Ларский Лев. Мемуары ротного придурка.
...Историю делают не всякие там людовики-мудовики. Историю делают трудящие и служащие...
М. И. Хухалов
ПРОЛОГ
Не знаю, крылось ли в этом какое-то предзнаменование роковых событий, но факт остается фактом: почему-то накануне войны все бросились играть в шахматы.
Сперва началась настоящая шахматная война, и в этих боях я тоже принимал участие. Шахматная эпидемия охватила всю Москву - даже нашу пролетарскую окраину на шоссе Энтузиастов. Свирепствовала она и в средней школе № 407 (что у Горбатого моста), где я учился тогда в девятом "А" классе.
Во дворе нашего дома почти стихла пулеметная дробь костяшек домино, сопровождавшаяся обычно густым матом работяг, забивавших все выходные дни флотского козла. Мат, правда, не утих, но теперь сквозь него, ежели прислушаться, пробивались возгласы "шах!".
Надо отметить, что благородная игра потеснила на нашем дворе не только флотского козла, но даже картежную игру - запрещенные милицией "очко" и "буру".
Наш сосед по квартире Федор Ефимович Разнодуев, или просто дядя Федя, человек солидный, ужасно занятой - и тот заразился шахматной горячкой. Но жена его, тетя Дуся, женщина очень бойкая (она прежде работала кондуктором трамвая), не одобряла новое увлечение мужа. Дядя Федя был вынужден скрывать от нее свою шахматную страсть, он говорил жене, будто допоздна задерживается на каких-то там важных заседаниях, а на самом деле после работы засиживался в своем тресте за шахматной доской. Он ведь у нас заделался важной шишкой: советская власть выдвинула дядю Федю из простых вагоновожатых в руководство трамвайным движением всей столицы! (Прежние "лидеры" трамвайного движения оказались связанными с врагами народа, были разоблачены и арестованы НКВД.)
Однажды сосед попросил меня позаниматься с ним азами шахматной теории. Как он сам мне признался, ему очень хотелось утереть носы "энтим инженерам" в Мострамвайтресте. Показать им, что, мол, их начальник тоже не лыком шит, хотя и без высшего образования. И вот, улучив момент, когда тетя Дуся отправилась в выходной день по магазинам, мы с соседом засели за учебник Капабланки разбирать простейшие дебюты.
Было воскресенье, 22 июня 1941 года. В 12 часов дня за мной должны были зайти мои друзья-приятели со двора - Атаман, Колдун и Сопля. Мы договорились съездить в Центральный парк культуры и отдыха им. Горького и потом прогуляться на Воробьевы горы, чтобы дать там вчетвером торжественную "Аннибалову клятву", как в свое время сделали Герцен и Огарев. Это была очередная затея Колдуна по случаю того, что Атаман, самый старший из нас, призывался в Красную Армию, и такая клятва, по мысли Колдуна, скрепила бы нашу дружбу до гробовой доски.
Все утро я показывал дяде Феде простые дебюты и эндшпили.
- Ты смотри, Левка, в шахматах закон прямо как в жизни: только простая пешка может пройти в самую главную фигуру, в ферзи! - изумлялся дядя Федя. Мы с ним так увлеклись, разбирая сицилианскую, что даже не заметили, как в квартиру вернулась тетя Дуся и застала нас на месте преступления.
- Опять ерундой занялся, а в очередях-то знаешь что творится? Соль расхватывают, спички, мыло. Бабы говорят, война будет! - закричала она на дядю Федю.
- Дарья, брось панику разводить. Вместо того чтобы баб несознательных слушать, газеты бы лучше читала, - сказал дядя Федя, складывая шахматы и делая мне знак ретироваться.
- Тетя Дуся, войны не может быть, это просто бабские сплетни. Кто на нас теперь полезет-то? - поддержал я соседа.
- Сплетни-то сплетни, а дыма без огня не бывает, - возразила тетя Дуся.
- Не понимаю, куда милиция смотрит? Почему эту бабскую трепотню в очередях не пресекают? - возмутился вдруг дядя Федя. - И дым у них уже повалил, и огонь запылал. А между прочим, на днях только в сообщении ТАСС было сказано ясно: советско-германскую дружбу происки империализма не нарушат...
Но на тетю Дусю наши доводы не подействовали. Она схватила кошелки и авоськи и ушла, в сердцах хлопнув дверью.
- Знаешь, Левка, сам Хозяин, говорят, все сообщения ТАСС лично утверждает, - многозначительно сообщил сосед. (Как это тогда было принято в ответственных и полуответственных кругах, Хозяином дядя Федя величал товарища Сталина.) - ТАСС - это, брат, тебе не "Агентство ОБС" - Одна Баба Сказала...
И тут мы немного переключились с шахматной теории на текущую политику. Дядя Федя по секрету сообщил мне, что вчера вечером он не играл в своем тресте в шахматы, а действительно допоздна просидел на закрытом докладе для руководящего актива, который читал лектор из ЦК!
- Всемирно-исторические события надвигаются, Левка. С Германией мы сейчас сближаемся еще крепче. Советско-германский военный договор скоро будет против всего мирового империализма, к этому дело идет... Соображаешь? Во, сила-то будет! Вместе с немцами все буржуйские страны раздолбаем...
- Дядя Федя, значит, мы вместе с немцами будем японских самураев бить? И белофиннов, если они опять на нac нападут?.. - полюбопытствовал я.
- Ну, Левка, в политике ты, брат, слаб, не то что в шахматах! - снисходительно усмехнулся сосед. - Какие там самураи, бери выше: по самой Америке вместе с немцами вдарим опосля того, как Гитлер с Англией управится...
У меня аж дух захватило от слов соседа. Я представил себе, как ошарашу Атамана, Колдуна и Соплю, когда на Воробьевых горах под страшным секретом сообщу им эту новость.
- Дядя Федя, ведь Америка со всех сторон окружена океанами... Как же мы на нее нападем, через Берингов пролив? А что после будет, когда мы Америку захватим? - спросил я.
- А это, брат, не нашего с тобой ума дело. На то у нас Хозяин есть, а у немцев Гитлер, докладчик из ЦК прямо так и подчеркнул: товарищ Сталин и Адольф Гитлер - самые великие фигуры истории. Если две такие-то головы вместе соберутся, все вопросы порешат, - ответил сосед.
Тогда я спросил дядю Федю насчет товарища Тельмана. Почему же тогда немцы держат его в тюрьме и не отдают нам?
- Докладчик сказал, что между нами и немцами пока разногласия имеются по ряду вопросов. К примеру, мы за пролетарский интернационализм, а они, значит, за национализм и против евреев. Мы как поем? "Вставай, проклятьем заклейменный...", а немцы - "Германия превыше всего". Но в главном пункте мы с немцами едины, на общей платформе стоим. Мы за социализм, против мирового капитала, и немцы тоже, - разъяснил мне сосед. И в этот момент появился Колдун. Заглянув в комнату, он крикнул: "Дядя Федя, радио скорей включите! Передавали, что в двенадцать будет какое-то важное сообщение!"
Сосед крутанул ручку репродуктора - кто-то уже говорил напряженным голосом, мучительно запинаясь посреди слов. "...на... а... пала на нашу стра... н... ну!" - услышал я. Следующих слов я не расслышал, потому что дядя Федя вскочил из-за стола и зацепил шахматную доску, с грохотом полетевшую на пол.
- Война! - закричал Колдун.
Глава I. ВЗВЕЙТЕСЬ, КАСТРАТЫ...
ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ, КИТАЙСКИЙ ИМПЕРАТОР И МОЯ НЯНЯ
Карл Маркс, между прочим, друг моего детства, защитник и покровитель, как-то отметил, что все события повторяются дважды. Сначала как трагедия, потом как фарс.
Оглядываясь на свою жизнь, я замечаю, что у меня почему-то события большей частью повторяются в обратном порядке: сначала как комедия, а впоследствии как драма.
Одно из двух - либо старик подкачал со своей теорией, либо у меня все не как у людей. Наверное, моя покойная бабушка была права, когда однажды в сердцах сказала, что у меня "еврейское счастье".
Когда я родился в Стране Советов, никто не имел права радоваться, все обязаны были плакать, все прогрессивное человечество погрузилось в глубокий траур. В Москве на всех домах висели траурные полотнища, звучали похоронные марши и скорбное рыдание осиротевшего пролетариата:
Замучен тяжелой неволей,
Ты славною смертью почил.
И моя мама, произведшая меня на свет в роддоме имени Клары Цеткин, вместо того чтобы обрадоваться моему рождению, тоже горько плакала - скончался великий вождь и учитель трудящихся и угнетенных всего мира, основатель партии нового типа и Советского государства - Владимир Ильич Ленин, или просто Ильич.
...Странное совпадение - мой папа родился в год смерти Его Императорского Величества Государя Императора Всея Руси, чего-то еще, Царства Польского, Великого Князя Курляндского, Лифляндского и, насколько мне помнится, Эстландского - Александра III, а моя дочь Алла родилась в год смерти великого вождя советского народа и всего социалистического лагеря (включая Царство Польское и ряд других), величайшего полководца всех времен и народов и корифея всех наук - Иосифа Виссарионовича Сталина. Судя по всему, в нашей семье знали, когда рождаться, однако, не углубляясь в семейную генеалогию, вернусь в объятую горем Красную столицу, в гостиницу "Астория" на Большой Тверской улице, где в те годы размещалось общежитие-коммуна Военной академии рабоче-крестьянской Красной Армии. Я появился на свет Божий в тот самый момент, когда мой папа председательствовал на торжественно-траурном митинге коммунаров, посвященном светлой памяти бессмертного и вечно живого вождя. При всем этом, однако, папа не остался безучастным к факту моего рождения. Прямо на заседании он внес предложение назвать меня в честь усопшего, но вечно живого вождя, и коммунары его единогласно поддержали - "учитывая текущий момент и задачи мирового пролетариата", как было записано в резолюции.
И вот здесь получилась осечка, которая спустя много лет дорого обошлась моему папе. После смерти Ленина среди его верных учеников и последователей сразу же вспыхнула внутрипартийная борьба, и папина партячейка тоже раскололась на враждующие фракции: ленинцев-сталинцев, ленинцев-троцкистов, ленинцев-бухаринцев и т. д. Из-за этой свары ни одно из предлагаемых для меня имен не собирало большинства. Какие только имена не придумывались - Виль, Вилен, Владилен, Ленитр, Левопр, Леснам, Лемар... Дело грозило затянуться до бесконечности. Когда мне исполнился год, моя беспартийная мама потеряла терпение, плюнула на фракционную борьбу и резолюции, пошла в ЗАГС и записала меня просто Львом. Не в честь Ленина и вовсе не в честь Троцкого, в чем ее сразу же обвинили, а в честь своего любимого папы и моего дедушки ребе Лейба (Льва) Финкельштейна, погибшего от рук петлюровцев.
Если бы моя бедная мама, умершая совсем молодой в 1932 году, могла себе представить последствия своего политически непродуманного шага, она бы предпочла, чтобы я остался безымянным на всю жизнь. В 1936 году на отца поступил донос. Сообщалось, что одиннадцать лет тому назад, председательствуя на партсобрании, он провалил ленинскую резолюцию и принял троцкистскую. Не знаю, правда ли это, но отец всегда говорил, что мама со своим Львом его здорово подвела. Папина карьера трагически оборвалась.
Несколько слов о папе. На известной картине народного художника СССР Б. Иогансона "Выступление В. И. Ленина на III съезде комсомола" среди героических персонажей (на втором плане), к которым обращается вождь с историческими словами "Учиться, учиться и учиться!", можно заметить молодого человека в командирской форме и в пенсне, обмотанного бинтами. Этот портрет написан с фотографии моего папы, делегата исторического съезда Григория Ларского (Поляка), большевика-подпольщика и одного из организаторов комсомола.
Мой папа сразу же последовал завету Ильича. С революционным пылом он учился, учился и учился. Он окончил курсы при военной секции Коминтерна, Военную академию, Институт красной профессуры и еще что-то, проучившись в общей сложности пятнадцать лет, не считая хедера на Молдаванке. Стойкого большевика не сломили ни тюрьмы, ни пытки. Невзирая ни на что (он потерял зрение), папа оставался твердокаменным ленинцем и впоследствии, еще при жизни, был допущен в полный коммунизм ("персоналка" союзного значения, кремлевская столовая плюс инвалидность первой группы).
...Себя я более или менее отчетливо помню с пятилетнего возраста.
И снова какое-то странное совпадение в нашем семействе: мой папа начал помнить себя с Кишиневского погрома, тетя помнила себя с погрома в Одессе, куда вся семья бежала из Кишинева, старший брат папы дядя Марк начал помнить себя с погрома в Белой Церкви, откуда они бежали в Кишинев.
Я тоже помню себя с погрома... в Китае, откуда папа, мама и я бежали в Москву.
Это было в 1929 году, когда вспыхнул советско-китайский конфликт из-за КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога) и китайцы напали на советское консульство в Тяньцзине, где мы в тот момент обитали.
Почему мой папа после академии оказался в Китае, в должности младшего сотрудника торгпредства? На этот вопрос я не могу ответить. Наверное, для того, чтобы изучать китайский язык, для практики (другого практиканта, папиного приятеля, китайцы почему-то повесили).
У папы вроде неприятностей не было, он носил две фамилии: Ларский и Поляк. Ларский - был его псевдоним, партийная кличка, его большевистская фамилия, а Поляк - это настоящая фамилия нашей семьи.
Так вот, на его счастье, китайцы не догадывались, что скромный товаровед "мистер" Поляк и комбриг Красной Армии товарищ Ларский - одно и то же лицо, мой папа. Такие манипуляции папа совершал не впервые. Еще во время Гражданской войны ему удалось обвести вокруг пальца деникинскую и британскую контрразведки, которые за ним охотились. В одном случае он выкрутился, доказав, что он никакой не Ларский, а Поляк, а в другом, наоборот, - что он не Поляк, а Ларский.
Забегая вперед, отмечу, что с органами НКВД-МГБ у него этот фокус почему-то не удался. Он пострадал и как Ларский (за мнимое участие в троцкистской оппозиции) и как Поляк (безродный космополит), и, доживи папа до 70-х годов, он, возможно, пострадал бы и в третий раз за обе свои фамилии вместе как агент мирового сионизма (троцкист плюс космополит).
Мне кажется, что под конец своей жизни, когда папа совсем ослеп после неудачной операции, он начал немного прозревать.
Один из его близких друзей и сподвижников по революционной борьбе как-то спросил напрямую: "Гриша, может, зря мы все это затевали?"
Отец, вечно воинствующий ленинец, на этот раз промолчал.
Когда я, уже будучи в солидном возрасте, читал в газетах о бесчинствах хунвейбинов, пережитый мною погром всплывал перед глазами.
Из-за высокой железной ограды консульства летел град камней и палок. Слышались свист и крики многотысячной толпы. Мама была в панике. Мы долго сидели и дрожали от страха.
Мама потом рассказывала, что все было, как при еврейском погроме в Одессе, когда убили моего дедушку, но с той разницей, что не русские громили евреев, а китайцы громили русских. Я тогда очень переживал за своего любимого плюшевого мишку и боялся, как бы китайцы у меня его не отняли.
Видимо, вследствие пережитого в детстве инцидента всю жизнь меня не покидало смутное чувство беспокойства и тревоги, связанное с китайцами. И в Москве, когда мы переезжали с квартиры на квартиру, я каждый раз интересовался, а не будут ли нас на новом месте громить китайцы.
О Китае мне в детстве долго напоминали две вещи - коврик над моей кроваткой с фигурками картонных китайцев, обтянутых разноцветным шелком, - они загадочно улыбались в своих длинных халатах с широкими рукавами. Потом в китайцах стали заводиться клопы, и коврик пришлось выбросить.
И еще - монета с дырочкой, которую мама мне повесила на шею как талисман. Эту монетку мне дал на счастье сам диктатор Чжан Цзолинь, тогдашний властитель Северного Китая. Мама как-то гуляла со мной в сеттльменте и встретила его случайно в окружении телохранителей и многочисленной свиты.
Диктатор соблаговолил обратить внимание на мою персону, потому что я был, как утверждала мама, очень красивым и у меня были длинные льняные волосы, вьющиеся крупными кольцами.
После смерти мамы талисман куда-то затерялся, видимо, вместе с моим счастьем.
Еще от Китая сохранилась у меня до самой войны дворовая кличка Левка-Китаец.
Став взрослым, я о своем пребывании в Китае предпочитал не упоминать (так же, как и о некоторых других печальных фактах своей биографии) во избежание лишних вопросов в отделе кадров. В многочисленных анкетах, которые каждому приходилось заполнять, в графе "был ли за границей" я ставил прочерк либо писал: "в период Отечественной войны в составе советских войск". Эта предосторожность, возможно, спасла меня в свое время от вынужденного признания в связях и с Чжан Цзолинем, и с бывшим китайским императором, о чем и пойдет сейчас речь.
В Китае у меня была няня, которая воспитывала самого китайского императора! Она даже показывала родителям какую-то китайскую грамоту, подтверждавшую этот факт. Но после того, как в 1911 году свергли императора, ее попросили из дворца, и бывшая аристократка запила с горя. Родители сразу это не обнаружили, а нянька свой порок, разумеется, скрывала, и вообще она вела себя с ними довольно надменно, как и подобало особе, близкой ко двору китайского императора.
Мама за нее очень держалась - ведь няньки, воспитывавшие китайских императоров, на улице не валялись - и полностью ей доверяла. Моей маме очень льстило, что я воспитываюсь, как китайский император.
Она не подозревала, что эта старая обезьяна с маленькими ножками-копытцами ее обманывала и вместо того, чтобы водить меня в высшее общество, где дети разговаривают только по-английски и по-французски, как она утверждала, таскала по портовым притонам и злачным местам, о которых в приличном семействе даже не принято упоминать.
Совершенно случайно мой папа это обнаружил, и няньку выгнали. В результате моего "императорского воспитания" я обучился, как попугай, ругаться почти на всех языках и подбирать валявшиеся на улице чинарики.
Согласно семейному преданию, первым словом, которое я произнес, было "коминтерн" (после чего я и был признан вундеркиндом).
- Он будет вторым Бухариным! - в один голос заявили окружающие.
Когда мы приехали из Китая, папа, к своему ужасу, обнаружил, что я не могу определенно сказать, кто такой Ленин (?!), не имею понятия о том, что такое партия (!). Не говоря уже о пятилетке, промфинплане, пролетариате, НЭПе, Днепрогэсе...
...Первый урок политграмоты, который я буду помнить до конца жизни, начался с посещения Мавзолея Ленина. Я еще продолжал все мерить китайскими мерками, поэтому Мавзолей - невзрачное деревянное сооружение (тогда он был временным), немного смахивавшее на древнюю пагоду эпохи Мин, - на меня впечатления не произвел. Куда ему было до гробниц китайских императоров! Разумеется, лежащего под стеклом Ленина я принял за китайца - он ведь и вправду похож, а недвижно стоявших на часах красноармейцев - за восковые куклы, стоящие в императорских гробницах. Папа мне уже объяснил, что Ленин - вождь всех трудящихся и что он умер, когда я родился.
Но вот что такое партия, я никак не мог себе представить. Папа долго со мной мучился и наконец процитировал Маяковского.
- "Партия и Ленин - близнецы-братья..." Понимаешь? "Мы говорим партия - подразумеваем Ленин, мы говорим Ленин - подразумеваем партия". В общем, партия и Ленин - это одно и то же.
- Значит, партия тоже лежит в гробу и ее сторожат куклы с ружьями? - спросил я, но вместо ответа неожиданно получил затрещину.
- Заруби себе на носу: Ленин жив, и партия жива! А ну повтори три раза: "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!" - закричал папа.
- Ленин умер, ты сам сказал! - заупрямился я и тут же получил вторую затрещину... (Должен сказать, что до этого папа никогда меня не бил.)
- Я никому не позволю в семье большевика антипартийную линию тянуть! - разбушевался папа. Он велел мне залезть под кровать и пригрозил, что я буду там валяться до тех пор, пока не скажу три раза "Ленин жив, и партия жива".
Но я уперся, как осел:
- Почему Ленин жив, если он умер, когда я родился?
- А ну говори: "Ленин жив, и партия жива!" - кричал мне папа под кровать.
- Почему, почему?.. - рыдал я в темноту.
- Давай без "почему"! Так надо, понял? Раз надо - значит, надо! - настаивал папа.
Под кроватью оказалась моя китайская черепаха Синь, потом к нам примкнул Вундеркац, тогда еще котенок. Сколотив подпольную "антипартийную группировку", я не особенно скучал, пока не почувствовал, что мне надо в уборную. Я терпел-терпел, но... раз надо - значит, надо. Пришлось прокричать трижды:
- Ленин жив! И партия жива!
- Вот так. Битие определяет сознание, - сказал мне в назидание папа, перефразировав известное утверждение будущего друга моего детства и покровителя Карла Маркса.
Таким образом, еще в дошкольном возрасте я понял, что Ленин и партия неразрывно связаны, и зарубил себе на носу главный постулат демократического централизма: раз надо - значит, надо (без всяких "почему"). После папиного урока политграмоты по крайней мере тридцать лет слово "надо" производило на меня гипнотическое действие. Когда партия говорила "надо", я не спрашивал "почему?". Значит, надо, и точка.
Как я уже упоминал, я рано остался без мамы. Папа с таким усердием грыз гранит марксистско-ленинской науки, что не мог уделить мне времени, и в Москве у меня появилась новая няня, которая и занялась моим дальнейшим воспитанием. Она никогда императоров не воспитывала - только кур, телят, поросят и прочую живность, водившуюся в их хозяйстве до того момента, когда всю их деревню стали "сгонять в колхоз", как она выражалась.
Когда телят и поросят отобрали, она поехала в город и начала выращивать и воспитывать меня.
Имя у нее было очень романтическое - звали ее Татьяной Лариной, и так же, как пушкинская героиня, она не привлекала своей красотой очей. Пришла она к нам неграмотная, в лаптях и деревенской одежде. Она долго не могла привыкнуть к городской жизни, ходила в церковь, постилась, говела, папу называла "хозяином". А когда мама, "хозяйка", умерла, няня поклялась Христом-Богом не бросать меня, сиротинушку, пока я не подрасту. И хотя к ней однажды даже сватался пожарный, няня клятву не нарушила. Пожарный походил, походил и переключился на другой объект. Впоследствии он заделался большой шишкой, чуть ли не наркомом РСФСР, и няня, я думаю, в глубине души сожалела, что дала ему от ворот поворот.
Первое время в Москве у нас не было своего угла, и мы с моей китайской черепахой Синь кочевали по знакомым. Жили в Даевом переулке возле Сухаревой башни. По Сретенке несло, как из бочки, запахом квашеной капусты, соленых огурцов и тухлой селедки, а в нашем доме пахло подгорелым молоком, кошками и татарами, они жили прямо в коридоре, куда выходили двери всех квартир.
Из всех достопримечательностей старой Москвы самое громадное впечатление на меня производил храм Христа Спасителя - в те времена самое высотное, выражаясь по-современному, здание столицы.
Разрушение храма явилось для моей няни страшной трагедией. Она утверждала, что когда храм разрушат, придет "анчихрист" и настанет конец света. Ее нисколько не утешало то обстоятельство, что на месте этого старорежимного храма, возведенного в честь царей Романовых, будет построен новый коммунистический храм в честь вождя Октябрьской революции - Дворец Советов, самое величественное сооружение во всей истории. Что он будет выше Вавилонской башни и египетских пирамид, и он будет настолько гигантским, что с пальца вождя, указывающего путь в коммунизм, смогут без труда взлетать самолеты, пилотируемые отважными сталинскими соколами.
В этой истории мой друг и наставник Карл Маркс, безусловно, оказался прав, ибо события действительно повторялись сначала как трагедия, а затем приняли явно комичный оттенок. Храм Христа Спасителя сломали, но вместо храма Ленина построили искусственный водоем круглой формы, напоминающий арену цирка с водной пантомимой на Цветном бульваре. И единственный, кто там вздымал вверх палец, - это комик Юрий Никулин, а бывшие сталинские соколы, вышедшие на пенсию и сидевшие среди публики с внуками на коленях, бурно хохотали, глядя на пантомиму (человечество, смеясь, расстается со своим прошлым, как сказал мой друг детства Карл Маркс).
Но я, кажется, уклонился в сторону от повествования о моей няне, которая растила меня до четырнадцатилетнего возраста, как говорится, не за страх, а за совесть.
В ее деревне Кобивке Рязанской области, где я не раз проводил летние каникулы, меня считали чуть ли не своим, деревенским. Я неплохо играл на балалайке, на деревянных ложках, любил петь деревенские песни вместе с няней (это мне на фронте очень даже пригодилось). Песни большей частью почему-то были про участь заключенных.
В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла.
Своему родному сыну
Передачу принесла...
или:
Луна зашла, все тихо стало.
Воронеж спит во тьме ночной,
А в одиночке номер восемь
Сидит преступник молодой.
Я больше всего любил песню про зарезанного купца:
...А утром рано на рассвете
Стучится в сенца к ней мертвец:
"Отдай, старуха, мои деньги -
Ведь я зарезанный купец!"
Потом няня ушла от нас устраивать свою жизнь, поступила куда-то работать. Мог ли я предположить, что не в воду канула, а делала секретную военную карьеру!
Я на войне не заработал ни одной лычки, а моя няня намного обошла меня в чинах.
Объявилась она только после смерти моего отца в 1966 году, но это была уже не моя прежняя Татьяна Ларина. Кто бы мог подумать: няня стала славным чекистом, старшим сержантом КГБ в отставке! Она уже выслужила пенсию, но без дела не сидела, прирабатывала как приходящая домработница в обеспеченных семьях, у всяких профессоров, писателей, даже у народного артиста Утесова (полагаю, что появлялась она там в гражданской одежде).
Няню мы приняли с большим почетом. Жена приготовила угощение, выпили за встречу, был устроен домашний концерт в ее честь: старшая дочь Алла исполнила фугу Баха в переложении для фортепиано, младшая Наташа - бессмертного бетховенского "Сурка" на скрипке. Няня прослезилась.
Уходя, няня сказала: "Хотя я и партейная стала, член КПСС, а в церковь опять хожу".
Видать, была небезгрешна в своей должности старшего сержанта КГБ.
КАРЛ МАРКС И ДОХЛЫЕ ЛЯГУШКИ
В 1930 году папа получил жилплощадь в новом доме на окраине Москвы, "у черта на куличиках", как выразилась мама. Дом наш находился за Рогожской заставой и Горбатым мостом, на шоссе Энтузиастов.
Наш новый П-образный корпус из красного кирпича с громадным внутренним двором тогда одиноко высился среди пустырей и мусорных свалок. Ближайшим населенным пунктом были "американские" дома, или просто "Америка" (говорили, что их построили по американским проектам), а за шоссе, на том месте, где потом появились общественная уборная и памятник М. И. Калинину, теснились утлые бараки. Здесь жили "сизари" - сезонники из деревни, работавшие на новостройках. Бараки еще назывались "Шанхаем".
Окраина наша была сплошь пролетарской. Новостройки заселялись преимущественно рабочими с "Серпа и молота", "Москабеля", "Компрессора", "Нефтегаза", перебравшимися в новые пятиэтажные дома из страшных трущоб Дангауэровки, Старообрядческой и Владимирской слобод.
Многодетные семьи перебирались с подсобным хозяйством, включая и мелкий рогатый скот, на балконах визжали поросята и кудахтали несушки... Трамваи ходили только до Рогожской заставы, и путь оттуда по шоссе Энтузиастов до наших домов был и долог, и небезопасен. Хулиганы из окрестных слобод и шайки бездомных беспризорников с энтузиазмом грабили и раздевали путников, бывало, и резали финскими ножами.
Мой папа, выходя на шоссе Энтузиастов, всегда носил с собой заряженный браунинг с запасной обоймой. Что и говорить, шоссе наше не пользовалось доброй славой. В царские времена по нему под конвоем шли, звеня кандалами, славные революционеры-большевики, направляясь в отдаленные восточные районы.
В начале Отечественной войны революционеры-большевики с куда большим энтузиазмом устремились на Восток по Владимирскому тракту, переименованному в их честь в шоссе Энтузиастов…
Двор наш буквально кишел ребятней, кричащей, свистящей, дерущейся, играющей в войну, в лапту, в чижика, в городки, в салочки...
Долгое время, словно инопланетный пришелец, я вел наблюдение из окна своей комнаты за этим муравейником, не решаясь высунуть нос.
Но меня тянуло туда как магнитом, и я, преодолев наконец робость, попытался вступить в контакт с этим кишащим под окнами миром.
Кончилось это для меня весьма прискорбно. Не успел я выйти во двор, как тут же был окружен босоногой и голопузой ватагой, таращившей на меня глаза. С криками "Буржуй!" они бросились отрывать от моего матросского костюмчика блестящие пуговицы с якорями.
- Я не буржуй! - вскричал я.
- А кто же ты? - спросил меня самый здоровенный из них. Я не знал, как объяснить им, и ответил: "Мы приехали из Китая". Что тут поднялось! Сбежался весь двор.
- Смотри, китаец! Китаец! Он косой! Лягушек жрет!
Тотчас появилась дохлая расплющенная лягушка, и предводитель, ткнув мне ее в лицо, приказал: "А ну, китаец, жри! Жри по-хорошему, не то хуже будет!" А что могло быть хуже?!
К счастью, в этот момент появилась няня, и ватага бросилась врассыпную. Но дохлую лягушку все-таки успели затолкать мне за шиворот.
После этого нянька ходила за мной неотступно, а мальчишки орали издали: "Китаец! Нянькин сын! Погоди, мы тебя еще накормим!"
В школе учительница Галина Ивановна объясняла мальчишкам, что в нашей Советской стране нельзя так дразниться, ведь у нас все люди между собой равны - и русские, и татары, и китайцы, и даже негры!