг мне вспомнилась кинокартина, я видел ее в детстве. Это был приключенческий фильм из жизни контрабандистов на турецкой границе. И я решил на белорусской земле использовать опыт контрабандистов Закавказья.
Валентин на минуту замолчал. Но Гене не терпится:
— Ну, дальше, Валя!
— Рано утром следующего дня я на берегу разделся догола, оставив на себе только пояс с привязанным к нему солидным камнем. Потом вырезал длинную сухую тростинку и, держа ее во рту, вошел в реку. Вода покрыла меня с головой. Но на поверхности, как перископ подводной лодки, торчала тростинка. Я дышал сквозь тростинку и шел по дну, как заправский водолаз. Фильм, оказывается, не врал: тростинка действовала наславу.
От радости я засмеялся под водой. Но тут же, как ворона в крыловской басне, разинул рот, выпустил тростинку и вдоволь хлебнул воды. Пришлось прекратить опыт, отвязать камень и плыть обратно к берегу.
Все же решение первой части задачи было как будто найдено. Оставалось решить вторую часть: ухитриться доставить к мосту взрывчатку. И снова мне помогли все те же контрабандисты с экрана.
Мы с товарищем сняли нижние рубахи, намочили их и связали у каждой ворот и рукава, оставив только отверстия внизу. Потом крепко ударили рубахами о воду. Рубахи вздулись пузырями. Под водой мы осторожно стянули и перевязали отверстия. Пузыри свободно держали на воде нужный нам запас тола, тщательно завернутого в пергамент.
Вечером началось подводное путешествие к мосту. Над рекой густой белой пеленой плыл туман. При свете фашистских ракет наши пузыри походили на распухших мертвецов — в те дни много их плыло по реке.
Мы медленно шли по дну, держась за края пузырей. Иногда на мелких местах нам приходилось итти, согнувшись в три погибели. Не раз мы срывались в ямы и глотали холодную, речную воду, но продолжали крепко держать свои пузыри с толом и не выпускали изо рта спасительных тростинок.
Наконец подошли к среднему устою моста. Осторожно взобрались на него, привязали пакеты со взрывчаткой, прикрепили к чеке взрывателя конец парашютной стропы (я забыл сказать, что захватил с собой около двухсот метров этого тонкого и крепкого шпагата, обвязав его вокруг пояса) и так же медленно отправились по дну реки назад, разматывая стропу, пока она не кончилась. Тогда вылезли на мель и потянули стропу. Она намокла и была тяжела, как морской канат. Потянули еще раз — никакого результата.
«Неужели стропа зацепилась за корягу?» подумали мы.
Передохнув, впряглись, как бурлаки, в стропу и потянули что есть Силы. Страшный взрыв потряс воздух. Мы с товарищем нырнули в воду.
Когда через минуту мы снова высунулись из воды, в ярком свете ракет был виден рухнувший мост. Тяжелые фашистские пулеметы исступленно били по кустам на берегу, тревожа ни в чем неповинных лягушек…
— Дальше, Валя, дальше! — нетерпеливо торопит Геня.
— Дальше?.. Дальше было так: мы пришли к себе на базу, партизаны принялись нас качать, нечаянно уронили моего спутника, он шлепнулся о землю, ушиб заднюю часть тела и долго ругался… Вот и все.
— Слышал, Женя? Слышал? — восхищается Геня. — Вот бы нам так рвать мосты! А?.. Да что ты молчишь, Женя? Скажи, здорово?
— С тростинкой и пузырями хорошо, — медленно говорит Евгений, — а вот с веревкой плохо. Мы будем рвать без веревки. Как мы это сделаем, я сегодня еще не знаю. Но будем рвать лучше: проще, надежнее. Поверь, не ударим лицом в грязь… Ты не сердись на меня, Валя, — и Евгений ласково притронулся рукой к плечу брата, — но ведь ты сам понимаешь: веревочка — вещь ненадежная. А в нашем деле надо работать так, чтобы наверняка, безотказно, насмерть. Понимаешь?..
ЛАГЕРЬ НА ГОРЕ СТРЕПЕТ
В июле 1942 года мы узнали, что нашими войсками оставлены Ростов и Новочеркасск.
Немцы рвутся на Кубань, к перевалам Кавказа.
Значит, пора!
В отряде идут последние приготовления. Мы заготовляем полушубки, валенки, телогрейки, шапки, перчатки. В механических мастерских комбината куются финские ножи и кинжалы. К обычным гладкоствольным ружьям Евгений делает особые патроны с тупыми пулями, напоминающие «джиганы» американских лесорубов: на двести метров они пробивают толстую доску.
В Краснодаре попрежнему никто не знает, что мы уходим партизанить. Все убеждены, что мы призваны в Красную армию — у нас на руках мобилизационные листки из горвоенкомата. Для тех же, кто повстречается с нами в пути, мы — работники геолого-изыскательского отряда, производящего съемку дороги к будущему лесозаводу…
Враг подходит все ближе и ближе к Краснодару.
Второго августа, правдами и неправдами раздобыв первые шесть подвод, Евгений отправляет их с партизанским имуществом в станицу Крепостную — нашу ближайшую перевалочную базу. Через два дня туда же первым рейсом уходит отрядная машина. Ее ведет Геня.
Седьмого вечером отрабатываем явки, пароли, сигналы и на рассвете восьмого последний раз грузим машину и тракторный прицеп.
Я никогда не забуду нашего ухода из Краснодара.
Рассвет. По улице грохочут колеса телег, окна дребезжат от несущихся мимо грузовиков. На дворе комбината рвется снаряд немецкого танка. Со звоном разлетаются разбитые стекла.
По дороге к мосту через реку Кубань — людской поток. Вот идет какая-то семья. Старик и дети несут шубы и самовары. Женщина тянет за веревку корову. На руках у женщины младенец.
Мы идем по улицам родного города. Тяжело расставаться с ним. Тяжело покидать родные места. Каждый камешек словно говорит тебе: «До свиданья». Мелькают знакомые здания, площади, улицы — дом за домом, квартал за кварталом.
Благополучно переправляемся через мост. Садится солнце. На севере в туманной дали виднеется родной Краснодар. Враг уже занял город. Там остались наши родные, близкие, любимые. Кто знает, какие муки ждут их…
Я смотрю на Евгения. Куда девалась его обычная веселость? Брови нахмурены. Губы плотно сжаты. У рта обозначились морщины.
Идем к горам. Перед нами огромным кряжем стоит Карабет. Справа — гигантская подкова Сибербаша, слева — гора Саб.
Вьется узкая дорога. За поворотом — то причудливые очертания гор, то темный, мрачный, молчаливый лес. Воздух полон сладким запахохм цветов, пестреющих в густой траве.
Впереди горы, горы… Их вершины похожи на застывшие гребни гигантских волн. Каменные пики поднимаются к небу. Ниже мелькают красочные узоры цветущих лугов. И чем дальше к горизонту, тем горы всё выше, всё круче.
Дорога идет вдоль реки Афипс. Река изгибается замысловатыми петлями. Подчас она описывает почти полную окружность и вдруг поворачивает назад и снова вьется и кружит.
Афипс — в кружеве белой пены. Река бежит, играет по цветным камням. Камни просвечивают сквозь воду. Они лежат на дне точно шелковистый пестрый ковер. Но мы проклинаем прекрасные горные реки: десятки раз приходится нам переправляться вброд, скользить по камням, натыкаться на острые коряги, неожиданно проваливаться в ямы.
Едем под нависшими скалами по краю обрыва, где малейшее неосторожное движение грозит увечьем и гибелью. Сами прокладываем себе дорогу — убираем камни, засыпаем ямы, рубим деревья. Порой кажется, что по узкой, извилистой тропе может пройти лишь верховая лошадь. Но Геня каким-то чудом ухитряется вести по ней машину, а наши инженеры и директора неплохо справляются с повозками, запряженными упрямыми волами…
Евгений находит удобное место для лагеря.
Глухое, дикое, неприступное ущелье горы Стрепет. Ее склоны круты и обрывисты. Страшно даже подумать о подъеме на них, особенно в грязь и гололедицу. Скрытая узкая тропа ведет наверх, где в восьмистах метрах от подошвы лежит отлогий выступ, покрытый небольшими буграми. В плане выступ похож на гигантский вопросительный знак. На этом-то «вопросительном знаке» мы и начинаем строить наш зимний лагерь.
Это нелегко. Кругом скалы. Пробуем долбить — не поддаются. Тогда мы начинаем их взрывать. Для постройки одной только столовой пришлось произвести девятнадцать взрывов.
А сколько возни при рубке леса! Толстенные высокие кедры надо валить с таким расчетом, чтобы они, падая, не зацепились за соседнее дерево, иначе много нарубишь, а толку не будет. Но мы постигаем и это искусство.
Строительство идет хорошо. Гулкое эхо разносит по ущелью необычные в этих краях удары топоров, визг пил, говор людей.
Геня работает наравне со всеми.
Наконец все сделано. Хороший получился у нас лагерь.
Прежде всего — отдельное жилье для каждого взвода, общая кухня-столовая, командный пункт, лазарет и под крутым, почти отвесным склоном горы — помещение для дальней разведки. Это не шалаши и не землянки. Это настоящие просторные деревянные дома, для тепла углубленные в скалы. Глиняная крыша не пропускает воды. Полы деревянные. Внутри — широкие, просторные нары с тюфяками из сухих листьев, покрытые фильтротканью.
Тут же столы, скамейки, пирамиды для ружей, полочки для всякой мелочи, фонари «летучая мышь» и обязательное зеркало. В кухне — большая плита с котлами и духовым шкафом, русская печь и деревянная ванна. Командный пункт соединен телефоном с казармами, с помещением дальней разведки, с главной заставой. Николай Демьянович Причина наладил двустороннюю связь по радио.
Единственное «осложнение» — вокруг немцы. Но наш «вопросительный знак» неприступен.
Сверху к нему нельзя подобраться: по крутизне едва ли рискнет спуститься даже горный козел. Лагерь недоступен и снизу: вход в ущелье прикрывает застава с завалами. Единственная тропка, ведущая к нам, так крута, что, взбираясь по ней, можно ставить ногу только на ребро. Два сторожевых укрепления простреливают тропу с фронта и флангов. К тому же она находится под огнем наших казарм. Из помещения дальней разведки можно бить по ней из пулеметов. Словом, несколько метких стрелков смогут долго оборонять наш лагерь даже от крупной вражеской части.
* * *
После окончания первых работ приказываю Евгению выстроить всех на поляне.
Солнце садится за горы. В небе загораются первые звезды. Вокруг лагеря на постах часовые.
Выхожу к отряду. Стараюсь говорить спокойно, ничего не скрывая:
— Впереди тяжелая, напряженная жизнь… Не каждому дано быть партизаном. Тем более диверсантом… Поэтому, если у кого-либо есть хоть доля сомнений в своих силах, откажитесь. Сейчас еще не поздно… Ну, так как же, друзья?..
Тишина. В кустах крикнула ночная птица. Грохнул далекий орудийный выстрел, эхом отозвавшись в горах.
По одному с правого фланга выходят бойцы перед фронтом. И на глухой горной поляне под нашим высоким кубанским небом каждый скрепляет своей подписью торжественную партизанскую клятву.
Теперь мы спаяны друг с другом насмерть.
ПТИЧИЙ РОДНИК
Проходит всего лишь несколько дней после того, как мы закрепились на горе Стрепет, а Евгений уже торопит:
— Папа, пора за работу.
Положение на фронте тяжелое. Немцы прижимают части Красной армии к перевалу в глубине гор. Они накапливаются в станицах, чтобы отсюда прорваться в предгорья, в обход Новороссийска. Они мечтают перевалить через Кавказский хребет, хотят захватить Закавказье, пройти в Турцию, в далекую Индию… Надо закрыть врагу все дороги к морю — рвать мосты, железнодорожные пути, шоссе.
— Прежде всего, — говорит Евгений, — мы должны знать каждую кабанью тропку, каждый лесок, каждую горку вокруг лагеря. На проводников надежда плоха. Да и не пристало нам с няньками ходить. Я хочу наладить агентурную разведку: в каждом хуторе, в каждой станице мы должны иметь своих друзей. Пойду искать их — у меня есть кое-какие адреса. Кстати захвачу с собой несколько человек из нашей дальней разведки: пусть походят со мной, попривыкнут.
И Евгений приучает наших горожан к далеким переходам. Он учит инженеров и директоров, экономистов и научных работников ходить цепочкой, знать свое место в строю, определять направление по солнцу, по звездам, по коре дерева, по узору на срезе пня. Учит находить кабаний след на тропе и поясняет: если след свеж, можно итти спокойно — тропа не заминирована. Раз навсегда он запрещает громко разговаривать в пути, курить без разрешения, кашлять и чихать.
— Когда захотите кашлять — жуйте рукав, захотите чихать — чихайте в рукав. Но только без звука.
Он учит аккуратно складывать вещи, носить рюкзак, учит отдыхать, используя каждую минуту на привале.
Евгению помогают наши охотники Сергей и Данило Мартыненко и наш «лесной профессор». И люди идут, карабкаются на кручи, переходят быстрые речки, на привалах валятся пластом от усталости, но все-таки делают то, что полагается делать разведчикам в горах.
Помню один небольшой эпизод…
Надо сказать, что недалеко от нас стоит гора Ламбина. Она названа так по имени какого-то грека, который когда-то выжигал здесь известь. Гора свободна: немцы не построили на ней своих дзотов и партизаны не закрепили ее за собой.
Во время одной из наших разведок на северном склоне горы мы обнаружили в кустах у тропинки маленький родничок.
Все роднички на ближайших тропах мы берем на строгий учет: без воды не прожить во время походов. На песке около этого родничка мы заметили следы. Сразу разобраться в них не сумели, но решили узнать, кому известен этот родник и кто сюда ходит за водой. Я поручил Литвинову засесть в кустах у родника.
На следующий день Михаил Денисович вернулся и привел с собой «гостя». Литвинов рассказал:
— Пришел я и залег. Лежу на животе, впереди винтовка, сбоку гранаты. Притаился и слушаю. Тишина. День солнечный, жаркий. Лежу час, лежу другой. Ни души. Скучно. Ко сну клонит. Я даже щипать себя начал, чтобы не захрапеть… Вдруг, на мое счастье, птичка прилетела. Не знаю, как ее зовут, но брюшко у нее, как яичный желток. Попрыгала, повертелась, взлетела на высокую ветку и громко зачирикала. Откуда ни возьмись налетела целая стая, уселась у воды и стала пить. Напилась и давай играть. А я рад: все-таки развлечение, не уснешь. И каких только птиц тут не было, Батя! И с красным пузиком, и с желтым, и с синими крылышками, и с белыми, и с пегими. Одним словом, представители всех пернатых. Играли долго. И вдруг ни с того ни с сего вспорхнули и улетели. Будто ветром их сдуло. Я вспомнил лекции нашего почтенного «лесного профессора» и решил: человек идет. Замер. Даже дышать боюсь. Лежу пять минут, лежу десять. Никого. Ни птичек, ни человека.