С пересохшим ртом я помчался в ординаторскую. Там Иванов уже орудовал вовсю – «напрягал» дежурного анестезиолога, разворачивал операционную, звонил Малинину. Сам он оперировать, «брать на себя», не решался.
Пока раскручивалась вся эта круговерть, я напряжённо размышлял, как же так могло получиться. То, что у «литерного» пациента острый перитонит, то, что этот перитонит – разлитой, то, что разлитой перитонит давно несвежий – минимум, суточной давности – сомнений не вызывало. То, что халатность предыдущей смены, которая ни разу не удосужилась подойти к больному, пусть он трижды «хитрожопый», налицо, то, что я сам полный осёл и меня надо немедленно гнать из хирургии и из медицины – было очевидно. То, что Иван Николаевич оказался сейчас на недосягаемой высоте – тоже.
Но откуда взялся перитонит?! Он мог возникнуть только от перфорации гвоздём кишечника изнутри, как происходит у белых медведей, которым хитрый чукча подбрасывает замороженный в сале свёрнутый китовый ус. Но ведь само прободение – это адская боль, как и последующая боль от раздражения рецепторов брюшины кишечным содержимым и медиаторами воспаления!! Неужели рядовой Темирханов терпел эту адскую боль, и терпел не один час? Чтоб, значит, наверняка…
Вот это сила духа! Да не сила – силища!! Страшно даже представить, на что был бы способен солдат такого качества, дай ему в руки оружие и скомандуй: «Вперёд, за Родину!»
Из назначений у кавказца шло одно вазелиновое масло per os по 30 мл каждые 4 часа и но-шпа в таблетках, никаких анальгетиков. Это какой же титанической силой духа надо было обладать, чтобы вот так, пойти до конца, «до победного конца», как бы пафосно это не звучало…
Примчался Василий Максимович, и мы втроём пошли на лапаротомию. Действительно, брюшная полость была «вся в гавне, б…», – как оценил оперировавший хирург. И в фибрине – сгустки последнего плавали там во множестве, немо, но красноречиво свидетельствуя о многочасовости процесса.
Источником перфорации был один из гвоздей, сперва застрявший у илеоцекальной заслонки, а потом и проколовший купол слепой кишки. Второй был погнут и находился неподалёку, его удалось извлечь через перфорационное отверстие. Последнее зашили четырёхрядным швом, и приступили к санации брюшной полости в два отсоса, вылив туда недельный запас растворов фурацилина и хлоргексидина. Натыкав дренажей, как иголок у дикобраза, зашили брюшину и приступили к шву лапаротомной раны П-образными шами через все слои. Наложение последних старшие товарищи доверили мне, хоть я был совершенно этого недостоин…
Течение послеоперационного период было тяжелейшим. Недели две Темирханов провёл в реанимации, получая самые невероятные комбинации самых остродефицитных антибиотиков и свехмощную инфузионную терапию. Дважды его брали на перитонеальный лаваж – снятие швов под наркозом и санация брюшной полости под контролем глаза. Кровь, плазму и альбумин лили литрами. Началась двустороняя пневмония, но «почки тянули» исправно.
Конечно, если бы не бдительный Иван Николаевич, у этого несчастного не было бы ни малейшего шанса.
Открытием для меня стало и отношение коллег к случившемуся. Обычно любая погрешность в хирургической работе, как, например, неправильный диагноз или ошибочная тактика ведения пациента – пусть даже всё закончилось хорошо – сразу же, по горячим следам разбиралась в отделении на общем собрании – как положено, с взаимными обвинениями, горячими спорами, соответствующими «оргвыводами». Здесь же случай ятрогенно запущенного калового перитонита ни у кого не вызвал ни малейшего интереса! Те хирурги, что дежурили как раз перед нами с Иваном Николаевичем, даже плечами не пожали и бровями не повели. Ни Иван Николаевич, ни Малинин ничего им так и не сказали, даже «пары ласковых» в уголке. Никакой общехирургической конференции по поводу Темирханова и не думало созываться.
Я всё ждал, что хотя бы появятся его родители, как в случае с Тюриным. Но никто не появился – скорее всего, те в своём ауле ничего и не знали. Сам Темирханов сообщить не успел, да и не имел возможности – там же все письма перлюстрировались, а по «межгороду» звонить можно было только с почтамта. Командование либо не спешило им сообщать, либо всё случившееся засекретило.
Выполнял воинский долг- и точка!!!
Так что всем можно было расслабиться!
Я думал, что сильнее дистрофии, чем у Тюрина, мне уже не увидеть, но у Темирханова была такая кахексия, что куда там Тюрину. Он усох раза в два, и в конце концов дал эвентерацию сразу после снятия швов. Его зашили и забрали от нас в окружной госпиталь в Ташкент. Стоику всё равно светила судимость, теперь плюсовалась ещё и статья за членовредительство…
Только тогда до меня дошло, как дальновидно я поступил, поступив именно в мединститут! Ведь попади я в Армию, раз плюнуть было оказаться в ситуации Тюрина или Темирханова. Это ведь не были какие-то особенные ситуации, просто оба парня восстали против запредельной несправедливости, не имеющей ничего общего с «невзгодами и тяготами»– и чем у них закончилось? Не помог ни Закон, ни обращение к медицине. Ничто вообще не могло помочь.
Примерно в это время завершался вывод войск из Афганистана. Я хорошо понимал, что это – поражение, и что Советская Армия грозна и страшна только для своих же солдат – тюриных и темирхановых. А с противником, даже таким, как эти душманы, ей нипочём не справиться.
Даже думать нельзя так было, и через три месяца я получил стандартную повестку из местного военкомата. Родина громко призывала лейтенанта медслужбы zyablikova под свои победно развевающиеся знамёна, овеянные немеркнущей воинской славой отцов и дедов!!!
Спасение лейтенанта zyablikova
"Итак. Если ты, дорогой друг, также как и я не горишь желанием идтить в армию, или же просто хочется воочию засвидетельствовать историю о том, как всё, что может пойти не так, пошло не так, приветствую.
Вычленяя из этого потока сознания полезную информацию, в принципе, можно составить вполне рабочий мануал о том, как не идти служить, если совсем не хочется. Если, конечно, осилить весь этот талмуд – текста будет много."
ihms79. "Пикабу"
Как я уже сообщал благосклонному читателю, в Армии я, zyablikov, не служил и не собирался. Сразу же после школы я поступил в мединститут, где была целая Военная кафедра! Благодаря ей, я, помимо гражданской специальности «лечебное дело» освоил и военно-учётную «номер такой-то», сдал экзамен и автоматом получил офицерское звание – лейтенант медицинской службы запаса!!! Как говорится, «сбылась места идиота»… Разумеется, сам я нисколько не собирался реализовывать сей огромный творческий потенциал, переходить добровольцем из «запаса» в «расход», или как там оно у них называлось.
Планы мои были совсем другими! Как я уже знает благосклонно настроенный читатель, после интернатуры я распределился по линии 3-го ГУ МЗ СССР в город Н… Узбекской ССР, в МСЧ № ХХХ, хирургом стационара. Мой план был: отработать там три года, сделать как можно больше самостоятельных операций, получить за это время квартиру, заработать немного денег (на 1.0 ставки я тогда получал 250 рублей, и ещё брал 0.5 ставки на приёме в поликлинике), и уехать в ординатуру в Москву. А там видно будет!
План начал успешно реализовываться, я встал на очередь на квартиру, которая (очередь) двигалась тогда довольно быстрыми темпами. Всё остальное тоже исполнялось, шёл только 1989 год, и до распада СССР (который ни мне, ни кому-то из современников ни в каком бреду не мог привидеться), ещё вполне можно было успеть – мне тогда ещё и 25 не исполнилось.
Но в дело вмешалось непредвиденное обстоятельство – девушка…
Шерше ля фам!
Она только закончила мединститут где-то в Сибири, и распределилась в МСЧ № ХХХ в интернатуру по акушерству и гинекологии. Почему-то мне показалось, что это и есть Она, та самая, единственная, которая нежная и удивительная… ну, кто не был глуп, тот не был молод… и в апреле мы с нею взяли и расписались в местном ЗАГСе.
Мой жизненный план сразу же полетел коту под хвост. Вдруг выяснилось, что рабочего места для Dr. zyablikovой в медсанчасти нет, всё наглухо занято – и в роддоме, и в гинекологическом отделении, и в консультации… а то, что ещё не занято, то вскоре займётся «целевиками», которые сейчас проходили ординатуру в Новокузнецке. Мою новоиспечённую супругу по окончании ею интернатуры собирались «дораспределить» в г. Учкудук, где находился филиал нашей медсанчасти. До Учкудука от нас было 700 км самолётом- автотранспортного и железнодорожного сообщения с этим «городом-красавцем в пустыне» не существовало…
Учкудук! Три колодца!!!
Три колодца в этом Учкудуке были, но не было ставки хирурга, даже в поликлинике… поэтому первое следствие моего поспешного брака обнаружилось с пугающей определённостью арифметической задачки для 3-го класса.
Мы с женой долго оббивали пороги различных инстанций, надеясь найти какое-нибудь приемлимое решение, но напрасно. Конечно, будь у нас хоть какая-то родня в г. Н… или вообще поблизости, вопрос «дораспределения» решился, пусть не связями, так деньгами… но никого у нас не было, кто был бы хоть крошку заинтересован в судьбе двух молодых специалистов.
Мы чувствовали себя букашками.
В результате нам обоим пришлось писать заявления на перераспределение и отправлять их в «главк», в Москву.
Вскоре Москва ответила – нас обоих перераспределяли в МСЧ № ХYZ, на Украину (в Украинскую ССР), где нам гарантировали обоюдное трудоустройство. С бумажкой ты уже не букашка, да и в целом Украина казалась нам тогда более предпочтительным местом, чем Средняя Азия, где уже начинались беспорядки на межнациональной почве.
Едва пришла эта бумага, как за ней пришла другая бумага, из другого ведомства. Это была повестка из военкомата, адресованная мне, которой я, zyablikov, призывался на срочную воинскую службу!!
Смертельно неприятный сюрприз меня не удивил, ибо в тот весенний призыв 1989 года Советская Армия жадно добирала в свои ряды весь человеческий материал, который могла. Аналогичные повестки уже пришли тогда всем моим коллегам и знакомым мужского пола и призывного возраста. Конечно, никто из них идти служить не собирался!
Кто-то звонил родителям, те звонили кому-то ещё, тот «кто-то» звонил ещё кому-то – кому-то… в результате серии неофициальных телефонных звонков между родными и знакомыми вопрос призыва – официальный вопрос Государственного значения – как-то снимался…
Кто-то доставал предусмотрительно заготовленные медицинские документы с диагнозами «сколиоз третьей степени» или «плоскостопие с артрозом плюсне- предплюсневых суставов».
У кого-то (у представителей коренного населения Узбекистана) обнаруживалось двое и более несовершеннолетних детей!
Так или иначе, но у всех моих ровесников находилась веская причина избежать службы в Армии и остаться при этом в ладах с законом.
У меня же такой причины не было. Здоровье, как назло, было крепким, отменным даже. Детей мы пока заводить не собирались, да и для освобождения от службы тех надо minimum двоих, а не одного. Да, я только что женился. Ещё даже «медовый месяц» толком не истёк, но и это не причина, с тоской понимал я – дадут пару недель для завершения месяца «ударными темпами», и добро пожаловать под знамёна! Этот аргумент даже рассматриваться не был должен.
Более или менее веской было письмо из «главка». По нему, работать мне оставался где-то месяц, ибо 1 августа 1989 года я должен был уже прибыть к новому месту работы, а мне ещё и отпуск полагался. Но и раньше 30 июня я не мог уволиться, ибо себе не принадлежал, а как «молодой специалист» был «распределяем», «дораспределяем» и «перераспределяем». Во за этот месяц меня 100 раз успеют призвать и уже отправят в Войска… можно подумать, что сроки, указанные в бумаге из 3-го ГУ МЗ СССР, имеют какой-то смысл или значение для этих бездушных людей в погонах и сапогах…
Я вижу цвет!
Но я здесь не был!!
Я слышу цвет,
Я чувствую цвет,
Я знать не хочу всех тех,
Кто уже красит небо!
Я вижу песню вдали,
Но я слышу лишь:
«Марш, марш левой!!
Марш, марш правой!!!»
Я не видел людей страшней,
Чем людей цвета хаки…
Эта песня «Наутилиуса Помпилиуса» раздавалась тогда изо всех окон, полностью распахнутых в тридцатиградусную среднеазиатскую жару…
Отчаявшись, я попытался получить платную юридическую консультацию. Как и в случае моих последующих платных юридических консультаций, деньги были потрачены совершенно напрасно. Юрист, унылый немолодой человек славянской внешности, в рубашке с короткими рукавами (напомню, был конец мая в местности между Бухарой и Самаркандом), но с галстуком, не смог мне сказать ничего утешительного.
– Всё в соответствии с нашей Конституцией, с Основным законом. Статья 31. Разве, что сейчас по новым правилам, служить Вам придётся не два года, а полтора… придётся служить… придется…
Жениться и сразу загреметь в Армию на 18 месяцев?? Прямо кино «Я шагаю по Москве», где 18-летний придурок, которого играет Евгений Стеблов, уходит в Армию женатым человеком.
Нет уж, дудки! Я твёрдо решил бороться за своё семейное счастье и не допустить призыва ни в коем случае. Выход был, я это чувствовал, только требовалось много расчёта и хладнокровия.
Можно было проигнорировать повестку, быстро уволиться, рассчитаться и уехать на Украину, а там меня ищи-свищи. Но, чтобы полностью уволиться и увезти с собой все необходимые бумаги, мне необходимо было явиться в военкомат и сняться там с воинского учёта. Без «снятого» военного билета меня нигде бы не трудоустроили и никуда не прописали.
Что там этот мужик говорил про Конституцию? Вот же придумали – никогда и никто не вспоминал какую-то конституцию, День которой был выходным, сперва 5 декабря, потом 7 октября, когда приняли новую, «брежневскую» в 1977 году, к 60-летию Советской власти. Все и так знали, что образование, здравоохранение и жильё у нас бесплатные, что имеем право на труд и на отдых. Конституцией размахивали только перед призывниками, перед мосиными, тюриными и темирхановыми.
Сейчас вот размахивают передо мной, zyablikovым!
Большая ошибка! Как бы zyablikov перед вашим носом Конституцией не помахал…
План созрел довольно быстро, и я не стал откладывать с его воплощением. Я вообще человек быстрых решений.
Было около 10 часов утра по местному времени.
Сперва я пошёл к главврачу (начальнику медсанчасти). Он давно уже присмотрел нового кандидата на моё место в хирургическом отделении, поэтому воспринял письмо из Москвы положительно. Я попросил его наложить на него резолюцию «не возражаю» и поспешил в профком.
Там я предъявил местному профбоссу эту бумагу и потребовал немедленно снять меня с очереди на получение квартиры. Советский Союз в этом отношении был устроен очень необычно – встать в очередь на квартиру было очень сложно, требовалась куча (или, как сейчас говорят, «пакет») самых разных документов… но не было ничего проще, чем выйти из этой очереди (как и впрочем, любой очереди), и никаких документов вообще не требовалось.
Со справкой «снят с квартирного учёта» и пакетом своих документов я через пять минут покинул профком. Теперь мой путь лежал в самое логово врага – в Горвоенкомат г. Н…– где, как офицер запаса, я состоял на воинском учёте, и куда непреклонно призывала меня повестка…
Я шёл туда пешком, и путь мой был буквально усыпан розами. Напомню, был конец мая 1989 года, и из окон справа звучало соло фальцетом:
Белые розы!
Белые розы!
Беззащитны шипы…
Что с вами сделали снег и морозы,
Лёд витрин голубых…
А из окон слева дуэт теноров:
Розовые розы!
Светке Соколовой!!
Светке Соколовой!!!
Светке Соколовой-
Однокласснице моеееей…
Военкомат представлял собою унылое серое здание на улице Низами. На входе в него стояли два стенда с кустарно нарисованными плакатами, на которых честные и постные лица под касками, пилотками и фуражками призывали «Защищать СССР – оплот мира» и «Быть всегда на страже завоеваний социализма».
Мне надо было на второй этаж, в комнату 22, где сидел капитан Кузембаев “Призыв офицеров запаса“. В рассказе "Спасение рядового Мосина" я упоминал капитана Кузембаева, который интересовался судьбой пистолетной пули, застрявшей в позвоночнике рядового. Возможно, это он и был.
Черноволосый капитан с безукоризненным пробором в густых коротких волосах с отливом сидел за столом и разгадывал кроссворд в последнем номере журнала "Огонёк". На передней странице была фотография какого-то оживлённого митинга на Дворцовой площади в Ленинграде с надписью "Земля- крестьянам! Фабрики- рабочим! Власть-Советам (на деле)!"
За ним на стене висел портрет М.С. Горбачёва с юношественно-вдохновенным лицом и значком ВС СССР, а ниже – какие-то графики.
При моём появлении капитан поднял голову и посмотрел на меня поверх журнала.