Поехали обратно. До меня вдруг дошло, что машина “Скорой помощи” в центре Москвы с разодетой и накрашенной девкой на переднем сидении, к тому же пьяной, выглядит, по меньшей мере, диковинно. Но тут было совсем рядом, пара километров от силы – доедем, никто и не заметит!
Аскарида, сволочь, ехал на подстанцию гораздо медленнее, чем на вызов, больная продолжала с упорством, закусив нижнюю губу, мучительно смотреть на меня с носилок, я старался смотреть вперёд, но спереди я видел только увесистый зад третьей девицы, влезшей в кабину уже с локтями. Душный салон нашей “скорой” наполнился винными парами и их дурацким парфюмом. Мне становилось всё тоскливее и неуютнее, и я сидел, как на углях.
* * *
Наконец, приехали. Оставив Аскариду и девушек в машине, я стремглав бросился на второй этаж, в стерилизационную, взять, наконец, эти проклятые шприцы, всадить поглубже но-шпу в эту колышащуюся толстую ягодицу, и избавиться, чёрт побери, от назойливых пассажирок.
Не обращая ни на кого внимания, я жадно схватил с лотка несколько бумажных пакетов со шприцами и побежал назад, но у диспетчерской был властно остановлен одной из диспетчерш.
– zyablikov!!! Это что такое, ты, б…ь, совсем ох…л, твою мать?!
– Да вот, шприцы забыл, – с неудовольствием ответил я. – Торопился сильно… больше не буду, пустите, мне укол ей надо сделать!!
– Ты кого сюда привёз, дебил?! Мы тебя за блядьми посылали, или на вызов?!
– Каких ещё блядей? – не понял я. – Там у девушки кишечная колика, я ей сейчас спазмолитик сделаю, и поеду на следующий вызов… шприцы забыл взять с собой, виноват, больше не буду! ну дайте же пройти…
Прорвавшись мимо этой пышущей гневом особы, я сыпанул вниз по лестнице, едва не сбив с ног только что приехавшую с вызова бригаду, и хотел броситься к своей машине, но внезапно остановился в довольно густой толпе “свободных” врачей и фельдшеров, скопившихся у крыльца. Все они жадно наблюдали развернувшуюся сцену.
Как я уже писал, окна диспетчерской в этот оглушительно – весенний день были настежь распахнуты, и весь двор подстанции лежал под орлиным взором сих вульгарно-прожжённых тёток, как на ладони. Узрев две “химические” головы в кабине вернувшейся с вызова машины, тётки тут же негодующе заорали хором, приняв тех за девушек лёгкого поведения.
– Аскарсаидов!! Вы что с zyablikovым творите?! Немедленно убери этих поблядушек с подстанции!!!
Аскарида, струсив объясняться с начальством, малодушно покинул кабину транспортного средства и смешался с толпой водителей; оттуда раздался мужской животный хохот. Зато на раскрашенных лицах пассажирок немедленно появилось выражение смертельно оскорблённого человеческого достоинства.
– Как… как вы нас сейчас назвали?!
Обе моментально выбрались из машины, и подбоченившись, стали напротив окна диспетчерской.
– Кто тебе тут “поблядушки”… э, слышь, коза драная?
– На себя, н…, посмотри! В таком виде по улицам ходишь!
– Это ты, старая п… на кого похожа? Расселась тут!
– Понаехали хрен знает откуда и ещё права качают!
– Повыступай мне тут! Не к тебе домой понаехали!
– Что понапялили на себя? Думаете, что вас, таких, кто-нибудь е…ь станет?!
– Это тебя, пенсионерка, е…ть некому! А мы найдём себе, как два пальца обоссать!
Перепалка между двором и диспетчерской шла пока “две на две”, и по принципу “слово за слово”. Но тут из салона машины показалась моя глазастая пациентка. Услышав, что происходит, она торопливо привела свои одежды в порядок и поспешила на подмогу к товаркам. Из всех трёх девушек она была самая рослая и внушительная, к тому же на каблуках, и обладала не только гипнотизирующим взглядом, но и могучим голосом. Такого отборного мат-перемата на нашей видавшей виды подстанции слышать ещё не приходилось!
Я спохватился, подбежал, схватил глазастую за руку и потащил в машину – пошли, сделаю тебе укол в попу – но она посмотрела на меня, как будто в первый раз увидела, вырвала руку и продолжила поливать наших диспетчерш. К ним поспешила третья, которая останавливала меня в коридоре, и теперь силы уравнялись. Шесть базарных баб громко лаялись насмерть, и только расстояние мешало им вцепиться друг дружке в волосы…
Вызова никто не принимал, работа подстанции была парализована, все свободные от вызовов сбежались на зрелище. Я в отчаянии столбом стоял со шприцами, и со всех сторон меня спрашивали:
– Откуда привёз таких, zyablikov?
– Ну даёшь! Мужик!
– А что же только троих? На всех надо было привозить!
– Этих троих нам на всех, кажись, хватит…
Наконец, решительно вмешался старший врач Ефимович по кличке Ефимоза, он решительно захлопнул окно и тем отрезал диспетчерш от их обидчиц. Те остались во дворе победительницами, и вскоре смешались с шоферюгами – уходить из такого лакомого места, как подстанция “скорой помощи”, никто из них не собирался…
Меня вызвали “на ковёр” к старшему врачу. Я призвал на помощь всю свою комсомольскую искренность, объясняя ситуацию ему и этим троим злющим мегерам – диспетчершам. На мою бедную голову посыпались проклятия:
– Скотина!
– Лучше бы ты, идя к бабе, свой х… дома забыл!
– Какой н…й укол, надо было дать попить новокаина, и хватит!
– Так, сам их привёз, сам и увози!
Я стоял с таким невинно-убитым видом, что от меня вскоре отстали – что с дурака возьмёшь, кроме анализов…
Подстанция весело гудела, обсуждая случившееся.
От Ефимозы потребовались титанические усилия, чтобы вернуть коллектив в рабочее состояние.
За время суматохи накопились непринятые вызова, и теперь подстанция заработала в аварийном режиме. Очень скоро почти никого не осталось – все бригады разъехались, имея по два и даже три вызова. Нас с Аскаридой услали на нон-стоп, чтоб “ноги нашей тут до утра не было!” Несколько часов подряд мы возили исключительно пьяных – пьяных в коме, пьяных блюющих, пьяных буянящих, пьяных обоссанных, пьяных битых… несмотря на продолжающуюся уже год борьбу с пьянством, этот порок только усиливался, приобретая самые злокачественные и фантастические формы.
Мегеры-диспетчерши садистски знали своё дело…
Уже давно стемнело, когда мы, наконец, вернулись на подстанцию. Я надеялся, что треклятая троица ушла, но их пригрели водители в своих водильнях при гаражах на первом этаже. Что именно там происходило, так и осталось неизвестным, надо думать, что вечер у троих гостий Москвы удался, как нельзя лучше.
Я сделался героем дня и вообще героем подстанции, как в известной одесской песне:
там были девочки – Маруся, Тоня, Рая,
и с ними вместе – Васька-шмаровоз!
Слава обо мне ещё долго гремела, обрастая всё новыми подробностями, и через две недели я превратился в человека – легенду, способного достать самых лучших блядей в неограниченном количестве в любое время суток…
* * *
Виновата в случившемся была, конечно, эта сумасшедшая весна 1986 года. Она лишала советских людей разума не только в Москве – всего через несколько дней грохнул реактор на Чернобыльской АЭС, положив начало отсчёта до краха СССР.
Я довольно часто, несколько раз в году, бываю возле 4-й подстанции. Там внешне всё выглядит так же, как и 30 лет назад – все так же стоят машины “скорой помощи”, всё так же водители лениво перебрасываются солёными шофёрскими шуточками и пинают скаты, всё так же курят у крыльца фельдшера, а в окне диспетчерской сидят перезрелые тётки. Изменились марки и цвета амбулансов, на стафе теперь синие дутые комбинезоны с серебряными полосками. Зайти на территорию я, конечно, не решаюсь, просто стою, нюхая незабываемый запах той далёкой весны, и слышу истошную женскую ругань…
Акромегал
"В пятую больницу попала знакомая с предынфарктным состоянием, умерла на второй день… звонит врач и говорит: такая-то умерла, ритуальные услуги нужны? Врачи этой больницы, похоже, занимаются бизнесом, вместо того, чтобы лечить…"
с медфорума
Всегда хотел быть терапевтом, думал, что именно у них есть клиническое мышление, а хирурги просто мясники, им лишь бы разрезать и посмотреть. Поэтому до самого окончания V курса я делал упор именно на внутренние болезни.
Чтобы приблизиться к специальности изнутри, устроился медбратом в 19-ю больницу, сперва в приёмное отделение, потом в кардиоревматологию. 19-я была базой 3-го Меда, и там царила академическая такая атмосфера – все уже знали, что я не просто медбрат, а студент, и тоже буду терапевтом. Поэтому дежурные врачи щедро делились со мной терапевтическими секретами, а приходящие на практику студенты 4-го курса консультировались со мной, кому и что назначить.
Я уже умел бегло читать ЭКГ, что вызывало немалое удивление доцента Савельева, нашего преподавателя по терапии. Этот долговязый Савельев славился среди студентов тем, что безошибочно предсказывал, кто кем станет. Меня он определил в хирурги! и каждый раз шпынял таким вот образом:
– Ну-ка, zyablikov, пропальпируй-ка этой больной печень. А мы с вами, – это группе, – посмотрим, как будущие хирурги умеют пальпировать печень…
Разумеется, ничего у меня не получалось, и тогда Савельев снисходительно говорил, поглаживая рыжую бороду:
– Руки у вас, товарищи будущие хирурги, приучены к топорам и лопатам, а не к такому деликатному делу, как пальпация печени…
Я должен был сгореть со стыда на месте, а он бы стоял и наблюдал. Прищурив глаза и поглаживая бороду, наблюдал, как от бестолкового провинциального юноши остаётся лишь кучка пепла. Со свиным рылом в наш калашный ряд… Я ненавидел в такие моменты его рыжую бороду и приплюснутый нос с ринофимой.
Но не такого напал – на меня его издевательства не действовали – стану терапевтом, и точка!
Пятый курс заканчивался, и вот-вот нам предстояло писать заявления, выбирая себе субординатуру и будущую специальность. Ни малейших сомнений в красоте и мощи Терапии у меня не было.
Однажды в нашем отделении дежурил интерн. Это был настоящий акромегал, метра 3 ростом, с челюстью, как у кашалота, и высоченной лбиной, за которой скрывался обширнейший, надо понимать, умище – ибо глаза, зеркало мозга, метали молнии из- под густейших бровей. Акромегалы намного умнее обычных людей, поэтому я ни секунды не сомневался, что интерну по плечу любой, даже самый сложный, случай.
Таких экземпляров мы называли "Боткиными".
На ловца и зверь бежит, и в отделение как раз поступила женщина за 40 с аритмией, какая-то сложная форма. Дежурный врач решил ее купировать во чтобы то ни стало. Видимо, хотел блеснуть на больничной пятиминутке.
Сначала он назначил Ритмилен в/в. В отделении Ритмилена не было, и мне пришлось идти за ним в БИТ. Исключительно за мои красивые глаза мне дали ампулу, и я ее ввёл в присутствии дежурного врача, ибо водить надо было с определённой скоростью, при этом он меня то и дело останавливал, считал пульс, шевеля большими губами, и давал команду продолжить. Потом я снимал ЭКГ – к моему разочарованию, аритмия сохранялась.
– Спасибо, мальчики мои родные, – шептала пациентка.
Тогда Боткин взял лист назначений, достал из кармана широких старомодных штанов микрокалькулятор, и начал что-то подсчитывать на нЁм. Стоял 1986 год, и микрокалькулятор в СССР вообще был в диковинку. Нас в школе учили считать на логарифмической линейке и счётах.
Боткин же обращался с этой машиной очень умело, как заправский счетовод, быстро-быстро перебирая длинными, ломкими, тонкими, как ножки паука, пальцами. Доктор составил в уме какую- то особенную поляризующую смесь (растворы глюкозы, хлористого калия и инсулина), которая должна была насытить миокард калием и тем самым прервать аритмию. Дозы компонентов он и высчитывал кропотливо на калькуляторе, ибо калия, глюкозы и инсулина должно было быть столько-то микромолей на килограмм, и ни одной молекулой более.
Да, Боткин был прекрасен в этот исторический момент, сиволизируя своей нескладной фигурой титаническую работу мысли. Если бы я был художником или скульптором, я мог бы создать шедевр, так он мне тогда врезался в память. К счастью, других тяжёлых больных у нас не было, и я мог целиком отдаться в его распоряжение, стать участником великого события – купирования аритмии, о которую сломал бы себе зубы не один маститый кардиолог, включая профессора Мозеля.
И я нетерпеливо жался к Боткину в предвкушении назначения!
Наконец, титры были рассчитаны. Видя мой энтузиазм, старший товарищ проникся и снизошёл, наконец, спросить, где я учусь и на каком я курсе. Его звали Александром Александровичем, можно – Алекс.
“Алекс-Юстасу”…
Мигом подружились. Вместе смешивали компоненты во флаконе 10%-го раствора глюкозы. Капать надо было под контролем ЭКГ и трансаминаз – да, черт возьми, вот это была терапия… точнее, Ее Величество Терапия!
Не зря, не зря я твёрдо решил стать терапевтом! Пусть доцент Савельев посинеет от злости…
Разумеется, ни фига у нас с Боткиным не вышло, только пульс снизился со 108 до 96. Аритмия преподло сохранялась, все так же выкидывая замысловатые коленца на ленте ЭКГ. Несмотря на столь скромный результат, пациентке стало легче, и она без конца шептала:
– Спасибо, мальчики мои родные…
Боткин не скрывал своего разочарования. Время перевалило за полночь, и все имеющиеся в его распоряжении средства были исчерпаны. Я очень хотел помочь, но не знал, как – если уж у этого ничего не получилось, то у меня и подавно не получится! А всего- то какая-то впервые возникшая аритмия…
– Ладно, zyablikov, сделай ей кубик промедола в/м, и пошли уже спать…
Не знаю, кто из нас был сильнее разочарован – я или он.
Через два дня надо было подать заявление в деканат на субординатуру.
Я написал, что прошу направить меня в субординатуру по хирургии.
Доцент Савельев оказался прав и подтвердил свою многолетнюю репутацию.
«Зубр»
Возил девушку в больницу скорой помощи. Основная претензия к дежурному врачу со слов девушки – от него пахло перегаром на 3 метра (причем врач уже немолод и с сединой). Есть желание написать жалобу на имя главврача и в вышестоящую инстанцию. Стоит ли это делать? С одной стороны – гражданский долг, ибо пьяный врач на посту вреден, с другой стороны – шкурный интерес, ибо врачебная мафия может нас занести в свой черный список и доставить проблемы в дальнейшем.
(с медфорума)
Пьянство – отвратительная привычка вообще, а пьянство на рабочем месте – в частности. А если твоё рабочее место – медицина? Вот в медицине-то как раз пьянство особенно недопустимо! Отвратительные примеры злоупотребления спиртными напитками – едва ли не у постели больного – стоят перед моими глазами, стучат в сердце, как пепел Клааса стучал в сердце Тиль Уленшпигеля…
При этом антиалкогольная кампания в СССР как раз достигла своего апогея.
В интернатуре я как-то дежурил с зам. главврача по хирургии З-ко. Он брал дежурства только по пятницам, два дежурства в месяц. З-ко был цветущий 45-летний, брутальной внешности массивный брюнет ростом 190 см, незаурядность его так и бросалась в глаза. З-ко всегда председательствовал на хир.пятиминутках, а ездил на собственной “Волге” кремового цвета. У “зам.похира” имелась высшая категория и устрашающая репутация; суровая и немногословная манера, настраивающая на самый серьёзный лад; молодые хирурги и анестезиологи пред ним трепетали.
З-ко приглашали оперировать только самые серьёзные, самые каверзные случаи. Операции, которые он выполнял, надолго становились событием в местном хирургическом мире.
В первый раз решившись на дежурство с этим "зубром" (его так и прозвали из-за однокоренной фамилии) я очень волновался, не зная, как вписаться под это широкое крыло и ожидая разносов и зуботычин. Но всё оказалось просто – "зубр" пришёл, широким шагом сделал вечерний обход (я бежал за ним, как собачка), устроился на диване в ординаторской, включил телевизор с Горбачёвым и услал меня в приёмное отделение.
–Так, “тяжёлых” в отделении нет… zyablikov, я много о тебе слышал. Отзывы положительные! Надеюсь, что ты справишься сам. Меня звать только в самом крайнем случае…
Звать мне “зубра”, к счастью, ни разу не пришлось, ночью я положил двоих – с частичной ОКН и приступом желчной колики. Пока я писал в ординаторской истории при скудном свете настольной лампы, Зубр мощно храпел всем своим большим телом, сотрясая стены ординаторской, в которой висел густейший “выхлоп” minimum 0.5 пятизвездочного армянского коньяка самой редкой марки.
Было три часа утра.
Почувствовав затруднение с назначениями, я рискнул окликнуть старшего товарища по имени-отчеству. “Зубр” мгновенно проснулся. Дрожащим голосом я доложил о двоих поступивших.
– Там оперировать надо? – спросил он абсолютно трезвым голосом.
Я пискнул, что нет, не надо. “Зубр” чётко продиктовал мне назначения и мгновенно “отключился”, продолжая сотрясать стены храпом на той же самой ноте, как и в чём ни бывало. Мощь и сила продолжали незримо сопровождать каждое его шевеление, как будто находишься рядом с чем- то смертельно опасным, неизмеримо огромным, непредсказуемым- но именно поэтому чертовски, магнетически привлекательным…