— Это мы уже ей советовали, но она не послушалась, — невозмутимо вставил немолодой кутаисец с неводом за спиной; отвороты резиновых сапог доставали ему до груди.
— Может, вас послушается, — куснул тренера лысый мужчина с носовым платком на голове, держащимся при помощи четырех тугих узелков.
— Да ну тебя! — огрызнулся бывший бегун.
— А что, если невод закинуть? — серьезно спросил рыболова Бачана. — Отсюда и до камня.
— Туда не дотянуть. Дальше пяти метров не пойдет, веревка короткая. А до камня как минимум метров восемь будет.
— Это точно.
— Будет.
— Твой невод ее взбесил. Как его увидела, разлаялась. Убери, ради бога. Не нервируй собаку, и без того ей несладко приходится.
— Куда убрать?
— Положи вон хоть туда, на камень.
Рыболов послушался совета, снял сеть и положил поодаль на камень. Собака ненадолго смолкла.
— Надо из досок мосток навести, вот что, — бросил Бачана и, не дожидаясь ответа на свое предложение, взбежал по круче во двор школы.
Вскоре он показался с двумя большими досками в руках.
Их кое-как связали в одну и попытались дотянуться до камня. Но только собака увидела доску, опускающуюся на ее остров, как, волоча кирпич, попятилась на другой конец и опять злобно залаяла.
Стоило краю доски коснуться камня, мостик прогнулся в месте скрепления, стремнина подхватила его, и, не прояви Бачана ловкости и самоотверженности, Риони унесла бы его доски.
Их еще раз связали при помощи гвоздей и веревок — на этот раз попрочней, поосновательней. К дальнему концу с трудом привязали булыжник — чтобы не смыло с прежней легкостью. Сооружение поставили стоймя и, несмотря на энергичный протест собаки, медленно опустили на камень.
Со второй попытки операция «Мост» завершилась успешно.
По представлениям спасателей, теперь собаке оставалось поблагодарить их и перебежать по мостику на берег.
Но как ее ни звали, как ни заманивали — собака не сделала ни шага.
— Я перейду и выведу ее! — решительно объявил взъерошенный мальчишка лет двенадцати в мокрых до пояса штанах и, уперев руки в бока, встал на ближний край доски.
— Не смей! — Давид Чичиашвили мягко взял смельчака за ухо и отвел подальше от воды. — Доски на соплях держатся. Разве они выдержат такого осла!
Мальчишка пытался настоять на своем и с мольбой взглянул на рыболова.
— Дядя прав, — поддержал рыболов бывшего бегуна. — А сам утонешь, что потом?
— Джека! — позвал кто-то.
Собака смолкла и завиляла хвостом.
— Джекой зовут. Кличку выяснили, а это, считай, половина дела. Теперь смотрите, если я не выманю ее на берег. И не таких выманивал. — Пока усатый толстяк в соломенной шляпе с заметным колхским акцентом произносил свою тираду, собака перестала вилять хвостом и опять залаяла.
— Курша! — позвал рыжеватый.
Собака опять смолкла и завиляла хвостом.
— Муриа!
Собака перевела взгляд на того, кто крикнул Муриа, и опять завиляла хвостом.
Установили, что собака благодушно реагирует на все клички, — она опускала голову и виляла хвостом. Затем, словно вспомнив что-то, пятилась назад и, скажем прямо, довольно бессмысленно облаивала людей, желавших ей добра.
— Смотрите! — Давид Чичиашвили первым заметил машину «скорой помощи» над обрывом и ее экипаж, спешащий к месту событий.
Впереди бежала полная женщина в белом халате. Санитары трусцой несли за ней носилки. Оказавшись перед развороченной бульдозером канавой, они положили носилки поперек рытвины, перевели врача, потом один из санитаров сложил носилки, зажал их под мышкой, отступил назад и прыгнул с разбега. Второй санитар и не думал прыгать. Он присел на камень и в задумчивости уставился на пенистые волны Риони.
— Где пострадавший? — Полная докторша едва переводила дыхание.
Несколько человек указали ей на собаку, угомонившуюся наконец и присевшую на своем камне.
— Нет, он где? — Докторша не настроена была шутить.
— О ком вы? — серьезно полюбопытствовал рыболов в высоких резиновых сапогах.
— Кто с моста бросился? Что за вопрос? — возмутилась докторша.
— Разве кто-нибудь бросился с моста? — простодушно спросил Бачана.
— Это Белый мост или нет? — вмешался в разговор долговязый санитар с носилками.
— Белый, точно, — ответили ему.
— Нам десять минут назад позвонили, сказали, что у Белого моста из реки вытащили человека, спешите, может, успеете спасти…
— Похоже на розыгрыш. — Давид Чичиашвили поскреб в затылке. — Человека не вытаскивали, но собака вон на валуне сидит, и, если ей не помочь, ее может смыть.
— Да, но как же так? А?! Как же так! Скажите на милость, есть совесть у того, кто нам звонил? — В голосе докторши зазвучали слезы, она огляделась, как бы ища среди мужчин виновника ложной тревоги. — Неужели не нашли других развлечений? А если и впрямь человеку станет худо, выходит, не надо нам к нему спешить!..
— Но почему вы нам это говорите? — Колх в соломенной шляпе выпятил грудь со значком отличника ДОСААФ.
— А потому я вам это говорю, что я в моем возрасте чуть не покатилась вон с той кручи и не свернула себе шею. Мы тоже люди, между прочим. Кто вам дал право издеваться над нами? Знаете ли вы, сколько достойнейших людей и прекрасных врачей работает у нас!
— Мы все знаем. Только одного не можем понять: за что вы нас честите?
— А за то, сударь мой, что вы срываете занятых людей с места и вызываете «Скорую помощь» из-за какой-то шелудивой собаки. Как это понимать? Что я, ныряльщица, водолаз? Или у меня свой вертолет? Чтоб на могиле у его близких сдохла собака! Чтоб не дожил до пасхи тот, кто нас разыграл и обсмеял! Вот как я его прокляну!..
Полная докторша еще раз гневно оглядела вытянувшихся по стойке «смирно» мужчин, махнула рукой и пошла назад! Теперь она ступала по камням осторожно, но вся ее фигура выражала возмущение.
Часа через два после этого инцидента со стороны Висячего моста донесся лязг и рокот экскаватора. На площадке экскаватора рядом с водителем стоял бывший чемпион города в беге на сто метров Давид Чичиашвили; правая рука его была вытянута, как у Чапаева на афишах знаменитого кинофильма.
Когда стальная челюсть экскаватора опустилась на каменный остров, его единственная обитательница подняла ужасный лай. Шерсть у нее на шее встала дыбом. С пеной на морде собака бросилась на стальные зубья.
— Что, если подцепить ее ковшом? — спросил тренер экскаваторщика.
— Утонет. С перепугу бросится в воду и утонет, — ответил кто-то.
— Надо сбегать за колбасой, — предложил колх в соломенной шляпе. — Она наверняка голодная. Положим колбасу в ковш экскаватора и спокойненько поднимем. Так, чтобы ее не напугать.
Идея показалась заманчивой.
За колбасой сбегал взъерошенный мальчишка в мокрых штанах.
Но теперь заупрямился экскаваторщик.
— Нет у меня времени для баловства. Машина, будь она неладна, не моя, а государственная. Каждый ее час денег стоит, и вы это знаете не хуже меня.
Экскаваторщику попытались внушить, что речь идет о собаке исключительных качеств, чуть ли не единственной в мире. Когда же и эта ложь во спасение не подействовала, мужчины пошарили по карманам, скинулись и собрали сумму, с лихвой компенсирующую простой техники.
Толпа, собравшаяся на Белом мосту, долго наблюдала не совсем обычную для этого города картину: на берегу Риони, вытянув стрелу и упершись ковшом в белый валун, стоял экскаватор; на валуне, вытянув к экскаватору заостренную морду, стояла собака. А на берегу сидели мужчины и ждали.
Вечер посеребрил волны Риони.
Собака убедилась, что стальная корзина с вкусно пахнущей колбасой не опасна. Она привстала, волоча за собой кирпич, шагнула вперед, на всякий случай с укором гавкнула в сторону моста и потянулась к колбасе.
На высоте двух метров над водой она выглянула из ковша, но даже не пыталась выпрыгнуть, только жалобно заскулила, потом взвыла, задрав голову, и робко глянула на людей, весело хлопавших в ладоши. Она словно хотела сказать: пожалуйста, не делайте мне больше ничего худого.
* * *
«Вообще-то, между нами говоря, ты тоже хороша. Нельзя так… Я понимаю, что какая-то скотина тебя обидела, но при чем здесь мы. Даже близко никого не подпускаешь. Ты же видела, сколько мы мучились, чтобы спасти тебя. И это твоя благодарность? Никого не подпустила, чтобы хоть веревку перерезать. Ну и долго ты собираешься таскать за собой этот кирпич? Вот видишь, все тебя покинули, все разошлись, у каждого свои дела. Так уж устроен этот мир. Плохо быть упрямой.
В чем-то, конечно, ты права, люди порой жестоки. Но… Пока ты таскаешь за собой этот кирпич, плохи твои дела. Я не найду себе покоя, если уйду сейчас. А то ушел бы, ей-богу. Помнишь: только тебя перенесли на берег, все сразу взглянули на часы. Решили, что дело сделано. А помогать надо до конца. Разве я не прав? Я хотел сказать: из реки-то мы ее вытащили, но куда ей дальше идти? Что делать? Есть у нее куда пойти? Разве не следовало подумать об этом? Ты тоже виновата, поверь: не дала людям довести до конца доброе дело. Но я-то тебя не покину. Потому, что мне тебя жалко. К хозяину тебе пути нет, уж это точно. Не виси у тебя на шее кирпич, может, и постояла бы за себя, но с кирпичом ты далеко не уйдешь; зацепишься за что-нибудь, и бездомные уличные псы загрызут тебя, разорвут в клочья. Или помрешь с голоду. Хватит теперь, берись за ум и не упрямься. Ни к чему со мной упорствовать. Отведу тебя домой. Если такой хозяин, как я, придется тебе по душе, оставайся. А нет — ступай, мир велик, убежать всегда успеешь. Давай так и сделаем… Не упрямься, ну, пожалуйста…»
И случилось чудо. Словно угадав мысли сидящего на камне Бачаны, собака подошла к нему и положила морду ему на колени. Бачана ласково провел рукой между ее глаз, потом между ушей, потом по загривку и, скользнув по шее вниз, дотянулся до кирпича.
…По ночной улице, осиянной тихой луной, шли двое — человек и собака.
Перевод А. Эбаноидзе
Один рабочий день
— Можно?
— Заходи, чего спрашиваешь.
— Я подумал: может, занят…
— Ты видел это заявление?
— Позволь… Да, видел.
— Чего ему надо?
— Они в позапрошлом году теплицу построили, им велели разрушить. Так он просит возместить расходы на строительство. Свои деньги хочет назад получить.
— Ну и откуда я ему деньги возьму?
— Переправь его к Саладзе. Саладзе умеет с такими разговаривать.
— Вот. «На рассмотрение — Саладзе». Пожалуйста.
— Этих пригласить?
— Кого?
— Из министерства. Трест волокон и проволоки.
— Они уже здесь? Мы когда их ждали?
— Когда я пришел, у двери сидели. Поездом приехали.
— Сколько их?
— Трое.
— Трое. Откуда они, как ты сказал?
— Волокна и проволока.
— Да, но почему так рано… На твоих сколько?
— Половина десятого.
— Хотя верно, поезд уже прибыл. А они, значит, поездом приехали. И где они сейчас?
— Сидят у меня.
— Куда завтракать поведем?
— Во второй.
— Уже звонил?
— Нет. Сейчас позвоню.
— Чего ждешь? Звони. Этот отключен. Вот с этого.
— Что сказать — когда будем?
— Скажи, через полчаса. Погоди, совещание ты на сколько назначил?
— На два. Разве не так?
— Может, их на совещание?
— Не думаю. После завтрака отвезем к Члаквадзе, он их займет какое-то время.
— Когда уезжают?
— Кажется, сегодня же.
— Позвони начальнику станции, чтобы не продал наши билеты, как в прошлый раз.
— Какой у него номер?
— Глянь, вот здесь записан.
— Три билета приберечь?
— Пусть все прибережет, в тот вагон.
— Если не забудет…
— Он последнее время что-то забывать стал, верно?
— Забудет, и схлопочет. Значит, приглашаю.
— Погоди. Как к ним обращаться, что за люди?
— Высокого ты знаешь, дважды был здесь с министром — тощий, плохонький мужик, но с гонором — батоно Ипо, фамилию я забыл. Второго в рыжем пиджаке, без бровей, зовут Валико. С ними еще молодой, наверное, инструктор.
— И он оттуда же, как тебе показалось?
— Да, все трое. Волокна и проволока. Веду…
— Погоди. Мне самому начать про ихние волокна?
— Нет, они сами скажут, чего им надо. Новое управление, у них там планы всякие… Ты выслушаешь, и больше ничего…
В одиннадцать часов гостей отвезли к Члаквадзе. Всех троих одолевала зевота, и они без всякого интереса слушали горячую речь Члаквадзе о невиданном энтузиазме трудящихся района.
* * *
Одиннадцать часов десять минут.
— Можно?
— Отвыкай ты от этого «можно». Входи.
— Два человека из Сложтреста.
— Что нужно этому тресту?
— Хотели открыть у нас филиал, но им отказали.
— Ну… Так ведь это дело давно закрыли.
— Теперь они с поручением. Их Реетуправление направило вести переговоры как посредников.
— Реетуправление?
— Они теперь в него входят.
— С каких пор?
— Довольно-таки давно. После укрупнения.
— Сколько их, как ты сказал?
— Двое. Приглашаю?
— Погоди…
— Того, что постарше, зовут Иуза, он раньше на водоканале работал. Из-за женщины сняли.
— Какой женщины?
— Бросил жену с детьми и женился на уборщице. А второй из наших краев — Хискевадзе.
— Хискевадзе?
— Тот, что в Амазмстрое работал. В прошлом году перевели оттуда.
— Не припомню. Как зовут этого Хискевадзе?
— Таташ. Приглашаю?
— Погоди. Позвони во второй. Пусть все уберут и накроют заново. Скажи, что через двадцать минут там будем. Может, мацони буйволиное где-нибудь раздобудут.
— Да у них, верно, есть; чего его добывать.
— Что-то хачапури мне показались не очень…
— Не может эта русская настоящие хачапури печь, ничего не поделаешь.
— Откуда Мамиа ее привез?
— Разве узнаешь…
— А внешне она ничего.
— Иду.
— Погоди. Что мне им сказать про Сложтрест?
— Они сами скажут. Если опять заговорят о филиале, мы воздержимся. Потом кто-нибудь на этом деле нагреет руки, а на нас свалят. Но по-моему, они по другому делу.
— Позвони во второй. Каково сейчас опять завтракать. Как ты думаешь, пить будут?
— Хискевадзе не пьет вообще, а про Иузу не знаю, не скажу. В прошлый приезд на печень жаловался.
— Боюсь, что на этот раз нам не повезет. Ты на сколько совещание назначил?
— Как ты сказал — на два.
— Да, на два. Ладно, иди. Погоди: позавтракали — что потом?
— Отвезем их к Мелхиоридзе.
— У них есть место?
— Новый павильон соорудили. Пусть немного потеснятся. Я скажу, что у тебя совещание и освободимся не раньше, чем через час.
— А если…
— Нет, на совещании присутствовать им незачем. Оно их ни с какого боку не касается.
— Я тоже так думаю. Приглашай. Нет, погоди. Когда они уезжают?
— Не скажу, не знаю. Но думаю, надолго не останутся.
— Предупреди еще раз, чтобы этот разиня не продал наши билеты. Ни одного чтоб не отдавал. Не с того, вот с этого звони.
— От себя позвоню. А что с этим?
— Скоро наладят. Повреждение на линии — машина за провод зацепила. Иди.
* * *
Двенадцать часов пятнадцать минут.
— Можно?
— Да.
— Ты что, трубку не брал?
— Только что вошел. Что случилось?
— Муртаз позвонил: Чичахвадзе, говорит, вышел от них и в половине второго будет здесь.
— Не может быть!
— Точно.
— Но ведь он вчера уверял, что продержит его до послезавтра.
— Да этот Чичахвадзе такой неугомонный тип, покоя не знает. Муртаз говорит: сегодня утром объявил — я у вас все закончил. Еще три часа удалось продержать, а больше…
— Едет уже?
— В дороге.
— Я думаю, он с шофером.
— Да.
— Позвони в гостиницу, чтоб мою бронь не снимали.
— Зачем звонить, твой номер и так наверняка запертый стоит. Кто туда войдет?
— Пусть приберут хорошенько. Там кран не работал. Исправили? Чем, по-твоему, будет интересоваться Чичахвадзе?
— Муртаз сказал, что у них записал показатели и интересовался реакцией на письма трудящихся.
— У нас есть новые показатели?
— Спрошу у Сони.
— Пусть немножко накинут по каждому пункту и по всем хозяйствам. Только не надо раздувать, как в тот раз. Скажем, что планы выполняются, но отметим серьезные помехи в виде плохих погодных условий. Так будет лучше. Дутые показатели теперь уже и Чичахвадзе не скушает. В прошлый раз на совещании всех строго-настрого предупредил: бросьте валять дурака, сведения с мест далеки от реальных показателей, как небо от земли.
— Не хотят больше неправды. Никто не хочет. Кого мы так обманываем? Самих себя, больше никого.
— А что второе, ты сказал?
— Письма трудящихся.
— Это по твоей части, вот и будь добр, наведи порядок, чтобы, как говорится, все было в ажуре.
— Охотно, но когда?
— Никаких задержек с ответами на письма. Все, что надо выписать, выпиши. На контроле много дел?